Изголодавшиеся верующие (The Starving Faithful)

С началом ритуала не остаётся ни господ, ни королей, Нет ничего невиннее нашего милого греха, В безумии и грязи этой земной сцены — Только тогда я человек, Только тогда я чист. — Take Me to Church, Hozier Джон не верит. Не верил с тех пор, как умерла его мать. Не потому, что «как такое могло случиться», и не потому, что «жизнь больше не имеет смысла», а потому, что она возила его на машине в церковь, она научила его Розарию, и потому что, если быть честным с самим собой, он не уверен, что когда-либо действительно верил, но она всегда была так рада видеть его участие, поэтому он это делал. А потом ее не стало. А потом он прекратил. «Не для кого это делать, некому угождать», ‒ подумал он, преклонив колени перед тем, как сесть на скамью перед ее гробом. Он взглянул на распятие и на капающую с шипов кровь Иисуса, и его сердце заболело, когда он понял: Он не верил. Оно возвращается к нему, ритуалы. Годы уроков катехизиса, католическая школа и Отче наш, сущий на небесах, были связаны естественным образом. Мышечная память крещения действительно никогда не поколебалась, и его рука дергалась в неподходящие моменты. Он никогда не перекрещивался перед Шерлоком, но он детектив, так что, конечно, он знает, видит, вычислил, как Джон иногда вынужден удерживать руку, чтобы не дотянуться до лица. Это ясно лишь по жесткому, дедуктивному блеску в его глазах и ответным взглядам Джона. Это неподходящая тема для обсуждения и исследования, не та информация, которой он готов поделиться. Иногда он молится. На самом деле, без особой подготовки. Никакого глубокого смысла, осознанности, формальностей или лозунгов. «Боже, дай мне жить», «Господи, не дай ему прыгнуть» и «Клянусь Богу, если ты вернешь его, я снова пойду на мессу» ‒ примерно так это и было. Конечно, он вернулся, и, конечно, Джон приходит на мессу. Это не по-настоящему. Джон не рассматривает это как истинные причину и следствие, ничего не чувствует по этому поводу, но он обещал, что пойдет. Так он и поступает. Это небольшая церковь на Эли-Плейс рядом с улицей Чартерхаус, названная в честь святого, который женился, но остался девственником. Это напоминает ему о Шерлоке, ну а что не напоминает? Он поглощен, погружен в Шерлока. Всегда был. Было хуже, когда Шерлока не было. Нет. Стало хуже, пока Шерлока не было. Шерлок ‒ причина всего, причина, по которой он все еще живой, причина, по которой он почти перестал таковым быть, причина, по которой он в Лондоне, причина, по которой он может вставать с постели каждый день, и причина, по которой он раз в неделю тратит час на поход пешком в церковь. Все это время, всю службу и весь обратный путь, он проводит, думая о Шерлоке, и, фактически, почти каждая его мысль имеет какое-то отношение к Шерлоку. Это бесит. Голоден. Он изголодался по Шерлоку. По-другому и не скажешь.Он хочет поглотить, быть поглощенным, встать на колени, быть тем ради кого встают на колени, молиться и быть тем, на кого молятся. Он идет в церковь, причащается, крестится, читает литургию, но не верит во все это. Он верит в Шерлока. Он бы пожертвовал чем угодно ради него, ему ‒ он хочет увидеть, как все что держало их порознь, горит на алтаре перед ним, а Шерлок со спичками в руках виднеется лишь сквозь пламя. Это то, о чем он думает по пути туда, во время мессы, за едой, ночью, когда он должен спать. Он одержим. ‒‒ После едва ли посещенной пятничной мессы Шерлок себя выдает. Джон сидит на своей скамье и созерцает, как пустеет святилище. Он слышит шуршание пальто от Belstaff* и скрип сиденья прямо позади него. Он не поворачивается. ‒ Да пребудет с тобой Всевышний. ‒ И с