Время сказать прощай

- Просыпайся, солнце.       Джинки тихонько замычал, ощутив теплый поцелуй в щеку. Косые лучи утреннего солнца застенчиво заглядывали в комнату сквозь окно. Они пробрались к самому лицу молодого человека и тронули его своими крохотными теплыми ладошками. Мир вспыхнул и утонул в море алого. Глаза заслезились. Лицо скуксилось в капризной гримасе. Джинки не любил, когда утром раскрывали шторы, однако это был один из действенных способов разбудить его.       Один из…       Жалобно хныкнув, Джинки кое-как разлепил веки и, щурясь, постарался сфокусировать взгляд на улыбке разбудившего его человека. В первое мгновение она показалась ему до боли знакомой – наглая ухмылка с затаившейся в уголке губ невысказанной горечью – однако морок быстро развеялся, стоило только моргнуть. В этой улыбке не было ни игривой хитринки, ни будоражащей кровь опасности, ни многообещающего предвкушения. В ней была только бесконечная нежность. Грудь сдавило тоской. Тот, кто померещился Джинки, никогда так не улыбался. Не касался столь трепетно и невесомо, будто боялся разбить. И пахло от него отнюдь не кофе с карамелью и тестом для панкейков. От того – другого – пахло терпко: дымом дорогих сигарет, солью и грозой. В нем не было уюта, с ним рядом никогда не было спокойно. Он был точно беснующаяся буря, разрушающая все на своем пути. И вроде бы следовало радоваться тому, что буря ушла из его жизни, а ей на замену пришел благословенный исцеляющий штиль, но Джинки не мог. Не так сразу. Ему требовалось несколько секунд, чтобы принять эту уже давно не новую, но все еще чуждую ему реальность. Каждый день начинался с одного и того же:       Отрицание. Вдох.       Гнев. Выдох.       Торг. Вдох.       Отчаяние. Выдох.       И, наконец, принятие…       Джинки сделал последний глубокий вдох, усилием воли вытесняя из головы имя другого.       Ли Донук. Именно это имя отныне он должен помнить. Именно этот человек стал его солнцем, его жизнью. И никто другой.       Губы растянулись в ответной сонной улыбке. Сердце привычно молчало. Его ровное биение означало, что очередная маленькая битва с внутренними демонами была выиграна. И неважно, что сделано это было ценой отрицания правды. - С добрым утром, хен.       В стаканчике ютились две одинаковые «парные» зубные щетки серого цвета, вместо черной и белой. За совместным умыванием велись неторопливые разговоры о планах на день. Никакого баловства и дурашливого брызганья, перераставшего в жаркие нетерпеливые поцелуи, от которых горели губы и кружилась голова. Никто не вжимал разгоряченным телом другого, заставляя судорожно цепляться пальцами за скользкую от разбрызганной воды керамику. Утро не время для шалостей, ничто не должно отвлекать от рабочего настроя. Позволены только мягкая улыбка и ласковое едва ощутимое касание ладонью щеки.       Телевизор на кухне тихонько вещал утренние новости. Пальцы дернулись в рефлекторной попытке дотянуться до пульта, чтобы уменьшить громкость. Какая глупость. Этого не требовалось. В памяти вспыхнул призрак воспоминания, когда по утрам в их квартире был включен канал альтернативной музыки настолько громко, что в какой-то из дней соседи не выдержали и пришли устраивать скандал по этому поводу. Джинки и тот – другой – в принципе были очень шумными соседями и частенько причиняли неудобства. Сейчас это казалось даже забавным. Но тогда Джинки сильно перенервничал, пытаясь мирно урегулировать возникший конфликт, а потом долго успокаивал того – другого – чей взрывной характер не желал мириться с принятым компромиссом. Теперь же подобная ситуация представлялась немыслимой. Донук обладал спокойным нравом и был слишком воспитанным, он не мог позволить себе стать причиной беспокойства для кого бы то ни было. Это не значило, что он не отстаивал свою точку зрения. Просто изначально поступал так, чтобы избежать неприятных столкновений. Еще одна достойная причина восхищаться им.       