Мелочь, ценою в жизнь

От лица Влада

      Когда она увидела, как Мстислав ворожил при помощи тёмной магии, я не смог не закрыть ей рот. Я знал — она закричит. Закричит от неверия, от отчаяния, она не может молчать в таких ситуациях. Она кричала бы, будь на его месте я, хотя я уже не уверен.       Когда она не хотела вставать, когда кричала и била меня по груди, я сам будто был разочарован в том, кого она полюбила и чьё место мне, видно, не суждено занять. Я не знал слов, которые смогли бы утешить её или отвлечь. Я и до сих пор не знаю таких слов. Но она была такой беспомощной, такой ранимой, я был абсолютно растерян. Мне хотелось помочь ей, особенно после её нежного «Владик!». Раньше я бы сделал всё, только бы она прекратила назвать меня так, но теперь... Я готов сделать всё, чтобы она называла меня только так.       В пещере мне было нелегко отправить её одну искать рычаг, а впоследствии и сам выход. Когда она упала, я был готов, кажется, в лепёшку разбиться при условии, если бы она осталась невредима. Я не помню, чтобы когда-нибудь жертвовал своей жизнью ради кого-то. А ведь я почти услышал хруст своих разбивающихся о каменный пол костей...       На обрыве я впервые понял, что значит второе дыхание. До этого я никогда не ощущал такой прилив сил, но в тот день... Мне казалось, я неуязвим.       Если бы было хоть что-то, что помогло бы мне вернуть нас в те беззаботные времена, когда она приходила ко мне, требовала горячий шоколад, а после бесцеремонно усаживалась в моё кресло, рассказывая, как они с подругами перелетали с крыши на крышу, как она едва не упала, как Маша подхватила её лианами, а Варя — ветром. Как они с Алисой перематывали время, чтобы подольше насладиться мороженым и фейерверками. Как она опять перепутала все столовые приборы за семейным ужином, а потом успокаивалась, что с ними тогда не было гостей.       Мне всегда казалось, что она чересчур ревнива. Я думал, это плохо, а потому постоянно ей твердил, что ревновать нельзя, из-за чего она отворачивалась от меня, обиженно задрав подбородок. Он так забавно морщился в такие моменты. Но стоило мне соврать, что Эмили — моя девушка, как она тут же вернула мне моё помойное ведро, сказав, что выбрала этого тёмного мага, а не меня...       Возможно, я всегда был для неё лишь другом, готовым прикрыть её от насущных проблем, укрыть в театре и напоить горячим какао. Старший брат, который не получит её поцелуя под покровом ночи, не ощутит её леденящие душу пальцы на своём теле, не заставит её тело трепетать в наслаждении, не подарит любимых цветов на день рождения. Всего лишь друг, но не более.       Я не сказал ей всего тогда, в коридоре, я знаю. И это сильно тревожило меня. Я должен был рассказать: зачем вернулся, почему вспылил тогда. А самое главное — что чувствую.       Уговорить Василису было нелегко. Кабинет для аудиенций используется в особых случаях, а не в таких, как у меня. Ещё сложнее было попросить её позвать студентку от своего имени, а не от моего, чтобы она точно пришла. За это мне пришлось заплатить выговором, лишением премии и косым взглядом, который явно не ограничится этим днём.       Но ведь я говорил, что сделаю всё, верно?       Так я прождал её до вечера. Она должна была прийти утром, но ведь впереди ещё целый день, она могла чуть припоздниться. Я ждал её слепо и глухо, ведь кабинет защищён звукоизолирующей магией — я не мог слышать топот её ног, звука её голоса. Не мог слышать ничего.       Но выбора у меня не было. Я прождал до темноты, но она так и не явилась.       И я ушёл, оставив всё невысказанное в том злосчастном кабинете.