Этим вечером на границе так романтично

Веревка туго стянута вокруг запястий Экко, руки связаны за спиной, и это крайне неудобно. Его зрение затуманено, он моргает раз, два — и, слава Богу, свет тусклый, иначе у него бы сильно разболелась голова. Он долго был в отключке, потому что чувствует себя прекрасно, хоть и немного сонно. Не смотря на это, существуют и другие вещи, способные вызвать у него головную боль. — О, о, о! Ты проснулся! Голубые косы взметнулись в воздухе, и откуда-то, он не смог разглядеть от куда, она прыгает к нему на колени, оседлав его — Джинкс. Экко не нужно смотреть, чтобы понять, что это она. На самом деле не хочет смотреть, потому что розовые глаза его угнетают, болезненно напоминают обо всем, что он потерял.  — Проклятие, — шипит он, моргая ещё несколько раз, и теперь уже чётко видит ее лицо перед собой. Слишком близко, он откидывается назад, насколько позволяет стул, — Какого хрена тебе нужно? Джинкс ухмыляется ему маниакально и это вновь разбивает ему сердце, как бы он ни притворялся беззаботным и не делал вид, что ему всё равно. Экко не может позволить ей иметь такую власть над ним — или, он не может позволить дать ей знать об этом. Он откидывается дальше назад, но Джинкс только придвигается ближе, и ее грудь прижимается к его… и это не должно заставлять его краснеть, но щеки всё равно пылают. К счастью, это не отражается на его лице. Он понадеялся, что это больше нигде не проявится. — Давай, я знаю, тебе нравится играть со мной, — говорит она легкомысленным тоном, почти напоминая ему о том времени, когда они были детьми. Это заставляет его горло сжаться, но даже это прогоняется горячей дрожью, когда Джинкс обхватывает его лицо ладонью, ее прохладная рука касается его разгоряченной кожи, — Не так ли, мальчик-спаситель? «Я больше не мальчик», хочет сказать Экко, а затем «слезть с меня», но ни одна из этих фраз не слетает с его уст. Вместо этого он пытается бороться, но безрезультатно — Джинкс просто прижимается к нему еще ближе, и теперь ее промежность прижимается к его паху. Здорово. — Пошла ты, — бормочет он, для того, чтобы самому отвлечься от её прикосновений к нему, но Джинкс только хихикает. — С удовольствием! — Говорит она, придвигаясь еще ближе, ее губы прижимаются к его шее, и у него перехватывает дыхание. Экко пытается уклониться от прикосновения и задыхается, когда зубы Джинкс слегка впиваются в его кожу. — Ох. У него кружится голова, ему требуется несколько секунд, чтобы заметить, что привлекло ее внимание — Джинкс откидывается назад, и это одновременно облегчение и потеря. Часть его хочет, чтобы она снова прижалась к нему. Другая его часть хочет сорвать с нее одежду и… нет. Все эти мысли вылетают в окно, когда Экко замечает, на что она смотрит: на его промежность. У него стояк. Здорово. Он слабо пытается вновь освободиться от пут, но всё тщетно. Почему он так смущен? Джинкс, похоже, плевать согласен он, или нет. Она снова ухмыляется, когда опять смотрит на него, и обнимает его за шею. Ее грудь снова прижимается к его груди, и он может чувствовать ее грудь через их одежду, и ее лицо прямо перед ним, с этими большими, блестящими глазами — Блядь. Возьми себя в руки, Экко. Джинкс хмыкает, прижимаясь лбом к его лбу, из-за чего теперь очень трудно не смотреть ей в глаза. — Похоже, тебе это самому нравится. — Слезь с меня, — шипит он, но Джинкс лишь прижимается бедрами к его бедрам, одной рукой скользя по его руке, потирая кожу так, чтобы ему было больно. Из его горла вырывается сдавленный звук. — Забавно, — шепчет она с опасным блеском в глазах, наклоняется и сильно кусает его за шею. Экко дергается на месте, но они оба чувствуют, как дергается его член. Блядь. Блядь, блядь, блядь. Он закрывает глаза в последней попытке отгородиться от окружающего мира. — Я не думаю, что ты хочешь, чтобы я это сделал. Еще один вздох. Его тяжелое дыхание эхом отдается в комнате. — Джинкс, мы не можем это сделать. Это звучит слабо, даже для его собственных ушей, и то, как ее горячее дыхание касается его кожи, действительно не помогает. Джинкс наклоняется, ее губы касаются