***
Нельзя сказать, что они были друзьями с Джурой. Даже приятелями их было сложно назвать, скорее — два человека (почти человека) способные терпеть присутствие друг друга, не хватаясь за оружие. Джура уже давно расплевался с Церковью, оставил Охоту и коротал дни в Старом Ярнаме, в компании своего ученика и целого стада чудовищ, которых упорно звал людьми. Ворона не волновали чудовища, за исключением тех, кто носил одеяние Палачей, Церковь всех кейнхерстцев считала отступниками и нечистью, заслуживающей смерти, так что тем для конфликта у них не было. Зато здесь, на сторожевой башне, можно было… расслабиться, не опасаясь удара в спину. Джура лениво грыз принесенный им сухарь, глядя то на закатное небо — слишком давно уже закатное, по правде сказать, — то на ворота в Старый Ярнам. — Глянь-ка. Опять кто-то читать не умеет, — бросил он, поднимаясь на ноги. Его голос, зычный и полный сил, несмотря на почтенный возраст, разнесся над улицами. — Эй, Охотница! Ты что, не видела предупреждение? Убирайся отсюда. Ворон лениво глянул в сторону ворот и сощурился. Рыжие волосы было видно даже с такого расстояния. В руках у горе-Охотницы все еще была пила-штык, зато одежда была иной — вместо странных тряпок, в которых она бродила в акведуке, девчонка надела одеяние охотников. Смешно. Если раскрасить овечку полосами, тигром ей не стать. Не обращая внимания на слова Джуры, девчонка упрямо двигалась вперед. Ворон заметил, как изменилось выражение лица старого охотника, когда пила-штык рванула плоть одного из обратившихся. — А ты считаешь себя искусной Охотницей, — процедил он. — Сильная, беспощадная, опьяненная кровью… Поэтому придется тебя остановить. Пулемет, это безумное изобретение безумных Пороховых Бочонков, благослови их души, выдал очередь. Ворон скривился: в ушах зазвенело, но крик — надрывный женский вопль — он услышал. — Пока будешь отдыхать в своем Сне, подумай, кого на самом деле ты убиваешь, — Джура отошел от пулемета. — Если не совсем дура, то не сунется снова. Ворон хмыкнул. В душе у него бродили сомнения, которые вскоре подтвердились — из ворот выскочила знакомая рыжеволосая фигурка, и, коротким перебежками, помчалась через Старый Ярнам. Джура, похохатывая, то и дело выпускал в ее сторону пулеметную очередь, и, судя по коротким вскрикам, весьма удачно. Девчонка увернулась от ученика Джуры и, без остановки, промчалась в старую часовню. — Да бля-а-адь! — раздался ее вопль, почти растворившийся в вое зараженных пепельной кровью. — Засекаем время, — Джура прищурил единственный глаз, следя за воротами. — Три, два… И вот опять! Ворон покачал головой. — Это уже избиение младенцев какое-то, — проронил он. — Ее предупредили, — отрезал Джура. Девчонка вновь скрылась в старой часовне — на этот раз Джуре не удалось ее зацепить. Звериный вой, рычание, снова крик… Ворон зевнул. — На счет два? — Запаздывает, — хмыкнул Джура. — Видать, поняла, что сюда нечего соваться… А, нет, опять полезла, гляди! Ворон впервые ощутил что-то вроде любопытства. Чем же так проняло эту девчонку, что она вместо того, чтобы опять закатить истерику с позорными «Не хочу, не буду!» так рвется к цели? Неужто знакомство с Альфредом сказывается? А Охотница упрямо шла вперед. Увернулась от пулемета, вскинула руку с красноречивым жестом, лихо спрыгивая с карниза полуразрушенного дома, пробежала мимо башни, ныряя в часовню. Ворон прислушался — звериный вой вновь заметался под высокими сводами, а вот женского крика не слышно. Рычание стихло и Джура покачал головой. — Упертая. Не ожидал. Через какое-то время рыжая голова опять показалась — вот только она направлялась не от ворот, а к воротам. Девчонка прошла через самый худший район Старого Ярнама и выжила. Это было даже удивительно. Еще удивительнее было то, что она через несколько минут вернулась — но уже не одна. Ворон стиснул зубы, глядя на серое одеяние Палачей, а Джура презрительно сплюнул. — Вот же пакость… жаль, не достану дотуда, чтоб мордашку чью-то подправить. — А тебе-то он что сделал? — спросил Ворон. — Да заявился как-то раз… Моих не трогал, добрался до меня, начал байки сказывать — аж заслушаешься. Мол, нет в Ярнаме Охотника лучше меня, и, дескать, мастерство мое аж в легендах поминают… И добавил, мол, ходят слухи, что ко мне часто один ворон приметный залетает. Ворон ощутил, как напряглись мышцы. Джура хмыкнул, бросив на него короткий взгляд. — Не ерепенься. Я его по матушке и по батюшке так послал… Аж перекосило, бедолагу, думал, на месте меня своим молотом убьет. Ну да ладно, авось его Кровоглот сожрет. — Откуда здесь Кровоглоту взяться? — удивился Ворон, расслабившись. — Да приблудился в старой часовне… Выполз откуда-то из катакомб. Я все-таки, уже не молодчик, чтобы в одиночку на такую тварь идти, да и махнул рукой. Думал, его ликантропы сожрут, да выходит, что это он их. Ворон, помедлив, поднялся на ноги. — Что, добивать пойдешь? — насмешливо спросил Джура. — Может и так, — Ворон дернул плечом. Хотелось своими глазами увидеть, что из себя Альфред представляет в бою. Он прошел через старую часовню, где валялись звериные трупы, привычно переступая через оторванные лапы и головы. Ниже, еще ниже, в ту часть, куда даже Джура не рисковал спускаться. От речушки шел сырой туман, остро пахло кровью. Черная туша ликантропа свисала с острых зубцов ограды. Часовня Доброй чаши — так ее называли когда-то. Группа ученых, повернутых на поисках тайных знаний, полезла туда, куда лезть не следовало и вытащила на свет крохотную чашу: погнутую, неказистую… Кто же знал, что если налить в нее кровь, она откроет ход в старый лабиринт? И вот оттуда уже пошла вся та пакость, которая сейчас царила наверху. Символично, что Кровоглот поселился именно в этом месте. До слуха Ворона донеслись выстрелы, истошный вой безумного зверя, грохот тяжелого молота по камням. Он с