Тело

-- Я уже бегу! Прости меня, пожалуйста...       Байрон сбросил, не желая слышать мои бесконечные оправдания. Я совершил ужасный поступок и было глупо полагать, что он не узнает о нём, ведь он будто знал обо мне всё, вновь и вновь читая меня насквозь, прямо как открытую книгу.       Я подбежал к дому, еле открыв дверь дрожавшими от страха руками. Меня бросило в пот, когда я увидел его, сидящего за столом, как всегда мрачного, от чего стало по-настоящему жутко. Сдаётся мне, нож в его руках не к добру. -- Я знал, что ты вернёшься.       Стою в оцепенении. Он встаёт и неспеша подходит ко мне, сжимая в руках нож, из-за чего я нервно сглатываю, быстро моргая. Пол противно поскрипывает, напоминая о том, как жертвы выдавали себя, на потеху этому неадеквату. Я, подобно одной из них, отхожу назад, упираясь в стену. Ощущаю себя так, словно нахожусь в клетке и, в целом, это правда -- отсюда не было выхода. -- ... П-прости меня.       Байрон, проигнорировав, приподнял моё лицо за подбородок, прожигая взглядом. Всегда не любил, когда он так делал, совершенно не скрывая своего презрения. В такие моменты я чувствовал себя самым убогим, даже не человеком, а существом на всём прежде белом, ныне прогнившем свете, недостойным жить. Как иногда называл меня сам Байрон, ничтожеством. Настолько этот взгляд был отвратителен. Странно, что ему не было противно трогать это изуродованное, искалеченное тело. На коже не было живого места. Помню, как покраснел, когда он сказал, что мне идут синяки. Мерзко. -- Я же говорил, что ты никому не нужен, кроме меня. -- Прости...       Я боялся смотреть на него. Он, неожиданно сжав мою челюсть, медленно сделал аккуратный надрез, испытывая удовольствие от моих попыток вырваться. От того, как я дрожу. Теперь я понимаю, по какой причине он стал медиком. Мысль об этом развеселила своей саркастичностью, делая ситуацию невероятно абсурдной.       Тёплая кровь медленно стекала по шее. Он примкнул к ней губами, жадно облизывая. Я не думаю, что могу быть каким-то особенным на вкус, но пока ему нравится, я не против. Пусть хоть съест всего заживо, мне не жалко. Мне было не столько больно за убитое тело, сколько за душу, которая навсегда останется в этом мире, блуждая. Я глуп, прям как стадо, которое искренне верит в жизнь после смерти. И вправду, она настолько коротка и жестока, что порой даже такому как я хотелось верить в хороший конец, невозможный в реальности. -- За что ты извиняешься, Эдди? -- За то что сбежал из дома, папочка...       Байрон оторвался от моей шеи. Такой очевидный пинок в живот... Я согнулся от боли. Удар пришёлся по ещё не успевшим зажить синякам. Ему не понравился мой ответ, это я точно знаю, точнее, понял.       Медленно поднимаю голову, царапая кожу на руках, словно пытаясь заглушить одну боль другой. Он смотрел на меня с такой ненавистью, что мне захотелось взвыть. Убежать прочь. Мои слёзы его раздражали, поэтому я научился не плакать. Терпеть. Я застыл, боясь сказать что-то, пока он не разрешит. Не хотелось злить его, особенно когда он стоял с крепко сжатым в руке ножом, прекрасно зная, куда его вонзить, чтобы отправить меня в мир иной или же землю, пугать червей. -- Не смей отводить взгляд, иначе навсегда лишишься зрения. Спрошу ещё раз: за что ты извиняешься? -- ... Прости меня! Пожалуйста!       Его голос звучал так грубо, словно он был готов убить меня без какого-либо сожаления. Я падаю перед ним на колени, не в силах сказать это, надеясь на то, что он сжалится. Но он отпинывает меня, как ненужный мусор, от чего становится невыносимо тяжело на душе. Удар пришёлся по челюсти и ранение закровоточило лишь сильнее. Я дрожу, пытаясь не кричать, ведь крик его раздражает. Не хочу злить папочку сильнее. -- Говори, Эдди. -- Прости за то, что изменил тебе, папочка...       Тишина. Она давила на меня, практически раздавливая. Всё происходящее резало словно бритвой по нервам, а сердце бешено билось, казалось, вот-вот остановится. Вновь подползаю к его ногам, решившись посмотреть в глаза, полные гнева. Чувствую себя невероятно убого. Я не понимал, какое чувство бушует во мне сильнее: ненависть или же любовь, настолько ненормальная, что я вновь возвращаюсь в это место, надеясь на нормальное, человеческое отношение. -- Прости! Прости... -- Вставай, ничтожество.       Я медленно встал. Эта тонкая грань между "Эдди" и "ничтожеством" разрывала меня изнутри. Вытираю стекающую кровь об рукав, уже давно ей пропитанный. Неистово дрожу, сгорбившись. Мне редко удавалось предугадать, куда придётся следующий удар. Краем глаза замечаю, что он сжал нож сильнее. Это невольно заставляет меня вспомнить те вечера, когда Байрон был слишком зол и разочарован мной. Он редко использовал анестезию, зашивая раны. Пару раз намеренно вырывал зубы плоскогубцами. Интересно, он их сохранил или выкинул, как выкидывает меня, когда я, наконец, надоедаю?       