тобой тоже… как долго ты меня преследовал? ‒ С того момента, как нашел четки в нижнем ящике твоего комода. ‒ А это было? ‒ Два месяца назад. ‒ Оу. Скрип. Шерлок нервничает, ему неуютно. Джон улыбается, чувствуя, что у него есть преимущество. Это такое редкое чувство. Можно посмаковать. ‒ Как давно ты… посещаешь мессу? Джон не колеблется. ‒ С тех пор, как ты вернулся. ‒ Не раньше? ‒ Нет, не надолго. ‒ Тогда почему…? ‒ Я заключил сделку. Секунда. Джон буквально слышит дедукцию. ‒ … я взамен на мессу? Джон кивает. ‒ Но. ‒ Но? ‒ Но ты не веришь в это. ‒ Разве? ‒ Прошу тебя, Джон. Я вижу. ‒ Ты нашел у меня четки, ты знаешь, что у меня есть Библия, которую, как ты видел, я читаю, и вот он я ‒ в церкви. Что наталкивает тебя на мысль, что я не верю? Шерлок утомленно и раздраженно вздыхает. Это странно. Обычно он разрывается от желания пояснить свои выводы. Странно. Интересно. Джон думает, что возможно он нервничает. ‒ Твои глаза. Джон поворачивается, кивает, рассматривает Шерлока периферическим зрением. Его щеки и губы покраснели от зимнего воздуха, как прекрасное карамельное яблоко, на его снежной коже, а волосы растрепаны ветром. Он невыносимо прекрасен. ‒ Тогда… почему? Джон, совершенно неспособный объяснить, пожимает плечами. ‒ Я вырос на этом. Я полагаю, это… успокаивает. Ритуалы. И я обещал себе, что пойду, если ты не будешь… вот. Так и получилось. Но ты прав. Я в это не верю. Становится тихо, очень тихо. Собор пуст, священники уже в своих кабинетах, ничего не двигается, кроме пламени свечей, мерцающих вокруг алтаря, и на них не смотрит никто, кроме статуй, обрамляющих сводчатые потолки. ‒ Если не в это… ты во что-нибудь веришь? Джон впервые полностью оборачивается, видит лицо Шерлока, выражающее опаску, размышляет, как ему удается иметь несовместимые черты маленького, наивного мальчика и пожившего, мудрого мужчины одновременно. ‒ В тебя. ‒‒ Он приводит его в ризницу. Они не обсуждают это, никто из них этого не предлагает, но когда Джон присасывается к шее Шерлока, тот начинает бормотать молитву Девы Марии, и Джон практически кончает. Это неправильно, это совершенно неправильно, но от этого Джон становится твердым, как железо, и когда он встает на колени и берет у Шерлока в рот, Шерлок не теряет ни секунды. Его низкий, серьезный голос, грохочет сквозь Джона, и Шерлок хватает его за волосы, трахая его горло, приближаясь к «часу смерти нашей» уже во второй раз. Джон целует его до тех пор, пока ему не хочется плакать, потому что он понятия не имеет, почему Шерлок помнит эти декламации наизусть, и ему все равно, он не собирается спрашивать, но это идеально, греховно и совершенно. ‒‒ Джон продолжает ходить на мессу. Иногда Шерлок преследует его, а иногда нет. Джон делает вид, что ничего не замечает. Иногда, когда он приходит домой, а его кожа все еще холодная, Шерлок медленно раздевает его и задает вопросы о проповеди, скользя ртом по самым холодным местам. Он медленно согревает Джона изнутри. Они больше не оскверняли церковь, но когда они одни в постели, с них капает пот, а Джон глубоко внутри него, Шерлок подстрекает его, шепча: ‒ Привяжи меня к алтарю и трахни меня там, Джон. Трахни меня, пока я молюсь. Трахни меня, пока у меня не будет витражей перед глазами, Джон. Пожалуйста, ‒ умоляет он его, ‒ Режь меня и причащайся моей кровью. Джон яростно кончает, держа Шерлока за горло, и Шерлок кончает на лицо Джона, пока тот стоит на коленях перед ним, держа в руке старинные четки. Это безумие, произнесенное между простынями, под кайфом от секса и любовных гормонов, но Джон думает об этом. Не может перестать думать об этом. Шерлок не говорит ничего, насчет чего он не