12 дней софта.

Неделю назад Роман Романыч был недоволен всей сложившейся ситуацией чуть больше, чем полностью. Почему он вообще в свой первый Новый год в новом статусе должен проводить на базе? Нечестно оно как-то получается. Как будто наказание, которого он не заслужил. А может, оно и есть? Ну не сложилось у них с Катей, подумаешь. Оба люди взрослые, решение принято было с обеих сторон, а Катерина всё ещё с удовольствием бегала к ним на тренировки или в казармы, и общаются они спокойно, да и вообще… Нечестно, в общем. Но с Соколовым спорить себе дороже. Посмотрит один раз так, что внутри всё похолодеет, и к чёрту в котёл сам полезешь. Пришлось подписывать согласие остаться на дежурство на неделю декабря и неделю января, и переставать паковать вещи. Точнее, чего уж там, пришлось обратно всё разбирать, ведь будущий герой России все свои немногочисленные пожитки уже собрал, билет только до дома оставалось купить. Не получилось, не фортануло, как выразился бы в этой ситуации Макс. Из хорошего — Шустов тоже оставался с ним. Судя по его довольному лицу — даже по собственной воле. Спросить почему — так это даже у Ромки такта хватало, так что вместо вопросов он Макса в плечо толкает своим и говорит, что рад вместе с ним в праздничную ночь компотиком закинуться в столовке. Макс его за плечи в ответ обнимает и говорит, что не компотиком единым. Улыбается загадочно, но больше, сколько ни тяни — говорить отказывается. Вот вроде книга открытая, а вроде иной раз Соколова загадочнее, поди его пойми. И всё равно Макс Ромке нравится. Тепло рядом с ним как-то, по-особенному, что на базе, где вроде всё тихо да спокойно, что на выезде, где каждый момент можно в передрягу попасть. В общем, Ильин, сложив все плюсы и минусы, так и не смог решить, повезло ему или нет, так что решил положиться на будущее и узнать, уже по факту, как оно будет. А сначала — принесли немного праздничного настроения на базу. Контрабандой, скорее всего. Схватив с тумбочки телефон, Ромка набрал своему самому доверенному лицу — матери, кратко пересказывая и то, что домой он приедет после праздников, и что ему кое-что нужно будет. Женщина в трубке смеётся и обещает, что привезёт всё уже завтра к вечеру. Конец разговора застаёт Макс, который смотрит на него даже как-то одобрительно. Большой палец показывает. К плюсам прибавляется ещё один, жирный: они с Шустовым совершенно точно на одной волне в плане настроения. Ранним утром Ромку вызывают на пост, и он туда мчится, окрылённый. Во-первых, конечно, потому что родителей он не видел уже достаточное количество времени, а во-вторых, план его в работу пошёл, и это уже что-то. Маму обнимает крепко, пакеты из её рук передаёт дежурному, который проверяет и только ухмыляется содержимому, а остаток времени они всё больше прогуливаются по заснеженной взлётке, пока ветер не начинает задувать под тёплый свитер, натянутый под рабочую куртку. Ильин женщину тогда в казармы ведёт, где они снова с Максом сталкиваются. Ромка, неожиданно оробев, представляет их друг другу, но по лицу мамы видит — ей Шустов уже нравится, с первой улыбки. До самого автобуса, куда Ромка шебутным ребёнком бежит маму провожать, они время проводят уже втроём, а уходя, Ильин загадочно на пакеты Максиму кивает, подмигивая. Мол, начинать можешь. Тот кивает, напоследок обнимая родительницу Ромы, как будто свою собственную мать. Та не медлит ответить тем же. И снова он себя на месте очень чувствует. Не всех его подружек эта женщина терпела, а Максима вон сразу приняла! Можно считать это большим успехом. — Хороший у тебя друг, — слышит Ильин уже на остановке, когда автобус виднеется из-за полосы дороги, — бережёт тебя, видно. И ты его береги. — Ладно, мам, — смеётся Рома, но задумывается всё равно на секунду. Полез бы за Макса в пекло? Возможно. А может это геройство сыграло бы. Надо думать над вопросом. Потом как-нибудь. Много себя нагружать сложными мыслями он не любит, да и сезон сейчас не тот. Да и вообще, ему на базу бежать нужно, выпросил ведь всего пятнадцать минут, опоздает — дежурный выше доложит, хорошо втыком если отделается. — Ну всё, пошёл я. Удачной дороги! Утопая высокими ботинками в снегу, Рома думает, что за Макса в пекло всё-таки бы полез. И он за него тоже. Сложилось у них так с первых дней, а теперь, когда знакомы больше и лучше — так точно. В казарме, без сомнения, куда уютнее, чем топать по колено в снегу, а после ещё и получать за двухминутное от обещанного опоздание. Ромка с шапки снег стряхивает, ботинки на коврике долго обтряхивает, топает через служебное помещение, и ещё издали слышит шуршание в их спальном. Подбирается ближе, как будто там преступник опасный, не меньше, да так и замирает с открытым ртом. Всего на секунду правда. Зрелище — презабавное и умилительное одновременно. Макс, запутавшийся в метрах мишуры и