Он кинул нож в сторону. Я вздыхаю с облегчением. Каждый раз я боялся умереть, подобно тем людям, которых он расчленял, заставляя меня смотреть. В такие моменты начинаешь ценить своё существование, слушая крики, полные мольбы о пощаде. Мой жестокий папочка был непреклонен. В такие дни в доме стоял отвратительный запах гнили и крови. Он делал это довольно ловко, шарясь руками в ещё пульсирующих органах. Каждый раз я испытывал тошноту, вынужденно наблюдая. Один раз меня действительно вырвало и я буквально слизывал с пола то, что сделал. Мерзко.       Тяжело дышу. В каждом углу этого дома воспоминания, в каждом застывшие пятна крови. Он убирался лишь перед приходом гостей, некоторые из которых позже создавали новые. Пятна. Я часто наблюдал это. Впервые увидев, не спал неделю, вновь и вновь вспоминая эти пустые безжизненные глаза и синеватый оттенок кожи. Помню, как Байрон оставил меня на ночь с трупом в подвале в качестве наказания. Я бился в истерике, умолял выпустить, но выживает лишь тот, кто привыкает, приспосабливается. Я выжил. Я до сих пор живу и... Он страстно целует меня. Неловко отвечаю. Никогда не умел целоваться и, честно признаться, не любил это делать. -- Эдди... Я тебя так люблю...       Его настроение менялось так быстро... Я не всегда мог предугадать и это. Возможно, через минуту он поднимет нож, вонзив его мне, например, в бедро, где красуется шрам, который, увы, никогда не заживёт. Настолько часто он бил по нему в своём бреду. Из более приятных синяков на моём теле лишь засосы тёмно-бордового цвета, с течением времени медленно переходящего в сиреневый.       Я живу с ним уже полгода. Пытался сбежать, но вновь возвращался, будто прикованный. Видимо, мне слишком польстило то, что Байрон не убил меня когда-то. Он вновь дарит мне короткий поцелуй, после чего подхватывает на руки. Это напоминает о том, как он изрезал мне ноги, чтобы я не мог убежать. Радовало, что он пощадил меня в этот раз. Видимо, я отделаюсь лишь истерикой и нескончаемой ненавистью к себе, что, всё же, симпатизировало больше, чем пытки. Он кидает меня на кровать. От одной лишь мысли о том, что будет дальше, я возбуждаюсь, тяжело дыша и дрожа. Осознаю, что моя реакция отвратительна, из-за чего испытываю к себе отвращение.       На тумбочке лежал пистолет, которым я пытался застрелить Байрона, когда тот, как оказалось позже, не спал. Для меня было неожиданностью то, что он был не заряжен, а всё это -- ловушка, или же проверка, после которой меня стал, по иронии судьбы, возбуждать электрошокер. Помню, как он вырубал меня им вновь и вновь. Я надеялся, что умру, но, как оказалось, убьёт меня не слишком сильный разряд, а надежда -- самый, наверное, медленный и жестокий убийца времени и внутреннего мира. Когда-то приходит осознание, что надеяться бесполезно, и внутренняя сказка трещит по швам, оставляя на душе незаживающие рубцы.       Заранее встаю на четвереньки, не заставляя его ждать. Колени безумно болят, а вместе с тем пришла фантомная боль в горле, напоминая о том вечере, когда я разозлил его особенно сильно. Грязный пол в сперме и рвоте я был вынужден вытирать своей одеждой. Тогда он разрешил положить её в стиральную машину, поэтому мне не пришлось стирать вручную.       Ловким движением он стягивает с меня джинсы и нижнее бельё. Байрон не любил церемониться в чем-то подобном. Ему нравилось медленно причинять боль, а не удовольствие. Я привык. Свыкся с мыслью, что из этого кошмара нет выхода. Думаю, я сам виноват, ведь сам вернулся, когда мог сдать его, но промолчал. Притворился идиотом. Возможно, единственная причина, по которой я жив.       Поцелуй в окровавленную шею. Этот запах преследовал меня. Я отчаянно пытался убежать от него, но возвращался, в надежде, что всё изменится, как жаль, что чудес не бывает. Байрон совершал великое зло, оставляя меня в живых, когда мог безжалостно убить. Мне было не жалко тело, ведь лучше быть мёртвым снаружи, чем в душе, уставшей жить с этими тяжёлыми грехами, которые он заставляет меня совершать и по сей день. Чувствую два пальца внутри. Становилось невыносимо мерзко от себя самого. Хотелось сбежать из этого тела, навсегда забыться. Банально пропасть. Дотрагиваюсь руками до своей шеи. Осознаю, что кровь не останавливается. -- Кровь не останавливается...       