легкостью забрался на крышу одно из зданий, глядя на арену боя. Стоило признать, что Альфред был… неплох. Достойным соперником Ворон бы его не назвал, но хотя бы пару минут боя он мог подарить. Рыжая охотница прыгала вокруг Кровоглота, изредка швыряя в него коктейли Молотова, отвлекая от Альфреда. Ворон презрительно поморщился. Такая щенячья преданность выглядела даже жалко. Кровоглот вдруг встал на дыбы, заорав во всю глотку, и Ворон заметил вырвавшиеся из его тела капли яда. Альфред покачнулся, сгибаясь в рвотном позыве, но тут же выпрямился, с готовностью бросаясь на чудовище. Удар, еще удар — слишком медленное у него оружие, странно, что не использует Колесо. Боится испугать свою неофитку? Выстрел и свист пилы. Выстрел — тяжелый удар молота. Кровоглот покачнулся на кривых лапах и почти рухнул на Охотницу. А та медленно стала заваливаться на бок. Что ж, отличный момент. Ворон спрыгнул на землю и пошел к часовне. Честный бой? О нет. Разве дети в Кейнхерсте могли дать отпор Палачам? Или утонченные леди, даже не посвященные в звание рыцаря? До слуха Ворона донесся голос Альфреда, и он невольно замедлил шаг. — Ты ведь Охотница, да? Ты не умрешь окончательно, лишь проснешься заново и вернешься сюда. Прости, у меня действительно нет противоядия… — По…будь рхя…дом… — Прости, я должен идти. Ну же, Кора, будь смелее! Добрая кровь укажет тебе путь. Ворон замер в тенях. Альфред прошел мимо него — бледный с прозеленью, но почти что целый. Не считать же за серьезную рану задетое когтем плечо? Одна лишь инъекция крови — и будет как новенький. Ворон уже был готов обнажить Чикаге — не тихо, но звонко, во весь голос, чтобы не бить в спину, но услышал слабый, захлебывающийся стон из часовни. Нет смысла убивать измотанного и усталого врага. В этом нет ни благородства, ни красоты и изящества. Ворон шагнул внутрь, глядя на Охотницу. Вот уж на ком Кровоглот оставил свои метки в полной мере. Разорванный живот, плащ просто насквозь мокрый от крови, лицо, и без того бледное, кажется пепельно-серым… а еще сведенное судорогой тело и пена на губах — последствие отравления. Ворон знал такой яд — девчонка будет умирать долго и мучительно. Обычный человек бы умер сразу, а вот Охотник такого дара лишен. Полчаса ей так лежать, чувствуя собственные кишки в руках, захлебываясь желчью… Он резко опустился на колени, крепко сжав ее подбородок. Девчонка приоткрыла один глаз в котором плеснувшая было надежда сменилась пустотой. Думала, что это прекрасный рыцарь вернулся, а это оказался Ворон из Кейнхерста? И впрямь, какое разочарование. Не говоря ни слова, он силой разжал челюсти и щелчком отправил в рот маленькую таблетку. Через мгновение она обмякла, часто задышала, глядя на него с чем-то вроде… — Спасибо. — Где кровь? — сухо спросил Ворон. Девчонка прикрыла глаза. — Закончилась. И стоило бы спросить себя: ради чего? Никто не оценит этого внезапного благородства, разве что какой-нибудь недобитый зараженный увидит, да только не поймет свои изменившимся умом. Ворон отбросил в сторону опустевший шприц. Раны медленно затягивались прямо на глазах, спустя пару минут только промокший плащ говорил о том, что девчонка почти умерла… Хотя, для Охотника смерть это ничто. И опять внутри колыхнулся вопрос: зачем? Ну умерла бы, и что с того? — Кто ты? — Охотница пару раз сморгнула и осторожно пошевелилась, пытаясь сесть. — Никто. Забудь, что ты меня видела. К ее чести, она не стала спорить, просто пожала плечами. — Ладно. Ворон уже почти вышел из часовни, когда в спину ему прилетело еще одно тихое: «Спасибо».***
Ночь спустилась резко, в один момент. Ворон даже поежился: пару секунд назад небо еще пылало закатным пламенем, а в следующий миг стало черным. Нависшая луна казалась чьим-то любопытным глазом, и он инстинктивно скрывался от ее внимания в темноте боковых переходов и улочек. Благо их в Ярнаме хватало с головой. Он почти не вздрогнул, когда зазвучали шаги и рядом уселась Охотница. — Чему обязан? — холодно спросил Ворон. Охотница пожала плечами, глядя в небо. — Да ничем, если честно. Случайно наткнулась. — Неужели? — Думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как бегать по всему Ярнаму за тобой? — Охотница презрительно сморщила нос. — Так все-таки, кто ты? У тебя плащ Охотника на Охотников… — Тебя это не касается. — Как же вы все меня заебали… — протянула Охотница, закрыв глаза. Ворона передернуло, как от пощечины. — Тебя это не касается, не лезь, не думай, не спрашивай, иди и убивай чудовищ… А я, блядь, не марионетка! — Следи за речью, — не выдержал Ворон. — Ох, какие мы нежные… — В отличие от некоторых, я не в трущобах рос. Охотница вскочила на ноги, глядя на него с ненавистью. — Ах, простите, ваше благородие, что оскорбила ваш аристократический слух своим вульгарным говором! — Прощаю, — Ворон насмешливо оскалился. На груди у девчонки болтался значок Палачей — колесо Логариуса, и ему нестерпимо хотелось сорвать его… желательно, вместе с головой. Охотница плюнула, оттерла губы резким, злым жестом и пошла дальше по крышам. Альфред затаился невесть где, и это бесило гораздо сильнее, чем какая-то Охотница, невоздержанная на язык. Надо было его добить тогда, в Старом Ярнаме, и плевать на все! Мимо Часовни Идона Ворон старался не ходить: однажды он заметил возле выхода наставницу, и не хотелось тратить силы на бой с Эйлин-Вороной, зато всевозможные тайные тропы были в его распоряжении. Ворон даже до заброшенной мастерской добрался, и ненадолго прикорнул там возле надгробия родной крови. Ему не довелось быть знакомым с леди Марией, дальней родственницей его королевы, но слухи… слухи доходили и до него. Время словно остановилось, застыло мухой в капле смолы: даже проснувшись, Ворон не увидел никаких изменений. Полная луна так же висела над городом, не сдвинувшись ни на дюйм. Ворон бросил в рот