О зеркалах, что иногда становятся окнами

Это... Было забавно. Нет, правда забавно. Будто испокон веку он смотрел в зеркало, а оно вдруг р-раз и оказалось окном. И ладно бы просто окном, - вполне симпатично смотрится, если честно, - но это конкретное окно находилось где-то внизу, и у него вдруг перехватило дыхание, и осознание, что он падает, пришло, хотя и немного опоздало. Да, именно, па-да-ет, аккуратно туда. Слово, как ступеньки, знаете, как в Алисе в стране Чудес. И вдруг он оказался в другом Нью-Йорке. Каково, а?.. Нет, вы, кажется, не так поняли. В другом Нью-Йорке. В другом! В по-идее-не-существующем-Нью-Йорке! Вот как это было. Теперь чувствуете? А ещё чуть позже появился круг, оранжевый такой, из воздуха, а вокруг искорки вьются, как рождественские гирлянды. Красиво. И из него (а там, на минуточку, кусок квартиры видно, а здесь, вообще-то, грязный переулок, к которому почему-то липнут ботинки, но, впрочем, это не важно) зовут какого-то Питера. Хотя почему какого-то? Его, видимо, и зовут. Тогда они и встретились. Знаете, как это бывает, верно? Искра, буря, безумие. Как в мелодрамах. Ну, или не совсем. Скорее, как в дешёвых боевиках про двойников, которые стремятся друг друга убить. Кажется, был такой фильм, с Хью Джекманом. Вот что-то очень похожее. И понеслась. Тут говорили о магии. О настоящей, всамделишной магии. Вот чудаки. А ещё тут был Питер. То есть, тут был ещё-один-Питер, помимо него. Уж он бы знал, если бы всю свою жизнь выглядел так. Поверьте, это был определённо не он. Тут были враги, слишком много врагов, которые впервые на его памяти нуждались в помощи, был ещё один Питер (нет, ещё один, помимо его самого и того идеального парня), который, кажется, очень старался возненавидеть весь мир, была чужая любовь, чужие друзья, которые хотели казаться дружелюбными (и у них почти получалось), и еще воспоминания, которые тянули обратно и не позволяли потеряться в этом новом пространстве, и этих воспоминаний тоже было слишком много, и очень хотелось забиться в угол и позволить всем заново ожившим слезам вылиться и затопить половину метрополитена, но времени не было, и это не было чем-то новым, ведь правда? А у того Питера не было девушки, и это, неожиданно, радовало (огорчало, конечно, и он даже чувствовал себя почти виноватым - ну, знаете, за свою радость, но все же это радовало), и взгляд вечно цеплялся за его спину, хотя он стоял в другом конце комнаты, и это тоже радовало, и его улыбка, самая прекрасная улыбка во вселенной (во вселенных) радовала тоже, и, помимо его воли и целого здравого смысла, вокруг сердца (которое билось ещё немного суматошно, но это, может быть, из-за той спины, что не покидала поле его зрения, хотя с чего бы, а?..) расползалось тёплое спокойствие, потому что всему было суждено наладиться, не в первый раз ведь, а через пару часов или через год - не так уж и важно. Всё равно мир погряз в экзистенциальном кризисе, что может быть страшнее? Да ничего. Эта теорема подтверждалась так часто, что рисковала стать аксиомой. А он снова получил ножевое. Кто бы сомневался. Хотя, может, это было не ножевое? Скорее, кинжальное? Клинковое?.. Так или иначе, в нем была дыра, и это было больно, неожиданно и очень обидно. Вот и спасай после такого юных пауков от ошибок всей их жизни. И будет, что самое интересное, спасать. Знает же , что будет. ...О, конечно, этот парнишка снова куда-то исчез. Его вообще почти не существовало, вечно скрытого верными друзьями, срочными проблемами, ужасными горестями, лёгкими радостями его мира. И от этого становилось немного труднее дышать. Зато тот парень - тот Питер - какое роскошное имя! - был рядом, смотрел с сочувствием, хотя и немного насмешливо, и это разрушало впечатление, зато возвращало веру в жизнь. Он был... Ну, знаете, остроумным, безумно милым, слегка смущенным... Он был удивительным, совершенно-бесконечно-безгранично удивительным. А ещё у него были тёплые руки. Он стоял рядом, слегка пошатываясь, и счастливо улыбался, поддерживая за плечи. Может, они бы даже обнялись - ну, знаете, по-настоящему, этакие послепобедные объятия, классика жанра - но у него было ножевое, и это все портило. - Ты думаешь, мы ещё встретимся? Оу. - Ну, у них есть настоящий колдун, а ещё куча гениальных учёных... Он снова улыбнулся (ну как, как он может не верить, как может не видеть, насколько прекрасен?). Почему-то снова стало тепло, и даже почти исчезло это мерзкое ощущение лишнего воздуха, там, где была дыра, коей быть не должно было. Почему-то стало тепло, а ещё стало поразительно легко поверить, что они встретятся, и объятия ещё будут - настоящие, только не после сражений, а такие, какие бывают у обычных людей, которые просто очень рады друг друга видеть. Знать. Может, тогда он решится и спросит, стало ли Питеру теплее, когда он узнал, что девушки у него нет, ну хоть немножко, как ему самому стало совершенно точно. Может, к тому времени он найдёт слова и расскажет, почему в Питера невозможно не влюбиться. Может, тогда он даже спросит, можно ли его поцеловать. Может быть. А может, тогда Питер поцелует его сам.