«Каждый смотрит на свой долг, как на докучливого повелителя, от которого ему хотелось бы избавиться, » — Франсуа де Ларошфуко
***
Где-то женщины сворачивали в длинные коридоры, поднимались или спускались по металлическим лестницам. Хоть и без потайных проходов, фабрика явно не уступала лабиринту из греческой мифологии своей запутанностью. Гейзенберг молча курила, шагая довольно медленно, расслабленно. Уинтерс, чувствуя странную усталость, периодически поднимала руку, чтобы вновь попробовать напрячь мышцы кисти, дабы согнуть металлические пальцы. Импровизированный протез мог бы легко слететь с руки, если бы не два ремешка, один из которых опоясывал запястье, а другой- середину ладони. Надо было что-то делать, чтобы не ощущать дискомфорт. С одной стороны, хотелось поговорить с Каролиной, а с другой — «А зачем?». Женщина была уверена, что владыка поскорее слиняет куда подальше после смерти Миранды и спасения Розы. — И о чем вы болтали с этим камнеборцем-имбецилом? — внезапно спросила Гейзенберг, выкидывая недокуренный бычок. — Он сказал, что Миранда подменила моего мужа и пыталась… сблизиться с Розой. — Звучит мерзко, — хмыкнула владыка, пряча руки в карманы. — Это в ее стиле! Хотя я никогда не замечала за моей дражайшей мамочкой интереса к особям женского пола, да и вообще… мужского поведения. Почему именно твоего мужа, а не тебя? — Я не знаю, — честно ответила Уинтерс. После встречи с Крисом и бессмысленной прогулки по фабрике прошло довольно много времени, песком утекающего сквозь пальцы. На улице уже должно быть наступил и вечер, а Ита продолжала думать о словах военного. Она же заметила неестественное поведение Мари, но списывала это на стресс мужчины, но никак — на подмену ее любимого человека. В это было настолько трудно поверить, что, казалось, Рэдфилд просто провоцировал ненависть внутри женщины. Ну не может быть все так! Если Миранда хотела втереться в доверие к маленькой Розе, то она бы скорее забрала Иту как мать ребенка, а не ее мужа. В чем смысл? Столько вопросов и ни одного ответа, хотя внутри зародилась надежда: раз Матерь подменила Мари, он может быть еще жив, правда, неизвестно где. — Мне самой интересно. — Es ist verständlich, Schatz, — усмехнулась Каролина, убирая очки и отводя взгляд, чтобы осмотреть коридор, по которому шла. — До Миранды фабрика была живой… Я тоже ее убиваю, — Она надеялась, что ее не пробьет на сантименты, как утром, но она ошиблась. Металл в коридоре дрогнул. Слова вертелись на языке, пугая. Уинтерс с непониманием посмотрела на владыку, упорно избегающую зрительного контакта, но не собирающуюся надевать очки обратно. — Мне жалко наблюдать за этим, но жизнь фабрики пора бы прекратить. Она болеет, — Гейзенберг, делая паузу, махнула рукой; все двери впереди со скрипом отворились, а лампы замигали. — мною. — Почему ты так решила… — День откровений такой получается у меня, — перебив спутницу, фыркнула Каролина, вновь убирая руки в карманы, и теперь уже с усмешкой посмотрела женщине в глаза. — Не бери это близко к сердцу… Я говорю не потому, что хочу сблизиться с тобой, просто завтра мы можем и сдохнуть с таким же шансом как и выжить! — Не говори так больше, — с горечью вздохнула Ита. Ее настрой было сложно убить, но все же, если союзник настроен и на такой исход, то опасаться стоит. — Не смею сбивать ваш настрой, мисс Уинтерс! — пожала плечами владыка. — Ты сама-то веришь в победу? — Естественно, — без колебаний ответила Гейзенберг, оскалившись. Металл завибрировал, без слов подсказывая женщине о решительном настроении хозяйки фабрики. — я, блять, столько планировала это! Я не позволю, чтобы все рухнуло! Миранда должна умереть… и я это сделаю. А ты поможешь мне, и, когда спасешь Розу, беги. Просто беги — дальше я разберусь сама. — Я-я боюсь, — тихо призналась Ита. Если в этом замешан еще и отряд Рэдфилда, то B.S.A.A. со стопроцентной вероятностью не дадут спокойно вздохнуть после окончания этой заварухи с Матерью. — Я боюсь, что они заберут меня с Розой на опыты, сделают нас лабораторными крысами, и испортят всю жизнь