Горячий полноценный завтрак стоял на столе, источая умопомрачительный аромат. В животе заурчало от голода. Донук очень вкусно готовил, и предпочитал заниматься готовкой сам, если позволяло время и силы. Живя с ним под одной крышей без малого полтора года, Джинки даже немного поправился, из-за чего переживал. Донук всегда успокаивал его, говоря, что Джинки к лицу его новый вес, что так он перестал выглядеть болезненным, изможденным. Раньше было нормой обнаружить поутру полную окурков пепельницу и одинокую чашку черного кофе без молока, уже порядком остывшего и от этого сильно горчившего. Другой телесный голод заглушал потребность в еде, и зачастую им – с другим – было совсем не до приготовления завтрака. За что потом приходилось расплачиваться на работе, изнывая от голода до самого обеда, в нетерпении дожидаясь возможности добежать до столовой, чтобы заказывать очередной пресный бизнес-ланч. Джинки улыбнулся одними уголками губ. Он привык к заботе Донука и уже плохо представлял себе, как жил без нее раньше.       По крайней мере пытался убедить сам себя в этом.       Дежурный, почти целомудренный поцелуй в губы и теплое пожелание удачного дня. Вот и все. До вечера они больше не увидятся, разве что обменяются парочкой ни к чему не обязывающих сообщений в мессенджере, чтобы узнать как дела и в принципе проявить внимание друг к другу. Донук никогда бы не сорвался с места, чтобы внезапно заскочить за Джинки на обеденном перерыве и украсть его до конца рабочего дня из офиса, наплевав на все правила приличия. У него не было черного харлея, чтобы катать на нем Джинки по всему городу на головокружительной скорости. Ему не были известны тайные места, добраться до которых можно было только сквозь грязные трущобы. Однако неброская красота тех тайных местечек стоила всех мучений, которые приходилось терпеть, преодолевая тяжелый путь через узкие переулочки, испещренные ржавыми трубами, точно земля червями, заваленные вонючим мусором и страшно представить чем еще. Вспомнить хотя бы пунцовеющий закат: на пылающем шелке неба черные росчерки высотных зданий выглядели особенно гротескными. Джинки никогда не забудет то волнительное зрелище, от которого перехватило дыхание. А после… После вновь были долгие поцелуи. Им некого было стесняться.       Там весь мир существовал лишь для них двоих.       Нет, скорее Донук заехал бы за Джинки после работы на своем чистеньком серебристом хендае и отвез бы его в уютный ресторан, если готовить дома было лень. Их окружали бы красиво одетые люди, тихая джазовая музыка и изысканные ароматы блюд. Они притворялись бы друзьями, решившими встретиться в кутерьме повседневных дней, чтобы поделиться последними новостями и просто приятно пообщаться, а потом разъехаться по домам.       Лишь ночью в полумраке квартиры Донук, наконец, в полной мере сможет проявить свои чувства. Щемящую нежность, от которой становилось даже чуточку неловко. Безграничную любовь, накрывающую теплыми волнами. Джинки позволил бы себя неторопливо раздеть, уложить на чистую мягкую постель, касаться чуть дрожащими от волнения ладонями, покрывать каждый сантиметр бархатной кожи ненавязчивыми поцелуями. Он послушно бы выгибался под трепетными ласками, выдыхая тихие бессвязные стоны, но никогда – имя любовника. Он боялся ошибиться и назвать совсем другое имя. Ведь все то время, что его нежно любили и возносили на вершину блаженства, Джинки бредил воспоминаниями о бешеном грязном сексе в кабинке прокуренного туалета какого-то бара, чье название выветрилось из головы вместе с алкогольным угаром. Когда было жестко, на грани изнасилования, но так захватывающе от адреналина. Именно то – другое – имя до боли хотелось выстонать ему во время экстаза. До рези. До истошного крика.       Минхо.       Минхо. Минхо. Минхо.       Как отравляющая душу мантра. Сдерживать этот порыв с каждым разом становилось все труднее. Джинки отчаянно прогонял мысли о своем бывшем парне, чувствуя, что предает чистую и искреннюю любовь Донука своим слабоволием и неспособностью забыть прошлые токсичные отношения. Эта боль от предательства глубоко ранила Джинки. Но вместе с тем он никак не мог признаться в своих постыдных мыслях Донуку. Не мог признаться в том, что каждый день ведет борьбу со своими воспоминаниями и чувствами. Что каждый день пытается убедить себя, что поступил правильно, выбрав любовь Донука. Не разочарование страшило Джинки, не скандалы, не упреки… но лед равнодушия в ставших почти родными глазах. Еще раз подобное он попросту не переживет.