серьезен. Джон узнает часы работы церкви Святой Этельдреды и разглядывает замки на задних дверях, размышляя, насколько легко он мог бы их взломать. ‒‒ Они не обсуждают это. Они никогда не обсуждают это, когда все получается, между ними двумя. Не было обсуждения вопроса «Мы теперь пара?», потому что они уже бесспорно были парой, почти с момента знакомства, если не ровно с того момента. Именно так Джон об этом и думал. После «Хотите мой? Возьмите» других вариантов не было, они вошли в жизнь друг друга и тут же слились. Теперь единственный вопрос ‒ «Твоя кровать или моя?», и зачастую ответ ‒ пол в гостиной. Их руки и рот находят друг друга, как будто они намагничены. Это такие вещи, от которых Джон наморщил бы нос, если бы увидел это по телевизору или на улице, такая противная, непрерывная привязанность. Это непристойно. Но ему кажется, что непристойное вполне подходит ему. Должно быть, чем более предосудительно, тем лучше для них обоих, и Джону нравится, что это не нужно обсуждать. Шерлок шепчет все это, пока Джон поклоняется его телу, или наоборот, а потом Джон находит способ осуществить это. Каждый раз, когда руки Джона на Шерлоке, это поклонение. Каждый раз, когда кто-то из них становится на колени, это мольба; когда четки врезаются в шею Джона, в то время как Шерлок влажно входит и выходит из него, а Джон выдыхает грубые слова ободрения, это посвящение, хвала. Это ритуал, обряд, их собственная грязная, непристойная религия и вера. Священная. Оскверненная. Безупречная. ‒‒ Джон хочет больше. Он хочет ужасных вещей, которые пугают его, когда он слишком долго задумывается о стоящей за ними психологии ‒ вещей с кровью, узлами, исповедью и всесожжениями. Но Шерлок тоже хочет их, и это спасательный круг для Джона. Неважно, насколько это нормально или вменяемо. Если это существует в мире Шерлока, и он делится этим, значит, это их, это они, и все в порядке. Полном порядке. Он работает над этим осторожно, методично, это сводит его с ума, и желание ошеломляет его. Когда он приходит домой, украв ключ от церкви, он доведен до отчаяния, и у него кружится голова, а когда он поднимается по лестнице, в дверном проеме их квартиры в одном развязанном голубом халате появляется Шерлок, силуэт которого обрамлен лучами позднего полуденного солнца. Джон трахает его на верхней ступеньке. Грудь Шерлока покраснела, она помечена ртом Джона, кусающего все нетронутые участки белой кожи. Он хочет, чтобы она была розовой, чтобы она была красной, хочет испить из Шерлока и не просить прощения. Это он и говорит, зарывшись ладонью глубоко внутри него, растягивая его, стиснув зубы вокруг одного из его измученных сосков. И Шерлок, Господи Боже, думает Джон, Шерлок с его идеальной кожей в пятнах, его влажными и опухшими губами, его растрепанными волосами, покрытыми потом, обрамляющими его голову черным нимбом. Он порочен. И он просит, просит и просит большего, чего угодно. Умоляет об этом. Будто он молится. Джон глубоко толкается в Шерлока и требует, чтобы тот прочитал Псалом 145, и Шерлок стонет от давления, от вызова, от осознания, что это означает. Это псалом почитания, возвышения, и Шерлок говорит это Джону. Это в лучшем случае непочтительно и походит на богохульство, но они оба знают, хотя и не говорят, что они бог друг для друга. Нет ничего, что было бы для человека выше, во что он верит глубже, уважает больше. Ничего. ‒ Буду восхвалять Господа, доколе жив, буду петь Богу моему, доколе есмь, ‒ стонет Шерлок, а Джон плывет. Он достиг этого мерцающего места, где все кажется великолепным, и он может остаться там навечно, подталкивая Шерлока все выше и выше, пока он не совершит ошибку, в