последний сухарь, разгрыз его с хрустом, глядя на небо. Лунный свет танцевал на его шлеме, разбрасывая серебристые искры. Когда раздались шаги, он едва успел надеть его обратно. Можно было даже не сомневаться, кто это идет, матерясь сквозь зубы — кажется, Охотница вместо чудовищ находила только его. — Опять ты? — устало выдохнула она. Впрочем, без особого удивления. Огляделась, потирая лоб, будто голова внезапно разболелась, вздрогнула, заметив куклу. — Знаешь, ты самый натыкаемый человек в Ярнаме. — Не человек. Охотница устало пожала плечами. — Да похер. Ой, прости-прости. — Зачем ты бранишься? — возможно, всему виной был съеденный сухарь, или несколько часов сна, но желания убить почти не появилось. — Привычка. Так проще, чем выделяться из толпы. Ворон сухо рассмеялся. — Зачем же с ней сливаться? — Ну… — Охотница в притворной задумчивости уставилась в небо. — Может, чтобы никто не заинтересовался, кто это такой благородный выискался в трущобах-то? — Кто ты? — неожиданно для себя спросил Ворон. На потомка благородных кровей Охотница не тянула, вот ни капельки. — Никто, — она хищно улыбнулась, возвращая ему его же слова. Ворон молча наклонил голову, принимая укол. Показалось, что Охотница уйдет, но вместо этого она села рядом. Ворон пригляделся — медальона на шее уже не болталось. — Что, разочаровалась в своем принце Очарование? — едко спросил он. Охотница холодно глянула на него. — А тебе-то что? — резонный вопрос. Ворон замолчал, досадуя, что он здесь не один. Все время ходить в шлеме было утомительно… — Ты что-нибудь знаешь о Кейнхерсте? — вдруг спросила она, и Ворон, дернувшись, резко повернулся к ней. — А откуда ты о нем знаешь? — прошипел он. Охотница пожала плечами, демонстративно не глядя на него. — Нашла приглашение. На свое имя. — Что значит, нашла? — То и значит. Оно лежало в лечебнице Йозефки, прямо на той койке, где я очнулась. Так вот, повторяя вопрос… — Я очень хорошо знаю Кейнхерст. Охотница вдруг вскочила с земли и изобразила поклон, не лишенный некоего изящества. — В таком случае, благородный милорд Никто, не соблаговолите ли вы сопроводить жалкую и недостойную меня в замок Кейнхерст? — Почему я? — Ворон не спешил соглашаться. — Женская интуиция. Ворон медленно поднялся. Церемонный поклон Кейнхерста удался легко — тело никогда не забудет крепко вбитые жесты. — Почту за честь сопроводить даму. Она не солгала — у нее действительно был пропуск в Кейнхерст. Ворон увидел имя «Кора Лей…» — а вот остальную часть фамилии надежно скрывало пятно побуревшей крови. Экипаж, источающий морозный дух, остановился возле обелиска в Хемвике. — Дамы вперед, — буркнула Охотница, забираясь в экипаж. Ворон только вздохнул. Путь был… странным. Кони мчались так, что было слышно завывание ветра в щелях, но за окнами царила глухая темнота - ни единого деревца не мелькнуло, ни крохотного огонька. Охотница застыла, глядя в одну точку, сжимая пилу-штык в руках. И вдруг экипаж остановился: резко, словно налетев на стену. Охотница с еле слышным стоном распахнула дверь, почти повиснув на ней. — Больше никогда… — пробормотала она, икнув. — Ни за какие коврижки… Не сяду в эту гребанную карету! Ворон вышел через вторую дверь и остановился. Снег, везде снег, и холод, пробирающий до костей. Лошадиные трупы, почти истлевшие, занесенные снегом, лежали у покосившейся кареты. Не обращая внимание на Охотницу, он шагнул к высоким вратам и те медленно приоткрылись, позволяя войти. Сердце словно остановилось, а затем нехотя сделало удар. И еще один. Он знал, он слишком хорошо знал, почему вокруг столько снега, хотя сам Ярнам изнывает от летней духоты. Ночь резни. Ночь казни. — Что это за хуйня? — раздался пораженный голос за спиной, и Ворон, не выдержав, рявкнул: — Да следи же ты за языком! — Ты лучше следи вот за этим языком! — Охотница ткнула в мерзкую, похожую на гигантскую блоху тварь, которая как раз высунула тонкий хоботок, ощупывая снег. Кровососы. Учитывая, сколько крови здесь пролили Палачи, неудивительно, что их сюда притянуло. — Постарайся вести себя тихо, — сказал он, призывая на помощь всю выдержку и терпение. — Ладно. К воротам замка пришлось прорываться с боем — стоило убить одну тварь, как на запах горячей крови слетелись ее товарки. Ворон с удивлением отметил, что по сравнению с тем ничтожеством, которое он встретил в акведуках, Охотница стала… Охотницей. Она била туда, куда нужно, отскакивала в сторону от атаки, перекатывалась по снегу, уворачиваясь от хлещущего хоботка. В крови и в снегу, волосы слиплись и потемнели, в глазах горел азарт — такая, она была даже симпатична. По-своему. Очередной кровосос выпрыгнул из ниоткуда прямо за спину Охотнице, и Ворон, не раздумывая, скользнул вперед — тайное умение старых охотников, секрет, который не каждому известен. Взмах Чикаге, ее хищная песнь — и кровосос свалился наземь, а Ворон замер, чувствуя пилу у своей шеи. — Совсем долбоеб?! А если бы я тебя убила? — Охотница сердито толкнула его кулаком в грудь. — Мне не страшно подохнуть, я опять вернусь. А ты? — Приношу свои извинения, — пусть не по форме, но по содержанию Ворон был с ней согласен. Она — не трепетная леди, и опекать ее значит проявить неуважение. Охотница выдохнула, наклонилась и зачерпнула снег с бортика фонтана, отирая лицо от крови. — Прости. Ну, что я опять… — Принято. Она огляделась, пользуясь моментом тишины и покоя. — Что здесь было? — Резня. Слова рвались наружу, но… Девчонка ведь приспешница Альфреда. Не поймет. Холодный, покинутый замок. Жалобный плач неупокоенных духов, свихнувшиеся от пустоты и смерти слуги, гаргульи, смотрящие на них такими знакомыми, родными глазами, кровь, кровь, везде кровь… И боль. Страх, ненависть, отчаяние, ярость, смерть. Ворон захлебывался памятью, которую стены родного замка любезно отдавали ему. Вовсе бы утонул, если бы