***

      Джинки не знал, почему Минхо начал от него отдаляться. Казалось, все шло хорошо, насколько это слово вообще было применимо к их отношениям. Правильнее, наверное, будет сказать относительно спокойно. Возможно, Джинки был слепцом. Возможно, ответ лежал на поверхности, а он его попросту не заметил. На самом деле Джинки не так много знал о Минхо, его прошлом, роде деятельности. Сколько бы он ни спрашивал, Минхо не отвечал ему. Только улыбался своей кривой самоуверенной ухмылкой и переводил тему, насмешливо сверкая глазами, мол, попробуй выбить из меня правду и я хорошенько выбью твое неуместное любопытство, затащив в постель. И не раз проделывал это. О, как хорош он был в своих «отвлекающих маневрах»… Зато Джинки знал, что по утрам Минхо, если никуда не спешил, любил допоздна залеживаться в постели, зарывшись с головой в одеяло. Любил есть на диване за просмотром футбольного матча, игнорируя существование обеденного стола. Разбрасывал вещи по всей квартире так, что после ничего невозможно было найти, а на ворчание любовника только беззаботно отмахивался, призывая отринуть общественные представления о порядке и устроить дома если не свинарник, то хотя бы художественный беспорядок. Что чай Минхо не признавал и пил исключительно черный крепкий кофе без сахара в любое время дня и ночи. Если бы Джинки пил кофе в таких количествах, то наверняка уже разучился бы спать. А еще Минхо любил секс с Джинки. Он зажимал его при каждом удобном и неудобном случае. Он был ненасытен, жаден и груб. Он приручил Джинки, сделав его зависимым от себя и своего переменчивого настроения. Джинки точно флюгер следовал за взбалмошным ветром, но если ветер был волен гулять, где ему вздумается, то Джинки был прочно привязан к дому. Внезапные отлучки на несколько дней без объяснения причин стали вполне обычным делом. Джинки не был дураком, он прекрасно видел невысказанные тревоги, притаившиеся в прорезавшихся складках зачастую упрямо поджатых губ. Подметил, как из задорного взбалмошного мальчишки Минхо становился серьезным мужчиной со стальным взглядом буквально по щелчку пальцев, стоило увидеть номера телефонов без подписей, отражавшихся на экране звонившего смартфона. Его жестокий грубый голос, пробивавшийся сквозь шум воды, когда Минхо запирался в ванной, чтобы поговорить вне досягаемости любопытных ушей любовника, не давал обмануться. Минхо был более чем опасным человеком. Законность его работы вызывала сомнения. Однако все это не мешало Джинки любить его бездумно, отдавая себя без остатка. В любви к Минхо Джинки ощущал себя сумасшедшим. Только настоящий псих мог сознательно согласиться жить на краю вулкана, готового в любой момент начать извержение.       Определенность? Забудьте!       Постоянное напряжение? Получите неуверенность в будущем в довесок!       Естественно, Джинки уставал от бешеного ритма жизни, его мягкая душа желала ощущать покой и защищенность хотя бы иногда. Передышки с Минхо же были совсем недолгими, было невозможно за столь короткий срок полностью восстановить душевные силы. Но каким-то непостижимым образом Минхо удавалось удерживать Джинки подле себя. Он раскрывал и читал его так же легко, как книгу. Показывал ему сокрытые в глубинах души безрассудство и страсть, о которых Джинки даже не подозревал, которых стеснялся и пытался отрицать их существование. Но под настойчивостью Минхо он сдавался и позволял делать с собой все, что тому заблагорассудится. Творить безумства было так захватывающе… Чувство свободы от нравственных оков и душащих рамок общества – вот что дарил ему Минхо. Бесстрашие перед последствиями. Голос. И крылья, на которых можно было улететь за горизонт.       