то время, как его декламации становятся все более бездыханными, оборванными и пронзительными. Он безупречен до девятой строки. ‒ Господь отверзает очи слепым, Господь восставляет согбенных, Господь любит… любит праведных… о, боже, ‒ Шерлок кончает в кулак Джона, и Джон прижимает его колени назад и вбивается в него, жестко, быстро, свирепо и безжалостно, рыча остаток Псалма, заканчивая и шепча «аминь» в раскрытый рот Шерлока. ‒‒ В спальне Шерлока темно, прохладно и тихо. Они еще не решили «Твоя спальня или моя?», и Джон сомневается, что это когда-то случится, до того дня, когда Шерлок спускает по лестнице одежду Джона и его вещи, а когда Джон ухмыляется ему, тот краснеет и пожимает плечами. Шерлок потягивается, и Джон гладит его. Он кот. Пантера. Гибкий, сильный, сдержанный, пока еще не перестал таким быть. Джон начинает тихо обсуждать идею, план, нарушая их негласное правило, а Шерлок сопротивляется, отталкивает, настаивает, что переговоры или детализация отнимут у них что-то, разрушат, осквернят. Джон просто говорит «Я люблю тебя», а Шерлок делает паузу, мяукает и неохотно соглашается. Установлены кодовые слова и меры безопасности, и Джон заставляет Шерлока повторять их за ним наизусть ‒ словно это литургия. Когда они заканчивают, Шерлок на самом деле крестится, и Джон невольно стонет. Это вырывается из него низким гортанным звуком, пронизанным глубоким желанием, пока он крутит головой назад-вперед по подушке, не веря, что он может хотеть чего-то так сильно, так интенсивно. Шерлок взбирается на него и бормочет отвратительные поэтичные богохульства. ‒‒ Шерлок редко спит. Вернее, спит часто, но понемногу. Три часа утром, двадцать минут между 3 и 4 часами, час сразу после обеда, который он не съел, и всегда ровно 45 минут после секса. Вот почему Джон уверен, что его преследуют, когда он ускользает из их квартиры в 1:30 воскресной ночью. Он идет к церкви Святой Этельдреды. Это занимает 53 минуты в быстром темпе, и он слышит шаги Шерлока в 10 метрах позади него на протяжении всего пути. Начинает идти снег, и мир вокруг них становится белым, безупречным и чистым ‒ за исключением тех мест, которых касаются они. Внутри церкви Джон оставляет дверь незапертой и идет вперед, открывая ворота высотой по колено, отделяющие святилище от основного помещения, и становится на верхнюю ступеньку амвона. Он смотрит вверх на затемненные витражи, на фигуру Иисуса и «Christus Rex», начертанную под ним, ни о чем не думая, когда он слышит, как двери открываются и закрываются, а затем и стук каблуков Шерлока по расцарапанным деревянным полам. Джон поворачивается, и теперь они с Шерлоком смотрят друг на друга с противоположных концов нефа. Они молчат. Ни один из них не двигается. Джон чувствует себя жертвой, стоя перед часовней, с небольшим алтарем за спиной. Он протягивает руки ладонями к Шерлоку, и Шерлок начинает очень медленно шагать к нему. Он не может полностью разобрать выражение его лица, но, если Джону пришлось бы угадать, оно выглядит надменно, высокомерно, заносчиво, особенно когда он начинает раздеваться. Шерлок стягивает свой шарф и бросает его за собой, медленно расстегивая пуговицы своего пальто от Belstaff, синхронно со своими шагами. В середине пути он дает ему соскользнуть с плеч и приземлиться на полу. Теперь Джон может разглядеть его лицо; шалость ‒ он воплощение озорства в тот момент, когда он снимает свои кожаные перчатки зубами, одну за другой, роняя их к ногам Джона. Стоя на ступеньках, он кажется выше Шерлока, и он останавливает Шерлока, пока тот не расстегнул третью пуговицу своей черной рубашки. На его лице замешательство, между бровями морщина, с такого