бесконечными тестами, сборами различных проб. Так было и после Далви… — Далви? — повторила Каролина, задумавшись. — Где-то я уже слышала это слово. От Миранды, кажется… — А когда это было? — оживилась Уинтерс. Если Гейзенберг что-то знает, то, может, это принесет какую-нибудь пользу. Внутри женщины проснулся дикий интерес и такое же дикое чувство страха от одного только воспоминания о событиях прошедших лет. — Не помню, — мотнула головой владыка, призадумавшись. — Семь или восемь лет назад это было, по-моему… Миранда тогда ничего не сказала и съебалась из деревни, оставив сисястую сучку за главную, и приказала ей следить за нами. Как за детьми, ей Богу! — хохотнула Гейзенберг. Это были то ли приятные, то ли не самые лучшие воспоминания за долгую жизнь в горном поселении. — Альсину, к слову, не особо интересовали дела деревни, она просто заперлась в своем замке и все… Люди шли ко мне: психанутую кукольницу и болотное чмо они боялись до усрачки, — тут Каролина замолчала, думая, что говорить дальше. — Это было странно… Я никогда не принимала людей после … после Каду, короче. Люди боялись меня, потому что считали, якобы я управляю ликанами, поскольку напоминала их внешне. Но этими хмырями руководил Урьяш, огромный хрен с молотом, ты его наверняка видела! — Видела, — Ита лишь кивала в ответ. Ей особо нечего было сказать — больше нравилось слушать рассказ владыки. Женщине довольно забавно было слышать, что деревенские жители сравнивали Гейзенберг с ликанами, которая на них была не похожа, но вот огромный оборотень пугал ее: вдруг завтра придется с ним столкнуться на пути? Тогда она может не успеть к церемонии и спасти Розу! Но Каролина, тихо пробормотав: «Надо было его прихлопнуть!», сменила направление разговора: — Что-то я от темы ушла! Собственно… прошло три года, возвращается эта крылатая мразота. Помню, расстроенная приехала, все твердила: «Это не то! Эвелина… Эвелина. Провал! Не то, не то…». Ныла, в общем. — Эвелина… Я ее знаю, — повторила Уинтерс имя. Она вспомнила, когда была в Далви и сражалась с той, заразившей целую семью своей плесенью, Эвелина в отчаянии кричала, атакую огромными отростками: «Моя мамочка бросила меня! А теперь ты хочешь забрать и моего папу! Это нечестно! Умри!». Ита много раз видела девочку в ночных кошмарах, запомнившихся на всю последующую жизнь. В них Эвелина была в своем человеческом обличии, девочкой лет десяти. «Ты мертва!» — гудел детский голос в голове, по началу женщина просыпалась в холодном поту, едва услышав или увидев Эвелину во сне, но вскоре привыкла и даже однажды спросила: «Почему?». Тогда девочка громко засмеялась и уверенно говорила, словно констатировала факт: «Не будь такой тупой, ты умерла в Далви!». Психиатр говорил, что это лишь последствия комплексного посттравматического расстройства, которые переживает каждый человек, попавший в неординарные ситуации, оказавшие сильное влияние на психику. Доктор говорил, что у Уинтерс расстройство протекает в легкой форме, иначе она бы не смогла вообще контактировать с людьми и везде видела намеки на события в Луизианы, хотя так и было: из дома женщина практически не выбиралась без Мари — слишком уж боялась. К слову, отделалась Ита слишком уж легко, если не учитывать затяжную депрессию и патологическую подозрительность. Пришлось долго бороться, чтобы хотя бы самостоятельно в торговый центр съездить… — Куда мы идем? — теперь пришла очередь Уинтерс осторожно переводить тему. Они шли по длинному металлическому коридору, который и не собирался заканчиваться. — Мы просто гуляем, успокойся, — хмыкнула владыка, вытаскивая очередную сигарету; табачным дымом она дышала, как воздухом. — Если ты до сих пор думаешь, что я тебя грохну… Я могу, но мне пока не будет никакого проку от этого! Так что можешь вздохнуть спокойно. — Спасибо, обнадежила, — посмеиваясь, ответила Ита. Она знала, что Каролина навряд-ли станет вредить ей и все-таки станет… Женщина даже не знала, чему верить: здравому смыслу или внутренней уверенности. — А вообще… что ты собираешься делать после … ну… — Уинтерс надеялась, что