не… Охотница. Грубая, матерящаяся через слово, лишенная сентиментальности — но такая необходимая здесь и сейчас. — Так. Нахуй. Они забрались в какой-то закуток, пытаясь придти в себя. Охотницу слегка потряхивало от усталости, да и запас крови у нее подошел к концу. — Я сейчас лягу и буду спать. А потом снова буду спать. И после… — Я понял. Будешь спать. — Догадливый какой. Она рухнула прямо на пол, свернувшись калачиком. Сквозь разбитое окно тянуло холодом, где-то горько рыдали призраки и шептались слуги. Ворон привалился спиной к стене. Руку грела перчатка, найденная в одном из залов — хотя для Охотницы она источала смертный холод. Это не ее боль и не ее долг. — А все-таки. Что здесь было? — Охотница вдруг повернулась к нему лицом. — Палачи Логариуса. — Того самого? — она села, забыв о своем намерении спать до конца вечности и еще немного. — Да. — Альфред говорил иное. — Странно, что ты его не позвала сюда, — Ворон тяжело дышал, пытаясь справиться с перчаткой, из которой наружу рвалась чужая ярость. — Я же говорила, женская интуиция. Охотница не думала даже засыпать, а выжидательно уставилась на него, и Ворон нехотя произнес: — Я родом из Кейнхерста. — Да я уж догадалась. — Добрая Церковь была очень… недовольна нашим существованием и образом жизни. И Логариус набрал себе последователей — обычный скот с улиц, которые за лишнюю бутыль крови мать родную обесчестят и убьют. Они пришли в Кейнхерст и убили… всех. — Кроме тебя, — Охотница улеглась на бок, подпирая голову рукой. — Я был на обучении в другом месте. — А теперь, значит, стал благородным мстителем. Ворон промолчал. Вряд ли она поймет слова о долге крови. Охотница еще немного повозилась и наконец-то заснула. Дыхание вырывалось серебристым облачком из ее рта, и она то и дело ежилась сквозь сон, постепенно скрючиваясь все больше. Ворон молча расстегнул свой плащ и бросил ей на спину. Охотница перестала трястись от холода, задышала ровнее. Пользуясь тишиной, Ворон запрокинул голову, борясь с соблазном стянуть шлем и вдохнуть полной грудью запах Кейнхерста… нельзя. Пока еще нельзя. Он погладил знакомые стены, чувствуя, как замок льнет к нему, к родной крови, что выросла в его стенах — и щедро одаривает не только горькими, болезненно-острыми осколками воспоминаний, но и силой, восстанавливая дух и тело. Охотница еле заметно шелохнулась, и Ворон одним движением стянул с нее плащ, вновь набрасывая себе на плечи. Какое-то время она еще полежала, старательно притворяясь спящей, а потом села и нарочито громко зевнула. — Увы, это не сон, — констатировала она, протирая глаза, и без перехода спросила: — Хочешь знать, почему я позвала тебя? Ворон даже не успел открыть рот, как Охотница ответила: — Как-то раз у нас с Альфредом зашла речь о Нечистокровных. И он мне… много чего рассказал. Что, мол, твари из Кейнхерста охотились за детьми честных ярнамитов, что пили кровь, как вино, купались в крови… Не знаю, как по мне, купаться лучше в горячей воде, а кровь… гадость, — Охотница легко передернула лопатками. — И упомянул, что в Ярнаме бродит опасное чудовище, кровожадное, бездушное и безумное, уродливое настолько, что никогда не снимает приметной маски — последний рыцарь из Кейнхерста. — К вашим услугам, — Ворон слегка наклонил голову. — Бездушное, опасное, уродливое и кровожадное чудовище. Насчет безумного не согласен. — Ага, я уже поняла. Только это как-то не вяжется с чело… да, помню-помню, не-человеком, который сначала даст удобное оружие, которое идеально ложится в руки, а потом засунет в горло противоядие и поделится своей кровью. — Не совсем своей… — Да какой же ты занудный, — Охотница сложила руки на груди. — В общем, появилось у меня ощущение, что кое-кто пиздит, как дышит… — Во имя Идона, да начни же ты следить за речью! — Да ты заебал! — Еще и не начинал! Ворон осекся. Не стоит опускаться до уровня простолюдинов… Но эта Охотница его одновременно бесила, и в то же время странным образом заставляла чувствовать прелесть жизни. Так после невнятной бурды из трактира начинаешь ценить тонкий вкус изысканного вина. — Интересно, — процедила Охотница. На ее щеках вспыхнули два красных пятна, и она раздраженно потерла лицо. — Ладно, встаем. Надо сообразить, куда дальше. — По карнизу — и вперед. Будет тайный ход в замок. — Ворон с облегчением поднялся на ноги. Снова в главный зал, мимо призраков, что не узнавали в нем своего, мимо слуг, окончательно спятивших в своем посмертии — к лифту, что гулко лязгнул, опускаясь вниз. — Я быстро. — Охотница шагала, высоко задирая ноги — за ночь снега навалило еще больше. Она протянула руку к пустоте, и вдруг обернулась к нему. — Ты… может, тебе оружие починить? — Нет. Пальцы сжали эфес Чикаге, готовясь к смертельной схватке. Охотница пожала плечами. — Ну, нет так нет. Мое дело предложить. Ее не было считанные мгновения. Воздух замерцал и Охотница легко кинула ему какой-то сверток — который Ворон не задумываясь поймал, почти сразу укорив себя за беспечность. — Кровь, — сухо сказала Охотница. Ворон кивнул, принимая дар. Они продолжили путь к сердцу Кейнхерста, поднимаясь до самой крыши — и вот там Ворон увидел нечто такое, что даже его заставило покрыться холодным потом. На стуле сидела высушенная морозом мумия в палаческом одеянии. Мертвые, закостеневшие пальцы сжимали древко косы и меча, на голове нелепо мерцала и переливалась драгоценными камнями корона последнего короля Кейнхерста. — Бл… блестяще, — Охотница прикусила язык, сдерживая ругательства. — Что это за… тело? — Логариус, — Ворон с ненавистью впился взглядом в труп. Вот ты каков, мучитель и палач, убийца его рода. Голова трупа судорожно дернулась — защелкали перемерзшие мышцы и сухожилия. Посмертный оскал показался злобной усмешкой, когда труп, пошатываясь, встал на ноги. Взмах косы, свист меча — и начался бой. Чикаге пела, напившись крови