близкого расстояния Джон видит, как начинают формироваться гусиные лапки, и все это идеально. Каждая линия, веснушка, солнечный зайчик ‒ это делает его только красивее, и у Джона щемит в груди. ‒ Ты слишком красив, ‒ Шерлок не отвечает, но когда Джон проводит пальцами по его скулам, он вздыхает и льнет к руке Джона с закрытыми глазами. ‒ Прекрасен. Другой рукой Джон втягивает его в яростный поцелуй, с языками, зубами и интенсивностью, и Шерлок рычит в его рот, когда Джон сильно прикусывает его нижнюю губу. Он чувствует медный вкус и отстраняется. Шерлок касается своей губы и его пальцы начинают краснеть ‒ рана не глубокая, но и не поверхностная. Стекает небольшое количество крови, и язык Шерлока скользит по ней. Джон шипит, и Шерлок поднимает брови в приятном удивлении, но одновременно и с вызовом. ‒ На колени, ‒ бросает Джон. Шерлок улыбается, и его улыбка алая и зловещая. После того, как тот оказался на коленях, Джон требует руки Шерлока, сжимает их вместе и связывает вокруг запястий куском веревки, которую он вытягивает из кармана. Губа Шерлока все еще кровоточит, теперь кровь стекает с подбородка, и Джон застывает, глядя на это пристально и завороженно. ‒ Что дальше, Джон? ‒ Голос Шерлока такой низкий; еще не похожий на шепот, он звучит ясно и одновременно почтительно. Джон вздрагивает. ‒ Ты когда-нибудь причащался? Шерлок ухмыляется, развратно разглядывая очертания эрекции Джона. ‒ Ты веришь в пресуществление? ‒ Тело и кровь, Шерлок, ‒ бормочет Джон, проводя указательным и средним пальцами по ране на губе Шерлока, размазывая кровь по его подбородку, алое по белому, а затем снова по губам и во рту Шерлока. Шерлок посасывает и грызет пальцы Джона. ‒ Аминь, ‒ сглатывает Шерлок, когда Джон убирает руку. Джон смотрит, как двигается его кадык, и его собственное горло сжимается. ‒ Ты был создан для того, чтобы твои губы были окровавлены. Шерлок снова облизывает порез, который все еще сочится кровью, и Джон почти теряет контроль. Он резко падает на колени перед Шерлоком, и ему больно, но его это не волнует, потому что он, облизывая окровавленный рот Шерлока, будто испивает свое собственное священное вино, и ему хочется еще и еще. Руки Шерлока все еще выглядят так, будто он молится Джону, пока они целуются, и это уже слишком. Джон прерывает поцелуй и прижимается лбом ко лбу Шерлока, прикрыв глаза. Уровень адреналина в венах Джона подскакивает; он разрывает рубашку Шерлока, и пуговицы разлетаются в разные стороны. У него кружится голова, он тяжело дышит, и ему кажется, что он не в себе. ‒ Я хочу... хочу поставить на тебе метку, ‒ Джон кусает Шерлока за каждую часть кожи, до которой может дотянуться его рот. ‒ Да, о боже, блядь, да, пожалуйста. Это пожалуйста делает свое дело. Контроль потерян. Джон тянет Шерлока вверх за запястья и ведет к алтарю. Конечно, он покрыт белым кружевом. Там же лежит оставшаяся веревка. Дыхание Шерлока тяжелое, громкое в этой тихой часовне, и оно звенит в ушах Джона, наряду со стуком его собственного сердца. Он грубо тянет Шерлока за ремень и начинает снимать его брюки и нижнее белье. Шерлок сбрасывает обувь ‒ глупые, безымянные, не начищенные, утилитарные черные туфли на шнурках. По какой-то причине это злит Джона. Все остальное, что носит Шерлок ‒ это высокая мода, элитная одежда, Dolce and Gabbana, Prada, Westwood и все в таком роде. Но не его обувь. Это его иррационально злит, и Джон со слишком большой силой сбрасывает их с платформы. Он купил бы ему новые туфли. Яркие, дорогие. Джон хочет, чтобы Шерлок сиял, с головы до ног, украшенный золотом и пурпуром, чтобы тот сразу был признан достойным поклонения всеми, кто на него взглянет. Он