его шеи, а руки Экко дергаются и пытаются ухватиться. Он желает схватить ее за бедра и притянуть ближе, если бы не был связан — кто бы мог подумать, что в этом будет что-то хорошее? — Почему нет? — бормочет она тихо и с придыханием, и ее голос звучит так, словно это говорит Паудер. Экко не нашёл что ответить. Почему нет? У него кружится голова, его тело горит. Потому что ты уже не та девушка, в которую я когда-то влюбился, больше нет. Потому что ты психопатка. Потому что ты убила чертову дюжину людей, среди них были и мои люди. Потому что я не смогу снова отпускать тебя, если бы мы это сделали. Он облизывает губы языком и ничего не говорит. Джинкс, по-видимому, воспринимает его молчание как приглашение. Она обхватывает его одной рукой за талию, притягивая как можно ближе, и продолжает целовать его в шею. Дрожь удовольствия пробегает по телу Экко каждый раз, когда ее зубы касаются его кожи, и он снова закрывает глаза, прикусывая нижнюю губу, заглушая звуки, угрожающие вырваться из его рта. Как он попал в эту переделку? Он желает ненавидеть это. Он действительно, действительно жаждет ненавидеть это, хочет испытывать отвращение к тому, как она прикасается к нему, но это не так. В конце концов, он хочет большего. В конце концов, он всегда хотел ее. — Он этого не говорил, — внезапно шипит она ему в кожу, затем встряхивается у него на коленях, поворачивая голову так, чтобы отвернуться от него. Одна из ее косичек чуть не хлещет его по лицу. — Он этого не говорил! Заткнись! Сердце Экко замирает — это ужасно. Она ужасна, и он тоже ужасен. — Паудер, — тихо позвал он, и она снова поворачивается к нему, ее розовые глаза широко раскрыты и полны отчаяния, — Паудер. Еще мгновение Джинкс просто смотрит на него, затем придвигается ближе, снова прижимается к нему всем телом и обнимает за шею. — Ты хочешь меня, да? — Спрашивает она с такой острой потребностью в глазах, с таким сокрушительным отчаянием в голосе, что Экко приходится сглотнуть. Блядь, — Ты хочешь меня. Он не может сказать «нет». Он не может… он никак не может сказать «нет». Конечно, это была бы ложь, но даже если бы это было не так, он не мог бы ответить ей нет. Сможет ли он когда-нибудь в чем-нибудь ей отказать? Это хреново. Это так, так хреново. — Да, — говорит он, прикусывая губу, когда она прижимается бедрами к его бедрам, — Да, я знаю. Я хочу тебя. Кажется, для нее этого достаточно, и Джинкс наклоняется ближе, прижимаясь губами к его губам. Мгновение и он целует её в ответ. И к тому времени он прекрасно понимает, что это все. Джинкс открывает для него рот, и он трется своим языком о ее язык, прижимаясь ближе, чувствуя, как она стонет ему в рот. Теперь ее руки сжимают его плечи, ее длинные ногти впиваются в них, их открытые рты прижимаются друг к другу так, что Экко лишается последнего вздоха. Когда она отстраняется, он тяжело дышит. Он хочет ее. Он хочет ее так сильно, что это просто смешно. Как часто он мечтал об этом? Однако, когда она тянет его за штаны и расстегивает их, его охватывает смутное чувство вины. Это настолько далеко от морально правильного, что он действительно никак не может оправдаться перед самим собой — и все же у него не хватает духу попросить ее остановиться, хотя он уверен, что она бы его послушалась. Джинкс хватает его член и вытаскивает его из боксеров, заставляя его бедра беспомощно выгибаться, с его губ срывается вздох. Затем она поднимает взгляд, как бы проверяя, как он, ее глаза встречаются с глазами Экко, розовыми, розовыми, розовыми, и он хочет умереть, он хочет схватить ее и запереть в коробке, держать ее при себе. Подальше от мира, а мир подальше от нее. Она спрашивает. Она спрашивает, с лицом Паудер, с манерой Паудер, смотреть вверх сквозь ресницы. Паудер и Джинкс кружатся вместе, и в конце концов Экко уже не может понять, кого из них он хочет больше. Это глупо. Это ужасно. Он кивает. — Паудер, — бормочет он, когда она встает на колени на стуле, убирает свои бедра с его, чтобы расстегнуть собственные штаны, — Паудер развяжи меня. Я хочу прикоснуться к тебе. Это правда — Экко не думает, что сейчас