Расставание далось нелегко. Джинки пытался спорить, убеждать, даже умолять, но Минхо ясно дал понять, что нет смысла бегать за ним. Он первый сказал жестокое: «Прощай». Было сказано еще много неприятных слов, которые Джинки вспоминать совсем не хотелось…       Таким его и нашел Донук. Потерянным, запутавшимся, погрязшим в самоуничижении и… абсолютно уничтоженным. Донук бережно пытался собрать разбитое сердце Джинки, только вот осколки были слишком малы, а многие из них – стерты в прозрачную пыль. Полностью собрать пазл не удалось бы при всем старании, оставшиеся черные дыры нечем было заполнить. Джинки испытывал благодарность к Донуку за его безвозмездную любовь, искреннюю заботу, желание сблизиться и постараться если не понять причины «поломки» Джинки, то хотя бы принять его таким, каким он стал, но… и только. На большее он не был способен.       Больше не был.       Донук долго ждал возможности, чтобы познакомиться с Джинки поближе. Волею судеб они оказались в одной компании на вечеринке в караоке-баре. Донук сразу заприметил грустного молодого человека, который тихонько сидел в самом темном углу помещения, практически не ел и лишь изредка пил, чтобы не обижать товарищей. Он испытал легкое недоумение, когда незнакомца с жаром упрашивали спеть что-нибудь, а тот невнятно мямлил и пытался отказаться. «Почему бы всем не отстать от него? Весь его вид буквально кричит о том, что он не горит желанием общаться!» – такие мысли крутились у него в голове. Но когда уговоры увенчались успехом… Когда в крошечных дрожащих то ли от переживаний, то ли от выпитого на пустой желудок алкоголя ладонях оказался микрофон… Когда была спета первая пронзительная нота чистым сильным голосом, в котором таилось столько невысказанной боли – целая буря чувств… Донук понял, что пропал.       Их отношения развивались не в пример плавно. Донук не торопил Джинки, наоборот, для начала предложил хотя бы просто начать приятельское общение, заодно хотел прощупать почву: сможет ли он добиться взаимности или лучше не стоит даже подходить с предложением встречаться именно как пара. Он обладал достаточным терпением и проницательностью, чтобы понять – эту полуразрушенную бурей крепость не стоит брать штурмом, иначе она полностью рухнет, и ничего уже не получится выстроить на руинах. Он первый раскрылся, подавая пример: рассказал о себе, своих увлечениях, своей семье, о любимом питомце – собаке по кличке Ео породы самоедская лайка, который остался жить с родителями в частном доме, так как забрать его с собой в квартиру не получилось. Пару раз они даже вместе выгуливали пса. Джинки в тот день впервые за долгое время смеялся, уж больно непоседливым псом оказался Ео. Постепенно они подружились, а после все-таки начали встречаться.       Джинки далеко не сразу согласился переехать на квартиру к Донуку. Он не хотел подпускать к себе кого бы то ни было на расстояние, достаточно близкое для удара, но и мучиться от пустого существования у него больше не осталось сил. Донук стал его утешением и лекарством, притупившим боль. Джинки познал новую сторону зависимости. Когда человек не являлся кислородом, но своим присутствием позволял продержаться достаточно долго, чтобы не сойти с ума и не умереть от тоски.