Гейзенберг поймет, что имела в виду. — Ты о том, что я собираюсь делать после смерти мрази Миранды? Ну… Я пойду в публичный дом, сниму мальчика или девочку… — засмеялась владыка, надевая очки. — А потом пойду в бар, напьюсь пива и лягу в уголок спать! — Серьезно? — спросила Уинтерс, подняв брови. Она сразу поняла, что точного представления о том, чем заняться после обретения свободы, Каролина не имеет. Сама Ита мечтала о тихой мирной жизни для себя и Розы. Подальше от всего этого, чтобы больше ни одного упоминания о плесени или B.S.A.A! — Ну конечно! — Гейзенберг, продолжая смеяться, откровенно издевалась над спутницей. — А что мне еще делать? В кругосветку что ли отправиться? А вообще… — вновь задумалась владыка, прикусив губу, но затем оживилась. — Хочешь послушать пианино? — У тебя есть пианино? — нахмурилась женщина, но в ответ Каролина пробормотала: «Нет, блять, я просто так спросила, ради интереса!». Ита уже раз слышала, как та играет в замке Димитреску. То было «Лебединое озеро» Чайковского. Владыка схватила Уинтерс за запястье и потянула за собой. Женщина еле поспевала за бегущей Гейзенберг, охваченной идеей. На лице той постепенно расцветала радость. Видимо, идея с пианино столь воодушевила ее… Невзрачная дверь, не отличается ничем от других, со скрипом распахивается перед ними. Ита видит лишь комнату со шкафами, которая, видимо, раньше была кабинетом какого-то начальника, правда, широкого дубового стола не было, вместо него было пианино. А на полках лежали различные книги на румынском и немецких языках, стопки сшитых листов с нотами. Здесь не все из металла. «Даже хорошо, » — решила про себя Уинтерс, осматриваясь. Слегка пыльно: сюда не часто заходили. Каролина резким, дерганым движением сняла перчатки, откинув их в сторону, и присела на стальной стул у пианино, открывая крышку. — Слышала Франца Листа? — на секунду обернулась к женщине, по привычке поднимающей перчатки с пола, владыка, кладя пальцы на клавиши. Впервые Ита видела руки Гейзенберг без привычных черных кожаных перчаток. Довольно длинные пальцы в мозолях, кисти, искореженные шрамами, следами от ожогов. Уинтерс за жизнь слышала множество классических произведений: большинство ей нравилось; да и в самых азах была осведомлена, что и помогло ей в решении нескольких задач в доме Беневенто. — Ладно, не суть… Перед игрой Каролина, откинув полы плаща, стянула с носа очки и сунула их в карман. И тут пальцы медленно начали перебирать клавиши. Мелодия, подходящая для нуарных детективов, была томной, размеренной и погруженный в меланхолию. Женщине тяжело было представить, что четвертая владыка станет играть такое — казалось, что Гейзенберг скорее выберет «Турецкий марш», «Венгерский вальс», «Кампанеллу», «Фантазию-экспромт до минор», ну или «Этюд №6» того же Листа: композиции были быстрыми, заводными и вспыльчивыми, как и характер хозяйки фабрики. Но Каролина упорно продолжала бегать пальцами по клавишам, заставляя музыкальный инструмент петь успокаивающую «Венгерскую рапсодию №2». — Не люблю это нудное вступление, — фыркнув, честно призналась владыка, не отвлекаясь от игры. Ита подошла ближе, чтобы положить перчатки на пианино, внимательно слушая музыку. — Но его нужно закончить, чтобы перейти к самому соку! Ай, ладно… Чего ждать-то? — остановилась Гейзенберг и, легонько ударив по клавишам, заиграла уже быструю ритмичную мелодию. Иногда она прикрывала глаза, потому что знала партию наизусть. — Мама любила танцевать с папой под нее и всегда просили играть именно этот отрывок… Неудивительно, остальная часть — сплошная меланхолия, под которую лишь похороны устраивать! — Очень мелодично. Мне нравится, — тихо подала голос Уинтерс, следя, как пальцы Каролины умело передвигаются по клавишам. Музыка действовала на тело, заставляя хоть каким-нибудь образом влиться в середину рапсодии и потанцевать. Но слова владыки о матери и отце, которые, вероятно, погибли очень давно, заставили сердце женщины дрогнуть. Гейзенберг же не всю жизнь была приспешницей Миранды, даже когда-то жила с любящими ее