у него хватит духу попытаться сбежать. Он болезненно твердый, и выражение ее глаз действительно не помогает в этом. — Не могу, — отвечает Джинкс своим обычным жизнерадостным тоном, хотя теперь в нем есть и что-то еще. Что-то более глубокое. Ее глаза на мгновение поднимаются к нему, затем они возвращаются туда, где она все еще возится с пуговицей своих брюк. Она нервничает? (Он догадывается, что тоже нервничает. Мало того, что это будет его первый раз, так еще и обстоятельства не совсем обычные. Было ли в нём когда-либо что-нибудь обычное? От его влюбленности в небо до его, по-видимому, бессмертной любви к разрушению прямо перед ним?) Экко открывает рот, но опять слова застревают в горле, ее штаны расстегиваются, и она быстро стягивает их и сбрасывает, оставаясь в трусиках, и теперь его челюсть просто отвисает, когда он смотрит. Глаза Джинкс снова поднялись на него, и она чуть усмехается, когда видит выражение его лица — то, что только заставляет его лицо гореть еще сильнее. Словно завороженный, он наблюдает за тем, как она подцепляет большими пальцами пояс трусиков, наблюдает, как ее разномастные ногти скользят по коже, когда она стягивает их вниз, вниз, вниз. Во рту у Экко ужасно пересохло, а мозг опустел. Она промокла насквозь. Струйка жидкости соединяет хлопок ее трусиков с киской, пока она не порвется, затем она отбрасывает их в сторону, и у Экко кружится голова. Она совершенно промокла. — Боже мой, — бормочет он, затем она снова приближается на дюйм ближе, утыкаясь лицом в изгиб его шеи, и он немедленно наклоняет голову, чтобы поцеловать ее в щеку, скользя к ее шее, насколько позволяет его положение. Кожа Джинкс прохладна на его губах, ее пульс бьется под ней, и, Боже, он никогда не был в таком отчаянии. Джинкс бормочет что-то в его кожу, но он не может разобрать — затем она хватает его член и прижимает головку к своей киске, потирая ее вверх и вниз по своей щели, пока не найдет свою дырочку. Это заставляет Экко видеть фейерверки и взрывы. Он стонет, приподнимает бедра на стуле, чтобы помочь ей, и только когда он уже проскальзывает внутрь, понимает, что они не используют никакой защиты. Эту мимолетную мысль сразу же прогнало ощущение того, что Джинкс полностью погружает его внутрь, и вид ее обнаженных бедер, прижатых к его бедрам, изгибающихся в такт ее движениям. Экко поднимает глаза, когда она стонет, и она прекрасна с закрытыми глазами, нахмуренными бровями и зубами, прикусившими нижнюю губу. Она никогда не была так красива. — Паудер, — выдыхает он, когда она поднимает бедра и снова опускает их вниз, опять борясь с его ограничениями. Единственное, что осталось в его мозгу, это хотеть, хотеть, хотеть, и он хочет сорвать с нее кроп-топ и пощупать ее грудь, он хочет притянуть ее ближе за бедра, он хочет целовать ее, пока не забудет, как дышать. Он хочет знать, такие ли у нее розовые соски, как ее губы, те самые губы, которые она кусает до крови. — Паудер, — повторяет он, и теперь она смотрит на него снизу вверх, продолжая подпрыгивать на его члене, ее глаза розовые, а не голубые, — Мне нужно прикоснуться к тебе. Пожалуйста… Словно нарочно, для того, чтобы заставить его замолчать, Джинкс прижимается губами к его губам, и он стонет в поцелуе, когда она прикусывает его нижнюю губу. Ее бедра прижимаются к его, снова, и снова, и снова, ее ритм неровный, а дыхание тяжелое, обдувающее его лицо, когда она почти насильно прижимается языком к его зубам. Джинкс хватается за его плечи, как за спасательный круг, ее ногти впиваются в них так сильно, что ему кажется, что он истекает кровью, и боль на мгновение ослепляет его, проносясь по его телу и смешиваясь с удовольствием, которое он получает от своего члена в ее влагалища, кружащегося вместе, красного, розового, голубого и горячего, горячего, горячего. Внезапно ее рот соскальзывает с губ Экко, и она прижимается бедрами к его бедрам как можно ближе, дергается, впиваясь зубами в его шею. Она прижимается к нему, раз, другой, издает стон, высокий и сдавленный, и лишь тогда, когда она пульсирует, он понимает, что она кончает. У Экко не так много