***

      Джинки предстояло вернуться домой раньше обычного. Он не стал писать об этом Донуку, ему было ужасно стыдно признаться, что его уволили за очередной запоротый отчет. Да, он больше не исчезал со своего рабочего места и усердно трудился на благо компании, но из раза в раз внимательность подводила его.       Теперь подводила.       Джинки никогда не любил свою рутинную работу, но не менял ее, потому что боялся перемен, боялся остаться без средств к существованию и в принципе всегда предпочитал плыть по течению. Смена обстановки предполагала приложение некоторых усилий: учеба при надобности, поиск нового места, собеседования, притирка к новому коллективу. Все это было слишком хлопотно. И он продолжал терпеть, уговаривая себя, что все в порядке, что он неплохо справляется, а раз так, то и перемены ему не нужны. После расставания с Минхо выносить работу стало еще труднее, он возненавидел ее еще больше за воспоминания о прошлом, которые не давали ему покоя. Не давали ему забыть и отпустить. Стать, наконец, полноценным человеком, излечившимся после долгой болезни. Но разорвать болезненную тончайшую ниточку, призрачно связывавшую его с Минхо, оказалось еще страшнее, чем добровольно сменить место работы. Так Джинки и варился в котле из раздражения, скуки, ненависти и болезненной надежды. До этого дня. Чувствовал ли он облегчение? Может быть. Тревога, обида, растерянность и нависшая дамокловым мечом неопределенность будущего сковали его по рукам и ногам, мешая рационально мыслить.       Джинки небрежно свалил в багажник коробку с личными вещами, которых оказалось не так уж много в сравнении с годами, потраченными на нелюбимое дело. Пикнула сигнализация. Он решил оставить машину у офисного здания, боясь не справиться с управлением в своем нынешнем состоянии. Вместо этого он направился на автобусную остановку, чтобы добраться до ближайшей станции метро. Вот-вот должен был начаться вечерний час пик, уже ощущался наплыв людей. Кондиционер в салоне не справлялся. Было ужасно душно, воздух пропах бензином, пластиком и мешаниной запахов чужих людей. Со всех сторон стиснули неприятно жаркие тела. Толкали. Пихались. Отдавливали ноги. Джинки стало дурно. В каждой второй растрепанной черной макушке ему мерещился он. Хотя объективно Джинки понимал, что вероятность встретить Минхо вечером в автобусной толкучке не то что бы равнялась нулю, а уходила в минус бесконечность, но все равно каждый раз он нервно вздрагивал, замечая хотя бы отдаленно похожую фигуру. В какой-то момент он пожалел о своем внезапном порыве прокатиться на городском транспорте. И почему ему не пришло в голову, что можно было просто заказать такси? Когда, наконец, Джинки удалось юркнуть на освободившееся место у окна, нехорошее предчувствие молнией прошило все его существо. Как тонкий едва слышимый ухом звон, острый крючок злого рока подцепил его измученное усталостью и духотой внимание и заставил повернуть голову. Джинки не стал противиться странному порыву. Все ли равно смотреть за окно или в затылок впередисидящего пассажира?       Короткий миг узнавания.       Сердце Джинки тревожно забилось, дыхание перехватило. Привстав со своего места, он с жадностью вгляделся в человека, сидевшего на черном харлее, припаркованного у автобусной остановки. Гладкий шлем покоился на коленях молодого человека. Длинные пальцы в кожаных перчатках нервно постукивали по отражающей поверхности щитка. Он ждал кого-то и определенно испытывал нетерпение. Неизвестно почему, может, ведомый тем же предчувствием, но именно в этот момент Минхо также повернул голову. Их взгляды встретились: пылкий, изучающий и робкий, полный неверия и возродившейся надежды. Джинки приложил заметно дрожавшую ладонь к окну, желая провалиться сквозь разделявшее их стекло, чтобы оказаться как можно ближе к нему. Джинки едва сдержал глупую улыбку, которая так и просилась на губы. Зря он вздрагивал при виде черных макушек. Теперь она – та, которую он невольно выискивал – была пепельно-серой. Минхо безумно шел этот цвет, как и его новый мотоциклетный костюм. Весь он был идеален и все так же безумно до замирания дыхания красив. На мгновение Джинки показалось, что он увидел в черных глазах ответную огненную страсть, но буквально в следующий миг они обожгли арктическим холодом, от которого стало физически больно. Ни ухмылки, ни какого-либо еще знака, что Минхо узнал его. Нарочито медленно молодой человек повернул голову, так, чтобы не видеть пассажиров тронувшегося с места автобуса.       Одного конкретного пассажира.       