гирлянд, которому даже роста не хватило, чтобы из этого всего удачно выбраться. Ильин не смущается в голос ржать, привлекая внимание таких же как он, немногочисленных десантников, оставшихся караулить на праздники на базе, но под их взгляды только плечами жмёт. — Да всё нормально. Кота увидел, — отсмеявшись, сообщает Рома самым серьёзным тоном, прежде чем шагнуть в блок, с ходу хватаясь за один из торчащих хвостов мишуры. Тот неохотно поддаётся, а одну из рук Шустова заметно притягивает к его телу, окончательно превращая его в самую новогоднюю из существующих мумий. — Брось меня, я не выберусь, — смеётся Шустов, и даже горестный взгляд изображает, поглядывая на свою гитару, отдыхающую в чехле в углу, — гитару завещаю… Хотя нет. Пускай будет общественным достоянием. Полчаса спустя Макс был спасён, гирлянды распутаны, а часть новогодних украшений даже нашла своё место по стенам. — Мама у тебя женщина гениальная, — вставляя очередную пару батареек в коробку, ведущую к разноцветным звёздочкам, от всего сердца восхищается Шустов, — ничего в розетки не идёт, никаких вопросов к технике безопасности. — А ты как думал, в кого я такой, — опутывая тёмную зелёную мишуру, которая должна была имитировать ёлку, вокруг другой гирлянды, довольно кивает Ромка, и примеривается к стене, оборачиваясь на Макса, чтобы узнать его мнение. Макс кивает одобрительно. — Наши, конечно, охренеют знатно. — Но оно того стоит? — Да без вариантов вообще. На кровать одну валятся не задумываясь. Вокруг сказка совершенная: окна занавешены, солнце сегодня показываться не торопилось, и в комнате темновато, одни только огоньки блестят, бликуя от фольгированных пушистых полосок разных цветов, форм и размеров. И снова спокойно, как будто не было и нет ничего больше. Их в любой момент могут вызвать на пожар, такова их работа. Зимой, где-нибудь в лесу, в сухом слое загорится от неосторожно брошенной сигареты, и никакой тающий снег не спасёт. Лес себя защищать не умеет. На такой случай и нужны они с их дежурствами регулярными, работой не по сезону. Никто, на самом деле, и не против, знают, что важным занимаются. Сейчас всё равно мыслей о пожарах никаких нет. Только тихое спокойствие от близости Макса рядом, ведь тот горячий, как печка — через форменку чувствуется. Ромка не стесняется голову ему на плечо положить и глаза закрыть, глядя, как через веки продолжают перемаргиваться для него праздничные огни. — Красиво, — первым нарушает молчаливую идиллию Макс, — и я не только про украшения говорю. Смотри Ромка сейчас — так увидел бы, что взгляд Шустова по его лицу блуждает. Останавливается на широком лбу, проезжается по рельефным скулам, неощутимо трогает влажные губы, в которые Ильин постоянно вбухивает тонны гигиенички, умудряясь найти ей место даже в самых необходимых вещах в десанте. — Ага, ты тоже красивый, — лыбится, не открывая глаз, Романыч, ведь тень Макса ему неплохо так голубоватый свет перемаргивающихся огоньков закрыла, — такой ты вообще, Макс… — Какой? Ромка глаза открывает. Глаз, если точным быть. Смотрит на Шустова, который сейчас сам светится вместе с гирляндами, — как будто нимб у него над головой вырос, — и напряжённо слова матери в голове крутит. Да и свои тоже. Водоворотом всё как-то затягивает, заставляя его приподняться на локтях, и быстро Макса в губы чмокнуть, как будто делает он это уже не первый и не второй раз. Как будто регулярно вот так на одной кровати, и не страшно, что войдёт кто-то. — Такой. Смущенный герой России перед ним нравится Шустову даже больше. Больше, чем он обычно из себя демонстрирует. Пытается круче всех ведь быть, выкаблучивается, на самого Соколова не боится возникать, хотя и получает за это регулярно. Такой смелый во всём, что касается работы, прётся напролом, а своих собственных чувств не понимает. Макс вот давно сообразил. Кажется, за двоих. Лезть бы сам не стал, просто потому что информации маловато имел, но теперь, когда Рома близко так, и грех не воспользоваться ситуацией. Даже если завтра он снова смутится и скажет — передумал. Ладонь колено Ильина накрывает уверенно, прежде чем Макс его поцеловать всерьёз наклоняется. Завтра будет завтра, а сегодня у него салюты перед глазами взрываются похлеще тех, что в стране в Новогоднюю ночь устраивают. — Вместе придумаем, какой я там. В наступившем. — Пока не наступил — так давай настроение не только на двоих делить, — бормочет Романыч, утягивая Шустова обратно на сложенную конвертиком, — и помятую, — подушку, чтобы удобно уложиться на его плече. — Попозже тебя в Деда Мороза нарядим, девчонок навестим в диспетчерской. Кто Снегуркой будет уже не уточняется, Ромка в плечо ему сопеть начинает через секунду. Макс вздыхает счастливо, и тоже глаза прикрывает. Искры на веках никуда не деваются, а то, как сердце стучит в груди, так это и куранты позавидуют.