хозяина, с упоением вгрызаясь в мертвую плоть, терзая промерзшее, сгнившее мясо и отрывая куски плоти с костей. Несколько раз Охотница отталкивала его в сторону от призрачных мечей, свистящих в воздухе, трижды он поймал на лезвие своего клинка удар, предназначавшийся ей. В глазах все затянуло багряной пеленой, вкус крови на губах впервые показался омерзительным. — Ну бля! Сюда иди, мудила замерзшая! — заорала Охотница, сплевывая кровь на крышу — снег и так уже стал багровым. — Что, не по женщинам, да? На мужиков засматриваемся даже после смерти?! Логариус слепо рванул в ее сторону. Вряд ли на труп действовали оскорбления, а вот на Ворона — да. Нестерпимо захотелось взять эту девчонку и вымыть ей рот с мылом. Рука уже не поднималась — про пистолет пришлось забыть. Раздался свист, в спину ударил призрачный меч и Ворон, споткнувшись, рухнул на крышу. Охотница выдала еще серию ругательств, все более изощренных. Захотелось не то, что рот — ее всю утопить в мыльном растворе. И спиртом залить для пущей дезинфекции. Логариус вдруг остановился, удивленно таращась пустыми глазницами на свою грудь — как раз туда, куда Охотница воткнула разложенную пилу-штык. — Пошел на хер. Мудак. — Охотница приставила пистолет к его голове и грянул выстрел. Были бы мозги — разлетелись бы по всей крыше, а так просто обломки костей просыпались. Логариус осел, разваливаясь на части, которые истлевали прямо на глазах. Ворон выдохнул, чувствуя во рту кровь. Стоило убить Альфреда еще тогда, в Часовне Доброй чаши… С другой стороны — Логариус окончательно мертв, и не оскверняет своим трупом родной замок. Возможно, благородные предки будут удовлетворены… Лицо обдало холодом и Ворон распахнул глаза. Охотница стянула его шлем и теперь испуганно всматривалась ему в глаза. Ворон невольно посочувствовал ей: увидеть лицо истинного представителя рода — невеликое удовольствие. Бледная, как у мертвеца кожа, черные глаза с красными точками зрачков, тонкие, бескровные губы, за которыми видны острые и совершенно нечеловеческие зубы… Вот только — он сморгнул, пытаясь осознать, — Охотница боялась не его, а за него. — Кровь есть? — Ворон медленно повел глазами из стороны в сторону. Больше сил не хватало ни на что. Охотница вновь ругнулась — но тихо, себе под нос, и он заставил себя не услышать. Она дернула застежку плаща, зашипела, наткнувшись на плотный металл кольчуги, и в конце концов просто всадила ему шприц в руку, в крохотный зазор между сочленениями брони. Ворон не знал, что было больнее — удар Логариуса или это… добивающее исцеление. По руке словно пробежал огонь, перекинулся на плечи, прошелся по хребту… Ворон запрокинул голову, хватая воздух ртом. Что это было? Обычная кровь так не действовала, не вызывала под веками вихрящийся звездопад… — Живой? Ты живой? — Охотница потрясла его за плечи. — Что… ты мне дала? — Кровь из клиники Йозефки… — она действительно выглядела виноватой и до полусмерти испуганной. — Закончилась обычная, только этот завалялся. — А я уж думал… добить решила… во имя Палачей. — Идиот, — она отшатнулась, сузив глаза от злости, а потом резко качнулась вперед, впиваясь в губы. Ворон даже выдохнуть не успел — только ощутил на языке соленую каплю и дернулся в сторону. Славная особенность рода Кейнхерста — выживать, используя для этого всю доступную кровь, могла стать проблемой. Охотница дотронулась пальцами до своих губ и недоверчиво уставилась на красные капли. — Как там сказал Альфред? Кровожадное чудовище? — Ворон широко улыбнулся, демонстрируя острые зубы. — Да и похер… — Хватит! Злость, жажда жизни, пьянящий вкус крови сплелись воедино и ударили в голову. Откуда только силы взялись, выбросить руку и подтянуть к себе не сопротивляющееся тело. А Охотница вместо того, чтобы заверещать и всадить ему пулю в висок, набросилась на него хищным зверем. Вкус крови на губах — его? Ее? Какая разница, если в голове уже все помутилось окончательно. Затылок саднило от удара о крышу, когда Охотница толкнула его в грудь, забираясь наверх, прижимаясь, выцеловывая, выгрызая по шее и горлу рваные вздохи. Он не отставал, целовал и кусал в ответ, шаря под тяжелым от пропитавшей его крови плащом, забираясь под рубашку, касаясь голого тела ледяным металлом перчаток. Возможно, Логариус затащил их в свой бесконечный Кошмар, и они теперь вечно будут вдвоем на этой крыше… Какая разница. Охотница запрокинула голову, выгибаясь в его руках, судорожно скребя пальцами по наплечникам и прижимаясь так отчаянно, словно от этого зависела ее жизнь. Из приоткрытого рта вырвалось только дыхание, моментально замерзшее на морозе и слабый, еле слышный вскрик, но он чувствовал, как она дрожит, как сжимаются бедра, крепко охватившие его колено. Это должно было бы отрезвить — вот только его окончательно утянуло в водоворот неконтролируемого безумия. Одевались молча и не глядя друг на друга. Холод кусал за голую кожу, заставляя действовать быстро. Охотница принялась застегивать плащ, потом остановилась и с силой провела по губам, стирая вкус их общей крови. Ворон, помедлив, вновь надел шлем. Губы саднило, на шее пульсировал след от ее зубов — еще вопрос, кто из них кровожадное чудовище… Охотница наклонилась и подняла корону Кейнхерста. Повертела ее в руках и, не глядя, протянула ему. — Кажется, это твое. Стоило Ворону коснуться холодного, покрытого пятнами крови, металла, как в лицо им ударил ветер: горячий, пахнущий солью и морем, он казался совершенно неуместным здесь и сейчас. — Ни…чего себе, — Охотница, приоткрыв рот, ошарашено разглядывала появившийся из ниоткуда новый этаж замка. — Ты это тоже видишь?! — Вижу. — Тогда ладно, значит, я еще не совсем безумна. Медленно, стараясь не коснуться друг друга даже краем одежды, они двинулись вперед. Ворон чувствовал зов сердца — и с трудом удерживался, чтобы не рвануть вперед, забыв