возвращается к реальности, видит открытое, доверчивое лицо Шерлока, предлагающего себя Джону, и Джону хочется плакать. Он облизывает губы, делает глубокий вздох и помогает ему забраться на алтарь лицом вверх. ‒ Руки над головой. Джон прикрепляет веревку к запястьям Шерлока, тянет ее, пока его тело не растягивается во всю длину, и обматывает веревку вокруг подножия алтаря. Он обвязывает каждую из его лодыжек по отдельности и фиксирует их, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой. От этой картины у него захватывает дух. Руки и ноги Шерлока вытянуты и привязаны, его белая кожа почти светится в темноте, чуть ярче, чем кружево под ним, все его мышцы напряжены, член, с непрерывно сочащейся головкой, лежит на его животе. Подношение, человеческое жертвоприношение. Джон выдыхает и сжимает кулаки. Он чувствует себя опьяненно, всемогуще. Он чувствует себя богом. Он подходит к Шерлоку, чье лицо спокойно, безмятежно, без морщин, его глаза закрыты, а его губы шевелятся, когда он тихо произносит что-то сам себе. Джон прикасается к его щеке ‒ она ​​горячая ‒ и глаза Шерлока распахиваются, а рот перестает шевелиться. ‒ Я хочу дать тебе все, ‒ шепчет Шерлок. ‒ Я знаю. Джон вытаскивает из куртки пиджака хирургический скальпель и зажимает его между зубов, сбрасывая пиджак и откидывая его в сторону. Конечно, все это часть плана, все это было согласовано и подробно обсуждено, и Джон думал, что это все притупит, но здесь, сейчас, все так же остро, как нож, который он держит во рту. Джон забирается и седлает бедра Шерлока. Они оба тяжело дышат, их грудь быстро поднимается и опускается, а дыхание колышет воздух вокруг них. Там намного холоднее, чем ожидал Джон, но обнаженная кожа Шерлока горит под его пальцами. Он вытаскивает из кармана брюк салфетку с бетадином**, разрывает упаковку, проводит ей по груди Шерлока, по области прямо над его солнечным сплетением, и отбрасывает ее в сторону. Вытаскивая скальпель из зубов, он снимает пластиковый колпачок и также его отбрасывает, вопросительно смотрит на выжидающее лицо Шерлока, приподняв брови. Последний шанс ‒ ты уверен? ‒ Возьми, ‒ выплевывает Шерлок сквозь стиснутые зубы. Когда Джон осознал, что хочет пометить Шерлока, он сразу понял, что именно он бы вырезал на молочной, нетронутой плоти, если бы ему когда-нибудь представилась такая возможность. Вилообразный крест, напоминающий английскую букву Y, символизирует два жизненных пути: добродетель и порок, сходящиеся на развилке. Который выберешь ты? Джон смотрит на непристойную и божественную красоту Шерлока и думает про себя: И то и другое. Он начинает медленно, с линии с левой стороны длиной около двух дюймов, и только когда он доходит до правого конца, Шерлок кричит. ‒ Ааа, Джон! ‒ Долгий протяжный стон эхом разносится от сводчатых потолков и не затихает, пока Джон не закончит линию. Порезы не слишком глубокие, даже не близко, но кровь уже начинает течь по бокам Шерлока, и член Джона пульсирует. Шерлок начал бессмысленную литанию из пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, натягивая веревку на своих запястьях, явно борясь с самим собой, чтобы остальная часть его тела оставалась неподвижной. Это великолепно, непристойно, прекрасно и грязно. Джон ловко ведет лезвием вниз, соединяя другие линии и останавливаясь на несколько дюймов выше пупка Шерлока. Он замирает, выпрямляясь и бросая скальпель на пол, и видит, как Шерлок истекает кровью. Чем я заслужил возможность поклоняться этому восхитительному созданию? ‒ молча размышляет он, проводя пальцами по ранам Шерлока. Теперь, когда лезвия больше нет, Шерлок начинает сопротивляться Джону, все еще повторяя