родителями! Каждое новое откровение Каролины делало ее более человечной в глазах Иты, потихоньку свыкается с непростым характером союзницы, способной говорить без умолку, либо долго молчать. — Еще бы тебе не понравилось! — с улыбкой произнесла владыка, закрывая пианино и натягивая перчатки на руки. Уинтерс хотелось остановить ее, женщина не позволила бы себе сказать: «Не надевай… Можно я еще посмотрю на твои руки?». Подобные мысли считались постыдными, неправильными. Даже если бы она решила попросить — они знакомы от силы второй день! — А ты можешь еще сыграть что-нибудь? — с надеждой спросила Ита, заломив пальцы до тихого хруста. «Музыкальная комната» казалась ей самым безопасным местом на фабрике, здесь спокойно, а стены не пульсируют работающими двигателями за ними, вместо этого они пропитаны музыкой, может даже, теплыми воспоминаниями. Отсюда не хотелось уходить. — Только если найдешь что-то стоящее, — приподняла уголки губ Гейзенберг, наблюдая за женщиной. Было даже приятно, что кому-то нравится. Игра на пианино была вторым способом снятия напряжения после работы или после встреч с чокнутым семейством. Иногда Каролина просто стучала по клавишам, выплескивая эмоции. Уинтерс вытащила стопку сшитых пожелтевших бумаг с нотами и начала листать, надеясь увидеть что-нибудь знакомое. Протезированные пальцы иногда не слушались, требуя особого внимания и точного следования указаний по их использованию. — Вот это, — спустя некоторое время протянула Ита владыке раскрытую «книгу». Она выбрала «O Fortuna», женщина слушала ее только в исполнении симфонических оркестров на компьютере. В памяти изредка всплывали отрывки из вокальной партии: «O Fortuna velut luna statu variabilis, semper crescis aut decrescis;» . Гейзенберг вновь открыла крышку пианино, ставя ноты перед собой и читая имя композитора, который, кажется, имел для нее больше значения, чем сама композиция. — Карл Орфф, — усмехнулась Каролина, вновь стягивая перчатки и кладя их на пианино. Давненько же она не играла его. — Интересный выбор… такой же нудный, хотя и мрачный. Ну ладно… все ради тебя, Уинтерс! Владыка глазами пробежалась по нотам и, глубоко вздохнув, заиграла. В начале мелодия как-то не вязалась, чем-то действительно напоминала похоронный марш, но затем все же поймала быстрый ритм. Даже без знания слов Ита в голове слышала голоса хористов, поющих на латыни, однако она не столь прислушивалась уже к музыке, сколько наблюдала за Гейзенберг. И тут мрачноватая партия переросла в довольно быструю мощную мелодию, в которую уже полностью погрузилась Каролина, слегка нервно бегая пальцами по клавишам от переизбытка эмоций. Вчерашний день она провела, наблюдая за женщиной, и даже слегка взволновалась, когда на ту выскочил огромный волколак. Она даже и не думала, что именно эта композиция, поможет именно сегодня выплеснуть все накопившееся внутри. В мелодии слышался крик о помощи. «Sors salutis et virtutis michi nunc contraria, est affectus et defectus semper in angaria, « — мысленно пела с хором Уинтерс, слегка наклонив голову. Наконец прозвучали последние аккорды. Женщина с детской радостью зааплодировала, ей действительно понравилось, но больше она удивилась своей реакции — даже излишне смутилась. — На сегодня все, уже поздно, — Гейзенберг засмеялась от такой реакции, откидываясь на спинку стула. Закрыв листы с нотами и положив их на пианино, прикрыв крышку, она перевела слегка усталый взгляд серых глаз на Иту. — Поздно? — насторожилась Уинтерс от слов Каролины. Ну не может быть поздно: по внутренним ощущениям прошло всего часов пять! Время, казалось, стекло намного медленнее, чем за пределами фабрики. И похоже, у них входит в привычку повторять за друг другом… — Ну да, здесь время идёт быстрее, чем кажется, не знаю почему… Но это явно не здоровая херня, знаешь ли! Так что я предлагаю уже выдвигаться обратно и лечь пораньше… — Да… — согласилась Ита, отводя взгляд и пряча руки в карманы джинсов. — Завтра обещает быть трудным. — Не то слово! — усмехнулась владыка, натягивая перчатки, и, поднявшись со