Nocturne

            Это был самый обыкновенный вечер, плавно переходивший в ночь, — тихий и тёплый, абсолютно безветренный. Хотя даже если бы кругом бушевал ураган, Сика Маду всё равно отчётливо услышал преследовавшие его шаги: осторожные и нервные, совершенно точно не принадлежащие прислуге. Нет, преследователь явно не желал быть обнаруженным — по крайней мере, очень старался. Первый усмехнулся и подумал, что, даже окажись на его месте человек, эта жалкая попытка всё равно была бы обречена на провал. И всё же, его позабавило это, пожалуй, даже мимолётно заинтересовало. Сделав вид, что не заметил ничего необычного, он позволил преследовать себя до конца галереи, выходившей во внутренний двор, после чего резко остановился. Как и ожидалось, преследователь не сумел среагировать вовремя, и его шаг отчётливо прозвучал в вечерней тишине — теперь-то, пожалуй, не заметил бы только глухой.       — Ну, и? С чего бы кому-то охотиться за мной? — Сика Маду произнёс это негромко, но достаточно отчётливо.       Преследователь определённо расслышал его слова. На какое-то время вновь воцарилась тишина, для кого-то, должно быть, безумно неловкая. Но не для первого вампира уж точно: он-то прекрасно слышал учащённое дыхание, испуганно стучащее сердце, то, как кровь быстрее обычного бежит по артериям и капиллярам вверх, вверх, чтобы только заставить работать мозг должным образом, чтобы тот придумал, как выбраться из этой щекотливой ситуации без потерь.       «Не поможет», — подумал Сика Маду, покачав головой. Уж он-то точно знал, чью голову светлые идеи обычно не посещают. В конце концов, лишь единицы рождаются гениальными, и даже далеко не всех людей можно назвать мало-мальски умными. По крайней мере, точно не этого человека.       Наконец, насладившись сполна паническим замешательством, Первый изрёк:       — Раз нарушитель не желает показываться, боюсь, придётся мне самому его отыскать.       Ещё до того, как Сика Маду обернулся, он услышал стремительно удалявшиеся шаги. Вернее сказать, даже не шаги, а шажки — уж больно маленькими были ножки у преследователя. Впрочем, это обстоятельство отнюдь не помешало ему топать так, словно он хотел перебудить полдома.       Это был просто порыв. Сика Маду мог пройти мимо, проигнорировав это маленькое происшествие. Но он жил уже достаточно долго, а потому, быть может, решил потворствовать своему мимолётному любопытству и узнать, чего же от него хотели.       Он возник в дверном проёме, когда одеяло ещё не прекратило шевелиться. У Первого были не только великие тайны, но и маленькие секреты: уж кто, а он точно умел перемещаться тише и быстрее, чем его отпрыски, не говоря уже о человеческих детях и прочих…       — Ну? Может, скажешь мне всё-таки, зачем ты преследовал меня?       Комок из одеял замер. Как будто кто-то действительно купился бы на такую детскую уловку. Сика Маду, конечно, мог бы ещё немного поиграть, но вместо этого он всё тем же мягким, негромким и спокойным голосом сказал:       — Давай, Ю, вылезай, хватит прятаться. Если тебе, конечно, есть, что сказать мне.       Комочек зашевелился вновь, и, спустя несколько мгновений, из него показалась взъерошенная детская головка. В комнате было темно, только лунный свет робко заглядывал в окно, но это не помешало такому могущественному существу разглядеть мальчишку в мельчайших подробностях.       — Тебе приснился страшный сон — поэтому ты плакал, да? — голос Первого оставался всё таким же мягким и негромким — он всегда говорил с детьми так, даже несмотря на то, что всех их по итогу обрекал на скорую смерть.       — Я не плакал!       Характер у Ю от раза к разу оставался воистину тяжёлым. Сика Маду было проще соглашаться с ним или игнорировать в большинстве случаев.       — Конечно ты не плакал, — Первый усмехнулся, отчётливо видя перед собой покрасневшие влажные глаза, в которых искра жизни едва ли угадывалась — такие не могли принадлежать человеку.       — Тогда у тебя, наверное, есть какая-то очень важная причина, по которой ты до сих пор не спишь? Давай же, говори, я не стану тебя ругать.       Ю стушевался, и, хотя его мёртвые глаза совсем не изменились, Сика Маду уловил эту эмоцию.       — Это из-за Ашеры? — предположил он.       — Нет. Из-за Мики.       Вот как — Ю вдруг снова захотелось поговорить о Микаэле. Сика Маду был уверен, что не упустил ничего важного, рассказывая о нём очередному Ю. Другое дело, что это дитя дейсвительно не отличалось большим умом и очередная копия могла просто чего-то не понять. Или понять неправильно. Первый выдержал паузу, давая Ю возможность развить мысль, но он замолчал. Однако прежде, чем Прародитель успел сказать что-то ещё, Ю вдруг схватил его за одеяние так крепко, будто висел над пропастью, и пристально уставился на него. Глаза у этого мальчишки были зелёные, но из них будто сочилась сама первородная тьма. Сика Маду не боялся тьмы — пускай и низвергнутый, он всё ещё оставался существом ангельской природы, потому взгляд Ю его совсем не пугал.       — Мика ведь проснётся, да?       Хотя глаза оставались такими же стеклянными, голосок Ю прозвучал до странного надломленно.       — Он ведь проснётся, правда? Ты сказал, что он проснётся, если я буду говорить с ним каждый день. Я уже много-много дней прихожу к нему, но Мика не просыпается. Он же проснётся, да? Сколько ещё ждать? Надоело ждать. Когда он проснётся, Сика Маду? Ты ведь не соврал мне? Мика проснётся? Проснётся?       Темная бездна вопрошала, неотрывно глядя на существо перед собой. Ю повторял и повторял свой вопрос без остановки, словно безумец.       «Кажется, снова какой-то сбой», — подумал Сика Маду. Просто очередной бракованный образец, который должен был быть уничтожен. Он уже мысленно отсёк темноволосую голову от шеи, уже, казалось, увидел, как гаснет в темных омутах та едва заметная искра жизни или уродливой пародии на жизнь.       Ю словно почувствовал его намерение. Он вдруг замолчал и схватил Первого за руку чуть ниже локтя, уткнувшись лицом в рукав одеяния, — Сика Маду сквозь ткань ощутил, как маленькие пальцы впиваются в кожу. Он положил ладонь на тёмную макушку — нужно было просто резко провернуть голову, чтобы сломать тонкую шею. В конце концов, при всей чудовищной силе это тело оставалось всё таким же хрупким. Как и каждое из предыдущих.       — Сколько раз я умирал?       Рука Первого настороженно замерла: это было что-то новое.       — Мне снится, — продолжил Ю будто не своим голосом, голосом человека, прожившего множество жизней, — что я умираю и рождаюсь снова. Умираю много-много раз. Ты убиваешь меня. И Ноя тоже убивает. Ты сказал, что я жертва, чтобы Мика проснулся. Но он не просыпается.       Сика Маду слушал внимательно. Эти осмысленные слова — чёткая мысль, — совсем не было похоже на пустоголового Ю, пародию на живое существо, постоянно теряющего свои воспоминания. По какой-то причине этот Ю вспомнил смерти своих бесчисленных копий. Он продолжал повторять, снова и снова, слова о своей смерти и вопрос о том, когда же проснётся Мика, уткнувшись в рукав дорогого одеяния.       Сика Маду больше не слушал, он размышлял, стоило ли дать этой необычной — сломанной? — копии шанс. Могло ли это быть определенное продвижение в его исследовании или же не более, чем случайная ошибка? В конце концов, Ю не человек, не ангел, не вампир, он нечто совсем иное, чему непросто дать краткое описание. Он рукотворное создание, инструмент, рождённый лишь с одной целью. Ю был создан, чтобы любить Микаэлу, чтобы вернуть это несчастное дитя к жизни, став агнцем на заклании у его алтаря. У него не было и не могло быть иных желаний, ему был чужд страх. Он не был личностью, он даже не вполне живое существо… Так думал Сика Маду, отстранённо наблюдая за Ю и отмечая, что у мальчика сильная хватка — на руке наверняка останутся синяки, которые, однако, пропадут ещё до того, как Прародитель покинет комнату. В какой-то момент среди своих бессвязных монотонных речей Ю назвал его отцом. Сика Маду на это лишь едва заметно вздохнул: все его отпрыски, все, с кем он разделил своё кровавое проклятие, называли его так — в глаза или за спиной. Он легонько взъерошил чёрные вихры Ю, раздумывая, что он — они все — зря использовали это слово. Потому что никого из них Первый по-настоящему не любил. Они получили его кровь, им позволено было находиться рядом лишь потому, что они были необходимы для его замысла. Потому что единственный, кого он когда-либо любил по-настоящему, лежал бездыханный глубоко под этим огромным домом. Микаэла — и только он один — был плоть от плоти его дитя. Ради него нужны были все остальные.       — Микаэла проснётся, — прошептал Сика Маду с умиротворённой улыбкой, — обязательно проснётся. Продолжай жить и умирать, Ю, снова и снова, ради него одного. Однажды он наконец откроет глаза, даже если ты этого не увидишь.       Но Ю его уже не слышал: до Первого больше не доносился монотонный голос — только тихое размеренное дыхание. Скорее всего — понимал он — это был малозначительный случайный сбой, на утро Ю не вспомнит ни его слов, ни своих собственных. Он будет капризничать, требовать больше еды, задавать глупые вопросы, играть с купленными для него игрушками, неохотно учиться читать, убивать подопытных снова и снова. Или всё-таки вспомнит, и тогда Сика Маду продвинется — пускай даже это будет всего ли крохотный шажок — вперёд. Возможно, Ю скоро снова умрёт. Возможно, уже завтра. Умрёт, чтобы появился новый Ю, и так по кругу.       Сика Маду всё ещё чувствовал сильную хватку детских пальцев на своём предплечье. Он протянул свободную руку и легонько пощекотал пальцем рёбра — Ю инстинктивное дёрнулся, не просыпаясь, но его хватка ослабла. Первый покинул комнату, тихо прикрыв за собой дверь, и направился к лестнице, ведущей вниз, глубоко под его жилище. Ему многое ещё предстояло обдумать. Впереди будет длинная ночь.