мольбы, и Джон подчиняется им, прижимаясь своим покрытым тканью членом к обнаженному члену Шерлока, заставляя того зашипеть. Он наклоняется и проводит языком по одному из порезов, и из Шерлока вырывается всхлип. Мы ангелы, демоны или бог, мы грешники, которые борются со своей собственной гибелью? ‒ думает он. На самом деле, эти вопросы, эти ответы, все это не имеет значения. Что имеет значение, так это кровь Шерлока во рту Джона, его член в его руке, его сердце в его горле, и то, что оба они существуют более мощно просто благодаря тому, что находятся рядом друг с другом, друг над другом, внутри друг друга. ‒ Боже, Джон, трахни меня, мне больно, да, боже. Джон больше не может сдерживаться, он отчаянно пытается снова слиться с Шерлоком, войти, надавить и искать единственное отпущение из всех, что он когда-либо находил. Он слезает с края алтаря, быстро развязывает лодыжки Шерлока и поднимает его ноги вверх. Вернувшись на алтарь, Джон встает на колени между раздвинутыми бедрами Шерлока, высвобождая свой член, и водит влажной головкой по расщелине задницы Шерлока. Шерлок не прекращает стонать, а Джон быстро растягивает его. Вскоре Джон уже находится глубоко внутри Шерлока, до самого конца. Кожа Шерлока испачкана красным, хотя порезы уже начали засыхать и лишь местами слегка кровоточат. Его подбородок покрыт засохшей кровью, он умоляет и скулит, его глаза выпучены, он выглядит сумасшедшим и напряженным, он устрашает. Ужасающий, но прекрасный ангел из Откровения. Джон знает, что он даст этому мужчине все, о чем тот попросит, до конца их жизни и даже дольше, поэтому, когда его литания сменилась с туманного пожалуйста, пожалуйста на трахни меня, трахни меня, Джон падает вперед и смотрит Шерлоку прямо в глаза. ‒ Молись для меня, ‒ отрывисто шепчет он. Шерлок стонет и начинает вполголоса читать «Отче наш» на латыни, но по мере того, как Джон вбивается в него все быстрее и быстрее, молитва становится все громче. Джон закидывает ноги Шерлока себе на плечи, двигая одной рукой по члену Шерлока, а другой надавливая на порезы и размазывая кровь. Шерлок причитает от удовольствия, которое приносит ему жалящая боль, и изливается в кулак Джона, крича достаточно громко, чтобы разбудить мертвецов в склепе под ними. Джон засовывает пальцы, залитые кровью Шерлока, в его рот и кончает, облизывая их, в то время как его бедра дергаются вперед один, два, три раза. Его зрение размывается, когда его оргазм достигает пика, и все, что остается в его голове ‒ это кровь, жертвы и поклонение, в то время, как он кончает в Шерлока, крича блядский господь, но имея в виду Шерлок, Шерлок, Шерлок. ‒‒ Уже почти светает к тому моменту, когда они вытерли друг друга, прибрались и ушли. Скоро начнется воскресная месса, и прихожане будут причащаться на том же алтаре, где это делал Джон. Какое-то время они гуляет по заснеженной улице, ожидая такси, которое они смогут остановить. Все вокруг них было покрыто тонким слоем белых хлопьев, а их следы от путешествия туда стерлись. Пока они, опьяненные гормонами, блуждают по улице, опираясь друг на друга, шаги, которые они делают, почти не оставляют следов, они едва заметны. Как будто они плывут. Они останавливают такси, и по дороге домой Шерлок дремлет на плече Джона. ‒ С нами что-то не так? ‒ размышляет он. Это простое любопытство, и ответ, похоже, его не беспокоит. ‒ Наверное, ‒ Джона он тоже не беспокоит. ‒‒ «Боже, Боже ‒ говорит он, но молится он не Иисусу, он молится тебе, не твоему телу или лицу, а тому пространству, которое находится у тебя посередине, и оно в форме вселенной… Каково это ‒ быть Богом…?» ‒ Маргарет Этвуд, «Поклонение», «Убийство в темноте».