обо всем и обо всех. Там была она, королева Кейнхерста — видимо, действительно бессмертная, раз смогла пережить ночь резни… Зал казался многолюдным, но стоило лишь приглядеться, и становилось понятно, что все эти фигуры — лишь статуи. Откуда они тут? Издевка Логариуса и его банды, или же некое жалкое подобие попытки скрасить участь, создать иллюзию не-одиночества?.. — Посетители, — голос королевы не рассеял, а мягко вплелся в мертвую тишину, царившую в этом крыле. — Наш верный рыцарь и Охотница, пропахшая луной. Какие странные встречи сулит Охота. — Ваше Величество, — Ворон сделал положенное число шагов и остановился, припадая на одно колено. — Встань, наш верный рыцарь. Верно ли мы понимаем, что именно твой клинок сразил нашего тюремщика и палача? — Эта честь принадлежит Охотнице, ваше величество. Королева — стройная, бледная, будто лунный луч, благосклонно качнула головой, закованной в уродливую маску. — Подойди к нам, Охотница. Ворон напрягся. С нее станется обложить королеву матом — и тогда ему придется ее убить. Но Охотница медленно подошла, остановившись возле Ворона, и скопировала его поклон — пусть неуклюже, но похоже. — Чего ты хочешь за свой поступок, Охотница, пахнущая луной? — Благодарю, ваше величество. Видеть вас — уже высшая награда, о которой я не смела мечтать. Ворон подумал, что его сейчас хватит удар. Куда делась постоянно матерящаяся, грубая девчонка? Откуда эти интонации?! — Хорошо сказано, Охотница луны. И все-таки, мы вновь предлагаем тебе выбор. — В таком случае, я была бы рада однажды вновь посетить ваш замок. — Это меньшее, из того, что мы можем тебе дать. Да будет так. Наш верный рыцарь, сопроводите даму в покои. — Если будет мне дозволено сказать… — Охотница вновь склонилась. — Мой путь зовет меня. Не стоит благородному рыцарю утруждаться. Королева легко кивнула, вновь замирая на троне: совершеннейшая из скульптур, ледяная, хрупкая — и несгибаемая, бессмертная, вечная… Ворон напрягся, когда Охотница обернулась к нему: в глазах у нее была странная тоска, словно она вспомнила что-то безнадежно утраченное. — Твой дом теперь вновь принадлежит тебе, — сухо сказала она. — Не суйся в Ярнам. Хотя бы пока не встанет солнце. Ворон ничего не успел ответить — Охотница уже скрылась в дрожащем мареве.***
Бесконечно ночное небо над головой даже не думало светлеть, но в какой-то миг оно вдруг стало чужим. Кровавая луна нависла над ними, хищная, вечно голодная, вечно ждущая того, кто накормит ее чужими смертями. И этот свет сводил с ума, будто порождение глубин кошмара. Ворон уже и сам был не рад, что пренебрег советом Охотницы и сунулся в Ярнам: слишком сильна была жажда мести, слишком непреодолимым было желание убить Альфреда своими руками. За это он и поплатился. Бывшая наставница, Охотница на Охотников, нашла его быстрее, чем он ждал. Пролилась первая кровь, вторая, — а дальше они бились, словно две хищные птицы. Полы плащей хлопали крыльями, звонко пела Чикаге, напившись что чужой, что родной крови, тихо свистели Клинки Милосердия, оставляя совсем немилосердные рваные раны… Ворон замер возле алтаря с черепом Лоуренса. Его наставница оставалась снаружи — но он знал, что скоро старая Ворона воспользуется кровью — и вновь придет к нему. Он провел пальцами по поясной сумке — два пузырька крови. Звук шагов заставил его вскинуть голову. Охотница шла к нему, сжимая в руках странное, невиданное прежде оружие: уродливый, зазубренный тесак, тяжелый даже на вид. Легкий щелчок — и литой тесак вдруг превратился в какое-то подобие хлыста. Ворон поймал себя на том, что улыбается. Это будет интересно. Зазубренные звенья рвали перьевой плащ, но были совершенно бессильны перед тяжелой кольчугой рыцаря Кейнхерста. Но удары все равно ощущались. Они не дрались — танцевали друг с другом. Шаг, взмах, уворот — тяжелый удар обрушился на плечо, зубья вгрызлись в металл и с раздосадованным визгом соскользнули вниз, Чикаге легким росчерком оставила набухающий алым след на предплечье. Теперь ему выпала роль ведущего — и Охотница легко уклонилась от удара, направленного в ее сердце, забыв про пистолет. Ворон выстрелил, и ее левая рука бессильно повисла, по полу протянулась цепочка красных капель. Тесак-хлыст вдруг изменил траекторию и ударил прямо в голову — и Ворон, потеряв равновесие, упал. Еще удар: они вновь поменялись местами. Он перекатился по полу, вновь стреляя в Охотницу — и та легко отклонилась от пуль, почти не обратив на них внимание, шагнула к нему, занося хлыст для удара. Медленно, слишком медленно — Ворон уже вскочил на ноги, одним движением оказавшись у нее за спиной. Чикаге пробила грудь, веером разбрызгивая кровь, и Охотница, вскрикнув, упала на колени. Он взмахнул клинком, и поймал ее взгляд: насмешливый, хитрый. Она каким-то чудом смогла хлестнуть над полом, сшибая его с ног, и нависла сверху. Кровь капала у нее изо рта, в глазах горел огонь. — Навевает воспоминания, а? — спросила она светским тоном, будто они не убивали друг друга, а действительно кружили в вальсе в тронном зале Кейнхерста. — Это не твоя битва, — Ворон понимал, что сейчас достаточно одного выстрела — и Охотница умрет, чтобы вновь возродиться. — Я же тебе сказала, чтобы ты не лез в Ярнам. — Охотница устало покачала головой и, растянув губы в хищной, звериной ухмылке, протянула: — Долбоеб же ты. Выстрел. Кровь. Он знал, что Охотница вернется, но вместе с этим понял и другое — она будет приходить к нему полная сил и невредимая, а вот он с каждым новым разом будет все слабее и слабее. Два пузырька крови — слишком мало. И снова звон оружия, запах крови и пороха, одуряющая боль, когда зубцы тесака попали в зазор между пластинами брони и рванули живое тело. Он качнулся, заваливаясь на пол, следя за несущейся к нему смертью, и не поверил собственным глазам, когда кончик хлыста, летевший к