У Джинки отнялись ноги. А ведь он уже был готов выскочить из автобуса, несмотря на то, что тот набирал скорость, что для этого пришлось бы расталкивать локтями людей. Но жестокий холод и равнодушие лишили его последних сил. Минхо смотрел на него, как на чужого. Будто между ними никогда не было всепоглощающей страсти, не было поцелуев до самого утра и всех тех безумств, которые сейчас было вспоминать, в общем-то, весело, хоть и больно.       Будто они были чужими друг другу.       А будто ли?       Джинки задыхался. Нахлынувшие воспоминания душили его. Нервная система не выдерживала напряжения. Ну почему именно в этот день, когда об эмоциональной стабильности можно было только мечтать? Почему он снова и снова заставлял Джинки страдать? С губ, так и не тронутых улыбкой, сорвался тихий нервный смех. Предвестник бури в этот раз немного запоздал. А, может, захотел полюбоваться ее кульминацией? Кто знает… Пожилая женщина, сидевшая рядом, спросила все ли в порядке, на что Джинки смог лишь покачать головой.       Нет. Он был не в порядке.       Хотелось исчезнуть. Провалиться сквозь пол и попасть под колеса на полной скорости, чтобы они перемесили его в фарш. И то это было бы не так больно, как равнодушный взгляд человека, которого он так отчаянно и беспричинно до сих пор любил. Джинки проклял себя за то, что сел в этот автобус.       Оставшийся отрезок пути прошел как в тумане. Джинки не помнил, как добрался до дома, помнил только, что трясущиеся руки никак не могли попасть ключом в замочную скважину и все продолжали царапать дверное полотно. Квартира встретила его мраком и тишиной. Звенящей и пустой. Даже если Донук молчал или находился в другой комнате, его незримое присутствие ощущалось, словно жар растопленной печки. А сейчас… Джинки встретила сырость и пустота его разорванной души. Пахнуло могильным холодом и вонью. Несмотря на все уютные мелочи и общие фотографии, расставленные Донуком, без его присутствия они показались мертвыми. Джинки больше не мог на это смотреть. Он поспешил в ванную, чтобы смыть с себя всю грязь мыслей и присутствие чужих людей.       В душе Джинки наконец позволил себе то, что так долго запрещал под страхом мучительной смерти. Потревоженные чувства имели свойство больно бить под дых, стоило только расслабиться и позволить им утянуть себя в реку воспоминаний. Но теперь это было неважно. Защитный механизм сгорел еще там, в ледяном пламени равнодушного взгляда. С тихим выдохом Джинки представил себе Минхо. Плоть отозвалась моментально. Это было неправильно. Неправильно по отношению к Донуку. Но это было правдой, которую Джинки так долго отрицал. То, что его как мотылька на огонь влекло только к Минхо. И душой, и телом… Джинки стонал его имя все то время, что ласкал себя. Несмотря на то, что тот отверг его в очередной раз. Забыл его. Вычеркнул из своей жизни. Выстанывать его имя было столь желанно и сладко, столь горько и больно. Его имя царапало горло и сердце, но не произносить его больше Джинки не мог.       Предательство.       Джинки чувствовал себя предателем. Он не смог удержать свою прежнюю любовь. И неважно, что его отвергли, не объяснив толком причин, он все равно во всем винил только себя. Также он не смог полюбить того, кто был достоин гораздо большего, чем смог дать ему Джинки. Того, кто был добр к нему, бесконечно терпелив и нежен. Джинки был отвратителен сам себе. За свою слабость и трусость.       Вытирая влажные волосы полотенцем, пребывая в полном душевном раздрае, Джинки зацепился взглядом за стакан с зубными щетками. В нем стоял бритвенный станок, который он забыл убрать после утреннего бритья, а Донук, видимо, больше не заходил в ванную, чтобы сделать это за него. Протянув руку, Джинки взял бритву, чтобы переложить ее на положенное ей место, но пальцы замерли буквально в паре сантиметров от нужного ящика. Подушечки крепче стиснули ребристую прорезиненную ручку. Джинки не услышал тихого писка домофона, возвещавшего, что уже через пять минут он больше не будет один. Что уже через пять минут придет тот, кто спасет его от собственных черных мыслей и терзаний. Кто сможет хоть на время прикрыть собой сосущую голодную дыру в груди на месте сердца. Джинки смотрел в пространство пустыми глазами. Его оглушила одна простая, кристально ясная мысль, которая одним махом смела все остальные. Давно было пора принять ее несложную истину. Конца его метаниям не будет, пока он сам не остановится. Пока не перестанет лелеять воспоминания о том, кому он совсем не нужен. Он не был в силах выкинуть их самостоятельно, Донук также не смог помочь ему в этом. И никто уже не сможет. Но все же существовал один способ. Да, наверное, только один…       Пожалуй, и ему настало время сказать Минхо: «Прощай».