А что, если это были просто слова?

— Знаешь, для меня так непривычно осознавать тот факт, что мы вместе, Хёнгу… — шепчет сидящий рядом с Канхёном парень. Взгляд Канхёна направлен никак не на своего собеседника, который рассматривает тёмную стену, расписанную граффити в этом не очень-то залитым светом помещении, а на свою белую куртку, рукава которой измазаны чёрной, едкой пылью, скопившейся здесь за долгие годы. Одна лампочка на большую площадь еле-еле освещает комнату, не придавая ей каких-либо нежных оттенков, что при солнечном свете взгляд радуют, а наоборот, придаёт какое-то ужасающее, мрачное ощущение. Отчего у розоволосового парня мурашки бегут по спине. Они находятся в этом заброшенном здании уже около трёх или четырёх часов, иногда поглядывая друг на друга и произнося какие-то разносортные, бессмысленные фразочки, которые совершенно никак в диалог нормальный завязаться не могут. А сможет ли вообще их общение перейти в диалог, — никто из них этого не знает. За стенами этого давно оставленного людьми здания, дождь моросит, каплями крупными падая не только на крышу, что имеет течь по бо́льшей своей площади, но и попадает в само помещение из-за полного отсутствия окон. Плёнка же, которая была развешана самими парнями, уже несколько месяцев как себя изжила и требовала капитальной замены. Вот только до этого ни руки Хёнгу, ни руки его так называемого «любого человека» вовсе дойти не могли. И, наверное, не потому что, им лень было что-то изменять в этом их убежище, где они были хоть немного побыть наедине, предаться похоти, которая реализовывала даже самые странные, сокровенные желания в реальность, а вероятнее всего, потому что, Канхён сердцем чувствовал факт того, что отношения скоро изживут себя. Ведь, любить человека, который пользуется твоим телом, — сложная вещь, которую можно хоть как-то, но в себе переварить. Монотонная тишина перебивается каплями дождя, что медленно, но ужасно удручающе, спускаются в лужи, находящиеся в нескольких сантиметров от двух, сидящих рядом друг с другом, парней. Они не перебрасываются ни словом, а лишь заняты чем-то своим. Хёнгу не знает о чём думает он, лишь взглядом пробегает по его чёрной одежде, улыбку подавляет на своих губах и возвращается к луже, что его внешность отзеркаливает, словно зеркало. — Если ты хочешь уйти, то уходи сейчас, я не пытаюсь держать тебя рядом с собой, — рушит тишину Канхён, но взгляда с отражения в воде своего не сводит. Он устал от этой непонятной игры «в люблю», устал от усмешек со стороны «любимого человека», от фраз, сказанных в порыве злости и вечного пофигизма, что живёт только со стороны него. Канхён знает, что он и сам уйти может, ведь он уходил и не раз, но почему-то возвращался туда, где его и не ждут. Видел, как целуют других женщин и мужчин, но молчал, проглатывая слёзы в холодной ванне, а после поправлял свои пастельно-розовые волосы и выходил с улыбкой на лице, будто и ревности в его сердце и не бывало. — Когда, я заметил тебя, то ты был таким же, Канхён, — отзывается как-то грустно собеседник. — Таким же невинным ребёнком. Но, знаешь, это было лишь в моих глазах, ведь то, что творилось между нами всё это длительное время, смогло показать мне одну вещь… Ту, которую я не могу признать сам для себя… Он достаёт что-то похожее на подарок из кармана и рядом с розоволосым кладёт, усмехается в тишину и, встаёт, брюки отряхая. У Канхёна в голове ком снежный зарождается из мыслей его, хочется за руку схватить того, с кем он был долгое время рядом, но удаляющиеся шаги где-то, в опустевшем от звука капель дождя коридоре, говорят лишь одно: «Не беги за ним, не надо»… И улыбка сползёт с лица Канхёна уже на совсем, он прочтёт то, что ему написали, сделает выводы о том, что он был тем, кто его считал своей птицей в золотой клетке. Он перестанет любить его? Увы, нет…