нему в голову, ударил в мраморные плиты собора рядом с его виском. — Встань и дерись. Жалеть себя будешь с рассветом, — Охотница весело оскалилась, отступая на пару шагов. Он заставил себя подняться, рывком вскинул пистолет — и почти не вздрогнул, когда Охотница вдруг за один шаг переместилась к нему за спину. — Сюрприз. Ворон дернулся, когда она прикусила его затылок, там, где край шлема разошелся с броней. — Ты меня убивать пришла или соблазнять? — Еще не решила. Удар. Новый удар, кровь на мраморном полу легла причудливым узором, и Ворон почти нехотя выпустил пулю в сердце Охотнице. В глазах уже начинало плыть знакомое серое марево — он на пределе. Один из двух пузырьков скользнул в его руку. Короткая, обжигающая боль, и по телу снова разлилась привычная сила. Она вновь пришла. Уже не улыбаясь, молчаливая, сосредоточенная и безжалостная. Он едва успевал уворачиваться от атак, понимая, что не может ее достать — слишком широкий радиус у этого хлыста, она просто не подпустит его к себе. В крови словно огонь вспыхнул, когда он вновь бросился сквозь тень к ее спине, и провел пальцами по шее, беззащитно белеющей над воротником плаща. Она извернулась в его руках, но Ворон уже успел выучить возможности ее оружия: она не сможет его достать на настолько близкой дистанции… а он сможет. Охотница подцепила его шлем и сорвала одним движением, и они застыли, впервые глядя друг другу в глаза. Даже в Кейнхерсте (не вспоминать, забыть, похоронить) они этого избегали, словно в глубине души стыдились той звериной страсти, которая их поглотила. Охотница улыбнулась, кивая. — Ну же? Чего ждешь? Это уже походило не на драку, а на фарс. Ворон прижал острие Чикаге к ее боку. Охотница, вздохнув, резко качнулась в ту сторону, насаживаясь на лезвие и рассыпаясь мерцающими искрами. Ворон устал считать, сколько раз Охотница уже приходила к нему. По ноющим мышцам, по пересохшему горлу понимал: долго. Слишком долго это все тянется. Так не проще ли уже сдаться и принять смерть от ее рук? В этот раз было кое-что новенькое. В руках Охотницы была знакомая пила-штык, и Ворон взглянул на нее чуть ли не с облегчением. Выходит, это действительно конец. Удар, еще удар, перекат, дрожала и выгибалась Чикаге, приняв на себя удар пилы, и в конце концов вывернулась из уставших рук. Ворон упал на колени, закрывая глаза. — Не медли, — бросил он хрипло. Меньше всего он ожидал, что его довольно сильно ударят в грудь, роняя на пол. На лицо плеснуло кровью из последнего пузырька, и Ворон открыл глаза. Охотница злобно шикнула, ударила по плечу и повернула его голову в сторону алтаря. — Если шевельнешься — действительно убью, — прошипела она, наклонившись к его уху. Легко поднялась на ноги, в одной руке держа его шлем, а в другой — окровавленную пилу-штык. Он услышал ее голос от дверей. — Госпожа Эйлин! Ваш долг исполнен — чудовище из Кейнхерста, Кровавый Ворон мертв. — А ты ведь не слушаешь старших, — знакомый, сухой смешок наставницы. — Что же… Что же старой Вороне предложить тебе в награду? — Я думаю, лучше нам об этом поговорить в Часовне Идона. Давайте я вам помогу… Вот так, да, обопритесь на меня. Голоса стихли, а Ворон все так и лежал. Какое же это, оказывается, счастье — просто лежать на холодном полу, чувствовать биение сердца… и знать, что даже после убийства Альфреда у него останется неоплаченный долг, придающий смысл жизни… Забавно, что во время этого нелепого сражения они с Охотницей узнали друг друга лучше, чем за всю эту бесконечную ночь. Вновь раздались шаги и Ворон обернулся, встречаясь взглядом с Охотницей. — Не вздумай шататься мимо часовни, — она опустилась рядом, растянувшись на полу. — Возвращайся в свой Кейнхерст, стань новым королем и вместе с королевой возрождайте мощь и величие рода. — Я никогда не надену корону, — это было констатацией факта. — Не та ветвь рода. — Да и по… неважно. Он ведь не перестает быть твоим домом. Охотница смотрела ему в лицо без отвращения и страха. Это даже вызывало уважение. — А ты? — А у меня свой путь. И с каждым шагом он нравится мне все меньше и меньше… Кстати, — она нахмурилась. — Не вздумай лезть в Яаргул. — Не буду. — Пиздишь, как дышишь, — она тяжело вздохнула и даже не вздрогнула, когда он притянул ее к себе, целуя в губы — не пытаясь укусить, не пытаясь уничтожить. И ответный поцелуй был таким же осторожным и мягким. Охотница вдруг улыбнулась, вскакивая на ноги. — Удачи. Надеюсь, ты не попадешься Эйлин на глаза. Я к ней очень привязалась. — Я тоже — за столько-то лет в учениках.***
Альфред скорчился на земле. Мертвые пальцы все еще судорожно сжимали Колесо Логариуса, погнутый Ардео лежал чуть поодаль. Ворон презрительно сморщил нос, носком сапога отбросив нелепый шлем подальше. И убийство этого ничтожества он считал венцом своей жизни?! По сравнению с Охотницей, Альфред был… слабаком. Но слабаком опасным. Рана на щеке, оставленная ободом Колеса, болезненно дергала каждый раз, стоило ему шевельнуть ртом. Ворон отвернулся, чувствуя неприятную пустоту в груди. Он не видел Охотницу уже… какое-то время. Какое — сказать сложно. Безумная, окровавленная луна все так же висела над городом, а улицы поглотила мертвая, безграничная тишина. Все, кто был в городе либо умерли, либо сошли с ума, лишь из Часовни Идона доносились чьи-то голоса. Конечно, Ворон не послушал совета, вот только теперь и сам был этому не рад. Видно, и впрямь стоит вернуться в Кейнхерст, вернуться домой — и не беда, что от некогда прекрасного замка остались лишь воспоминания. Он будет искать осколки рода, рассыпанные по окрестным городам, и однажды Кейнхерст воссияет вновь, вернется в блеске своей славы… Мысль мелькнула и угасла. Он устало покачал головой. Позже он все обдумает, а сейчас… сейчас хотелось остаться в тишине и покое. Долгим, кружным путем он добрался до неприметной улочки Ярнама, откуда