Шлепок по ягодице, покрытой синяками, от чего стало лишь больнее, говоривший о том, что мне лучше заткнуться. Ему было совершенно наплевать, что я чувствую. Его жажда крови сильнее любви, которую я, стыдно это признать, действительно испытывал. Я любил Байрона и прекрасно знал, а скорее просто внушал себе, что тот тоже питал это нежное чувство ко мне, проявляя в своей манере. Особенной. Так, например, он подарил мне труп ненавистного мной человека на день рождения. Мы вместе раскрошили его голову молотком, подобно пиньяте, только вместо конфет откровенный фарш из мозгов. Благо, мне не пришлось его есть, но с тех пор снятся лишь кошмары, сопровождаемые отвратительным запахом сырого мяса.       Погружённый в свои мысли, я даже не заметил, как пальцы сменились довольно горячим и внушительным по размерам половым органом. Издаю глухой стон. Мои ноги слегка дрожат. Выгибаюсь в спине. Боль вперемешку с удовольствием. Я пал настолько, что одно без другого для меня, увы, не существует. Если всё было слишком хорошо, я всеми силами пытался сделать хуже, совершая абсолютно идиотские поступки. Если всё было ужасно, я не делал ровным счётом ничего и моя жизнь катилась к чертям. Но, признаться честно, я ни счастлив, ни несчастен. Всё проходит мимо. Без Байрона жизнь катится в ещё большее дно. Я словно зависим.       Каждый наш конфликт, зачастую высосанный из пальца, заканчивался либо сексом, либо моим ночным кошмаром. Я никогда не мог выбрать, что хуже: оргазм, а после нескончаемая истерика от отвращения к самому себе, или же времяпровождение в подвале без какого-либо источника света, лишь наедине с собой и своими мыслями, тревожными, говорящими о том, как я ущербен, раз до сих пор торчу в этом жутком месте, получая удовольствие от того, что со мной делают. Даже сейчас я стону, двигаясь в ответ, сжимая простыню под собой. Вскрикиваю. Не успел понять, когда грубость начала меня заводить. Его толчки такие быстрые. На всю комнату слышны пошлые и в какой-то степени мерзкие шлепки бёдер, хлюпанья смазки... Я вновь предал все идеалы и мечты, просто вернувшись в этот дом, к этому чудовищу. Начинаю плакать, проклиная себя. Была в разрушении какая-то печальная, трагическая красота. От этого ясность моего ума меркнет. Любовь сделала меня слепым.       Когда это наконец закончилось, я, не сказав ни слова, пошёл в душ. Даже вода не могла заглушить мои мысли. Я думал о многом, например о том, что каждый сам выбирает, как ему жить и расплачивается за это. Моя расплата -- страдания. Он смог убить меня. Не ножом. Горячая вода обжигала. Боль, словно нескончаемо преследовавшая меня. Я не смог предугадать, когда его рука на бедре привела к ножу в сердце. Мне было так больно, но ему всегда было как будто наплевать. Действительно, людям порой нужны трудные времена, чтобы развивать душевные силы, но на мне это не работало. Я сломан, повержен. Хотел покончить с собой, но Байрон однажды сказал мне, что все хотят и уже никто не придаёт этому особое значение. Я промолчал. До сих пор молчу. Вспоминаю человека, которому было не противно дотронуться своими нежными руками до моего изуродованного, искалеченного этим монстром тела, и бессильно рыдаю.       Выхожу с опухшими красными глазами, за что получаю пощёчину. Он ненавидел мои слёзы. Возможно, ему это причиняло боль, а возможно это была банальная жажда контроля чего-то настолько банального, как мои эмоции, чувства. Я уже давно перестал улыбаться, смеяться. Не думаю, что смогу вернуться к обычной жизни. Без смертей, без унижений, без саморазрушения, без Байрона. Но, всё же, так хотелось. -- Тот парень... Он показал мне, что жизнь может быть другой. Отстой, да?       Я не понимал, почему сказал это сейчас, без каких-либо эмоций на лице, но всё же мой голос, прежде слабый, сейчас был полон надежды и какой-то внутренней силы. Байрон посмотрел на меня взглядом полным ярости. Он явно не хотел слышать ничего про того, с кем я сбежал в поисках нежного чувства. Я хотел сказать тому парню, что испытываю, но моё горло словно сковало льдом. Всё же, этого психопата я любил сильнее, раз вернулся. Но, в то же время, витая в мечтах, я грустил явно не о нём. Это разрывало мне душу. -- ... Ты вообще любишь меня?       Тишина в ответ и пустой взгляд. -- Так убей меня тогда, лол. Я устал, правда...       Была в моих словах какая-то недосказанность, но сил говорить более не было. Я действительно устал жить в надежде на то, что моя глупая мечта сбудется. Хотелось быть простым подростком, но жажда саморазрушения всё сломала, заставляя меня продолжать эту жизнь с сожалением о том, что существую. Хотелось стать оболочкой пропавшей души, пасть телом, которое не воскресить. Ненависть в сердце вперемешку с возвышенным чувством... Я, наверное, устал подчиняться. В голове звучала одна единственная мысль: "Отпусти меня". -- ... Как скажешь.