времени, чтобы обдумать это осознание, потому что Джинкс дергается, кусает его сильнее, прижимает свои бедра к его бедрам так сильно, что ему кажется, что они тают вместе, и ее влагалище снова дергается, и вот оно — вот оно, вот оно, вот оно. Он запрокидывает голову и стонет, прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать ее, толкая свои бедра в нее настолько, насколько позволяет его положение. Он смотрит в потолок, спускаясь с высоты — и понимает, что они находятся на каком-то заброшенном складе, скорее всего, на самом краю города. Это здесь она пряталась? Совсем одна? Он не должен чувствовать себя плохо из-за нее, он и впрямь не должен. В конце концов, она Джинкс. И все же ей приятно лежать на нем верхом. Ее голова опускается ему на грудь, и Экко слабо задается вопросом, слышит ли она, как его сердце колотится прямо у ее уха. Интересно, что это значит для них. Интересно, хотел ли он когда-нибудь ее больше, чем сейчас, когда знает, что никогда не сможет заполучить ее по-настоящему. Джинкс приподнимает бедра, затем позволяет ему выскользнуть из нее, и он просто молча наблюдает, как она засовывает его опавший член обратно в боксеры и застегивает брюки. Он хочет дотянуться до нее, особенно когда она встает и ее вес на нем полностью исчезает, но он не может, он по прежнему связан. Она зачем-то поворачивается к нему спиной, собирая свои трусики и брюки, и снова надевает то и другое, и между ними повисает странная тишина. Почему-то это горьковато на вкус, эта больная пародия на послесвечение, и это не совсем, что Экко представлял себе в свой первый раз. — Ты уходишь? — наконец спрашивает он, и в голосе слышна дрожь. У него не осталось слез, чтобы оплакать ее, даже когда его сердце неприятно сжимается в груди. Джинкс все еще стоит к нему спиной. — Ага, — отвечает она, нажимая на букву «а», и перекидывает одну из своих косичек через плечо, — Нужно двигаться, иначе твои идиоты могут поймать меня. Никто тебя не поймает, думает Экко, но вслух этого не говорит. Вместо этого он говорит то, что мечтал сказать сотни раз. — —Пойдем со мной. Джинкс вздрагивает на месте и он это видит. Ее плечи кажутся такими бледными и хрупкими в тени, — Я позабочусь о тебе. Я… Я позабочусь о твоей безопасности. Мы можем найти место в этом мире вместе, и ты могла бы стать поджигателем. Или ты могла бы остаться дома, просто быть со мной и никогда больше никого не видеть и не бояться. Она наконец оборачивается. Ее брови нахмурены, в глазах почти страдальческое выражение, блестящее в тусклом свете, как будто она вот-вот заплачет. Она выглядит почти так, как будто обдумывает сказанное Экко, это — она та самая, так похожа на Паудер. Голос Джинкс хриплый, когда она отвечает. — Могу я оставить тебя в полном своем распоряжении? Не мог бы ты быть полностью моим? Экко сглатывает. Какая-то часть его хочет сказать «да», но они оба знают, что это было бы ложью. Они оба знают, как много для него значат Поджигатели, и что он никогда не откажется от них, что он никогда не оставит их. Он молчит. Джинкс улыбается ему, но не маниакально, как обычно, а грустно, в миллион раз хуже, потому что это делает ее похожей на Паудер, на девушку, за которой он гонялся всю свою жизнь. (Как женщина, за которой он будет гоняться всю оставшуюся жизнь.) Она роется в кармане и обходит его стул и Экко не пытается проследить за ней взглядом, потому что все равно все кончено. Разбитые осколки не восстанавливаются волшебным образом. Слишком поздно. — Я собираюсь перерезать веревку, — тихо бормочет она, от ее обычной энергии не осталось и следа, — Так что тебе потребуется совсем немного усилий, чтобы освободиться. Мгновение тишины — она будто ждет, что он что-то скажет, но у Экко не осталось слов. Он слышит, как она выдыхает, слышит звук ее кос, скользящих по земле, когда она приседает. Затем вибрация ее ножа, перерезающего веревку. Он не пытается пошевелиться. — Увидимся, Экко, — говорит Джинкс, и прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз произносила его имя. Экко моргает, сглатывает, закрывает глаза. — Пока, Джинкс. И она ушла.