шел ход к старой мастерской. Тихое, забытое место, где будут только он и хищная луна на небе. Охотница не вернула ему шлем, что неудивительно, и ему пришлось искать замену. В конце концов, он надел один из головных уборов ярнамских охотников, и чувствовал себя до крайности нелепо: глаза успели отвыкнуть от таких ярких красок. Что же будет, когда встанет солнце? А встанет ли вообще солнце, или эта ночь будет длиться вечно?.. Надгробный камень леди Марии словно отозвался теплом, когда он прикоснулся к нему. Ворон прижался к нему спиной, мысленно попросив прощения у леди. Тишину нарушил чей-то тихий вздох. — Почему ты всегда приходишь туда, где я сижу? — устало спросил Ворон, не открывая глаз. — А может, это ты специально выбираешь те места, куда я приду? Охотница вышла к нему через боковые двери и села рядом. Он чувствовал ее тепло, и это было… хорошо. — Я ее видела. — Кого? — Леди Марию. Ворон выпрямился, недоверчиво глядя в лицо Охотницы. — Как это возможно?! Она умерла задолго до твоего прибытия сюда. — А меня затянуло в старый кошмар, — Охотница легко пожала плечами. — Я всех их видела: Марию, Людвига… даже первого Викария Лоуренса. — Это невозможно. — А вот эта бесконечная ночь — возможно? — Охотница ткнула рукой в небо. — А кровь, исцеляющая любые недуги? Почему же тебя удивляет, что я провалилась в кошмар старых охотников и прошлась по улицам Ярнама в его прошлом? — Твоя правда. — Ворон вновь оперся спиной о надгробие, прикрывая глаза. Охотница вдруг прислонилась к нему, прижавшись щекой к изрядно потрепанному плащу. — Ты убил Альфреда? — Да. — Доволен? — Нет. Охотница кивнула, будто он подтвердил ее догадки. Ворон осторожно поднял руку и положил ей на плечо. — Бертрам. — Прости? — она удивленно взглянула на него. — Мое имя. — Кора. Вот и познакомились. Она сухо рассмеялась, и Ворон почувствовал, как губы растягиваются в улыбке. Действительно, самое время наконец, узнать имена друг друга… — Ты знаешь, кто я. Может, расскажешь, кто ты? — спросил он, не особо рассчитывая на ответ. Но Охотница его удивила. — Лет до десяти я была любимой дочерью и светом в окошке. Потом — дармоедкой, которую держат в доме исключительно из памяти о родителях. А еще позже стала Охотницей. — Что так? — Родителей не стало, меня приютила тетка по отцу. А у нее пять своих дочерей, и каждой нужно приданое, платья, чулки, заколки и перчатки… Так что я была кем-то вроде горничной у пяти девиц на выданье. И это был пи… — она осеклась, и Ворон, вздохнув, договорил за нее: — И это был пиздец. Мягкое, осторожное касание губ, легкий укус — и смешинки в карих глазах. — Благородному рыцарю не пристало так выражаться. Осквернять могилу леди Марии они не стали, перебрались за дом, туда, где покачивались белоснежные цветы, остро и пряно пахнущие луной и снегом. Не пытаясь уничтожить или подчинить друг друга, заново узнавая, исследуя — им некуда торопиться. Эта ночь будет длится столько, сколько они захотят, и солнечный свет не застанет их врасплох... Ворон лежал, чувствуя рядом живое тепло, и неотрывно глядел на луну. — Скоро уже рассвет, — вдруг сказала Охотница, приподнимаясь на локте. — С чего ты взяла? — Потому что мастерская уже горит, а мастер Герман ждет меня в саду, — она улыбнулась непониманию в его взгляде. — Не бери в голову. Прощай… Бертрам. — Мы ведь еще увидимся? — Ворон напряженно сел. — Кора? — Скоро рассвет, — непонятно повторила она. Поднялась с земли, встряхнула головой, избавляясь от травинок и лепестков, запутавшихся в волосах, а Ворон впервые увидел ее спину. Беззащитную, открытую, уязвимую… И все-таки, выдержавшую всю эту бесконечную Ночь Охоты. Она исчезла так же легко, как и появилась. Ворон неотрывно следил за небом, которое не менялось… И вдруг багровый, нездоровый свет луны стал постепенно бледнеть. Тяжелые лиловые тучи сдуло ветром, открывая светлеющее небо. Луна скрывалась за крышами, а край неба на востоке медленно наливался солнечным светом. Рассвет действительно настал, а в Ярнаме никто не помнил и не слышал про Охотницу по имени Кора. Ворон вернулся в Кейнхерст, но вскоре отправился в соседние города. Род был силен и обширен, и ему удалось найти их: побочные ветви, слабые, хрупкие листочки ведущие свое происхождение от бессмертной королевы и ее родни. Постепенно замок наполнялся голосами живых, пыль и паутина остались в прошлом, кровавая рана затянулась, превратилась в старый шрам, которым можно гордиться: не умер. Выстоял. Выжил. Верный рыцарь королевы, ее доверенное лицо, и, по слухам, ползущим в тенях, ее фаворит — лишь два факта были правдивы. Ворон был для них легендой, образцом для подражания, несокрушимым идеалом. И эта неожиданная слава… тяготила. Потому все чаще он отправлялся в новое путешествие, на поиски уцелевших, все меньше времени проводил в родных стенах. И вскоре он стал видеть сны. В самом первом из них ему привиделось, что он проснулся посреди заброшенной мастерской охотников, вот только во сне место уже не было забытым — оно было живым. Тихо потрескивало пламя в камине, хищно сверкали клинки на стенах. Ворон заметил, что кроме старого хитрого оружия, привычного взгляду, на стенах висело оружие, которого просто не могло находиться в мастерской охотников: тот самый тяжелый хлыст-тесак, изогнутый коготь саифа, жуткого вида булава, навершие которой было покрыто кровью. Все это лишь усиливало ощущение нереальности. Ворон заметил Чикаге и усмехнулся. Теперь он был уверен, что это — сон. Никто и никогда бы не стал использовать клинок Кейнхерста в охоте на чудовищ. Ворон вышел из мастерской и замер, даже не спустившись с лестницы. — Пиздец, да? — Кора сидела в инвалидном кресле, подперев голову ладонью. Вместо ее правой ноги была…пустота. За спинкой кресла стояла кукла, бессмысленно таращась в пустоту. — Да. А вот поцелуй был до боли реальным.