стула, направилась к выходу из комнаты. Уже стоя у двери, Гейзенберг натянула черные очки и окликнула женщину, заставляя ту поторопиться, да стараться не отставать. Видимо, Каролине так не терпелось, чтобы наступил завтрашний день, что они почти бегом ринулись к лестницам, чтобы подняться на третий уровень — использовать лифт не хотелось, да и встречаться сегодня с Герцогом, к слову, тоже. Металл дрожал, а светильники в коридорах мигали, когда женщины пробегали мимо. Уинтерс нравился бег, особенно, когда не надо спасать свою жизнь! Сердце бешено билось в груди от прилива адреналина, заглушенного непонятной радостью. «Роза… Роза… Завтра мы с тобой увидимся!» — обращалась к дочери Ита, сворачивая за владыкой в проходы. Наконец-то они оказываются перед дверью, которая ничем не отличалась от других на фабрике. Да они все были одинаковыми! У женщины было ни единой догадки о том, как же все-таки Каролина находит нужные. Перед глазами плыло, а дыхание было тяжелое, загнанное, а выражение лица было до невозможности счастливым. Гейзенберг уверенно толкает дверь вперед. Обстановка нисколько не изменилась. Сразу же после тихого щелчка выключателя света загорелась черная рожковая люстра, свисающая с потолка. Привычный запах пряного табака ударил в нос; все лежало на тех же местах, что и условным утром. Стянув плащ и повесив его на спинку стула, владыка села за стол и включила настольную лампу. Ита же осторожно села на раздвинутый диван, сложив руки перед собой. Все было как-то странно, нереально и это напрягало. Вчера Уинтерс была готова убить каждое живое существо в деревне, напоминающее ликана или одного из владык, а сейчас она на фабрике, слушает игру на пианино и нормально разговаривает с одной из них. Такого же не бывает! — О чем думаешь, schatzie? — вновь прозвучало немецкое слово в адрес женщины. Гейзенберг произносила его с такой странной интонацией, что Ита даже не знала, стоит ли ей радоваться или пристрелить Каролину. Владыка вновь закурила, иногда потягивая самогон из бутылки, которую забрала с прикроватной тумбочки. — Да ни о чем особо, — с интересом посмотрела женщина на Гейзенберг. — Ну ладно тебе… — оскалилась владыка, выпуская облачко дыма. — Давай поболтаем… А хотя, — задумалась она. Уинтерс уже начала подозревать, что в такие моменты у Каролины происходят программные сбои из-за множества противоречивых идей, мельтешащихся внутри и не дающих покоя. Женщину это даже искренне забавляло. — Надо спать. Пробормотав «Да, пора бы», Ита все же легла, стянув сапоги с ног и поправив подушку, и сразу же прикрыла слегка слезящиеся от напряжения глаза, а владыка поспешила потушить свет — в темноте теперь ярко-оранжевым огоньком сиял тлеющий кончик сигареты. На тело навалилась приятная усталость, которая не подавала виду до такого же условного вечера или ночи. Если же время тут идет иначе, главной задачей станет встать вовремя и направиться на церемонию обходным путем. И все же Уинтерс была не до конца уверена в успехе завтрашнего дня, лишь разговоры с Каролиной спасали от бесконечного беспокойства, бушующего внутри грудной клетки. Медленно перевернувшись на бок, чтобы спать лицом к стене, женщина слышала, как Гейзенберг делает глотки алкоголя и возвращает бутылку на стол, затушив сигарету в пепельнице, неизвестно каким образом найденную в темноте. Тихий скрип стула — и вскоре на вторую половину дивана плюхается владыка, как обычно ворча что-то под нос. — Ты уверена… — проходит двадцать минут, а Ита все никак не могла уснуть, тело неприятно ныло от неизменной позы, но перевернуться было страшно. Оставалось лишь пялиться в стену перед собой, вдыхая аромат табака и металла, которыми была пропитана и ткань наволочки. — что завтра все получится? — Отъебись, Уинтерс, — сонно проворчала владыка, лежа спиной к женщине. Сегодня она хоть была не особо занята, но страшно устала: ее мучило волнение за завтрашний день, сжимающее Каду, как анаконда жертву. — Заткнись и спи. Завтра сучка сдохнет, а Розочка будет дрыхнуть у тебя в ручках. Все обязательно получится! Просто дай поспать, а?