Color my life

В классе совсем серо, когда за окном с самого утра падает крупный мягкий снег и ни единого солнечного луча не пробивается сквозь плотную пелену туч. Вокруг — размеренный монотонный шум голосов. Ли Феликс привык к своим одноклассникам и их каждодневным разговорам. Привык и к тому, что эти разговоры никогда не обращены к нему. Он с самого начала как-то не вписался в класс, с первого же своего появления. Впрочем ничего удивительного, он никогда никуда не вписывался. Те, у кого есть родственные души, нередко особенно выделялись из общей массы, и это было скорей их минусом, чем плюсом. Куда проще социализироваться, когда у тебя на коже счетчик, фразы или рисунки, когда у тебя глаза одного цвета с твоей родственной душой, когда вы видите одинаковые сны или когда ты чувствуешь тепло от прикосновений. А когда ты не ощущаешь эмоций до момента появления в твоей жизни того самого человека или когда с каждым днем все больше замерзаешь — вот это проблема. Это проблема! — сначала думает Феликс, когда понимает, что весь мир черно-белый не просто потому что у него какая-то извращенная форма дальтонизма, а потому, что он никого не встретил. Того самого. Который «принесет в жизнь краски», как бы это банально ни звучало. Осознание, что это не так уж и страшно, приходит не сразу — только после возникшей от этого осознания паники: он не свободен, он не сможет выбирать себе партнера, за него все предрешено, и жизнь с самого рождения идет по этому пути. Далеко не все люди, имеющие родственные души, могут нормально общаться в коллективе и не ощущать себя при этом какими-то не вполне обычными или даже инвалидами. Если человек тяжело переживает эту свою особенность, то может начать видеть укор в чужих словах, нервничать, обращать слишком много внимания на свои отличия, и в итоге сам себя изводит. А детям обычно лишь дай волю — любой чуть выделяющийся из всех человек непременно будет подвергнут шуткам или даже издевкам. В этом мире родственная душа делает тебя скорей изгоем, чем особенным; скорей невыгодно выделяет из толпы, чем помогает мимикрировать под нее. У Феликса никогда не получалось делать вид, что он не отличается, но лично его и не волновал ни монохромно серый цвет глаз, ни отсутствие цветов. Это мешало, без сомнений. Но не тревожило так сильно, чтобы закрыться от мира, как предпочитали делать многие люди с особенностью в виде предназначенности кому-то. В конце концов, в мире существуют сотни людей, у которых привязка к родственной душе проявляется еще более явно и даже как-то неприятно, возможно проблемно для окружающих. А Ёнбок никому не навязывался, а значит и никому не вредил. Ведь так? Если бы. В каждой школе Феликсу приходится отстаивать свое право просто быть. Просто чтобы от него отстали наконец. Неужели так сложно? Просто оставить в покое и не допрашивать, не издеваться, не пытаться подколоть. Он не просит понять, он не просит дружить, не просит проводить с ним время и звать в свою компанию. Ему нормально одному. Лишь бы не дергали. В конце концов, что такого особенного? Даже если глаза всегда выглядят, как старая выцветшая фотография. Учиться порой тяжело — некоторые графики не различить, некоторые упражнения не сделать. Порой приходится просить помощи в совсем элементарных вещах — и либо натыкаться на намеренные подставы одноклассников, либо на ворчание педагогов: «Может вам стоило бы перейти на домашнее обучение, юноша?» Возможно. Но он продолжает учиться из упорства. И иногда менять школы, когда становится совсем тяжко взаимодействовать с подавляющим большинством одноклассников или переподавателей. Трудно объяснить, что такая крохотная особенность, едва ли влияющая на качество жизни, на самом деле требует очень большого количества общения. Какого цвета свет светофор? Как расшифровать график? Как определить индикаторы? Лакмусовая бумажка? Тексты на цветном фоне? Приготовление пищи? Прогноз дождей? Чем больше информации требуется от мира с возрастом — тем больше проблем возникает при попытках эту информацию получить. Особенно на учебе или на улице. И не то чтоб все тянутся посодействовать, а вот насмехаться — с удовольствием. Единицы пытаются помочь. И Феликс это очень ценит. Но и понимает, когда такие люди отходят в сторону, утомленные или получившие явное неодобрение остальных. Да, действительно, чудику помогать — себе дороже. А всего-то родился, будучи сразу кому-то предназначенным. И ведь это так иронично: его родственная душа, эта вторая половина головоломки к миру, могла уже сотню раз умереть, могла вообще не родиться, а могла просто избавиться от своей «метки» соулмэйта. А Феликс и не узнает. Он не сможет подобрать ключ и понять происходящее, разгадать мир, может никогда не узнать, что он упускает такого, из-за чего к нему относятся, как к прокаженному. А если его родственная душа просто не хочет? Не согласна? Если она точно так же, как и остальные, отнесется к нему с пренебрежением? Не примет? Отторгнет? Ёнбоку даже не хочется знать, что это за человек, не хочется рисковать и снова наступать на те же грабли, что и со всеми остальными. Не хочется даже пытаться настроиться на это взаимодействие. Черт с ним, с миром, как-нибудь без него обойдется! Да и без родственных душ тоже. И вообще без людей, ничего страшного. Но… Может, именно этот человек его поймет?.. Феликс лишь усмехается. Какая призрачная надежда. Блеклая и серая. За окном тоже серо. Для Феликса так всегда, но зима его любимое время года: зимой серо для всех. Он не может видеть весной и летом цветы, осенью — листья. Все эти простые радости от безумного разноцветья мира ему доступны разве что по восхищенным возгласам вокруг. Везде одни цвета. Ему иногда кажется, что он один — серый. Он смотрит по утрам в зеркало, но видит лишь серые волосы, серые глаза, чуть более светлую серую кожу и серые же точки веснушек на ней. «Ты поцелованный солнышком». Нет, мам. У солнца нет цвета. И Феликс тоже бесцветный. «Мама, смотри какой красный цветочек» Серый. «Сонхён, небо сегодня такого насыщенного синего» Серого. «Ого, тут так пестро, столько разных цветов» Серых. «У меня в глазах рябит от этого обилия» «Он такой интересной расцветки, ты где-нибудь такое видела?» «Ты только глянь, Минджи, какой яркий желтый, прямо солнечный» «У травы такой свежий цвет» «И сколько же слоев понадобилось, чтобы добиться такого насыщенного оттенка» «Надо же, такой нежный, почти прозрачный тон» «Такое пестроцветие, все так ярко и красиво» «Надо же, он ведь совсем серый» Феликс на секунду словно выныривает из-под воды, но практически тут же падает обратно. Серый. Цвет серый. Для них это просто цвет. — Боженьки, смотри, смотри! Он же… — А такое бывает вообще? — Пхххаа, обалдеть, чувак! Да он же просто мышь! — Ничего себе, это что, гибрид какой-то? — С ума сойти, выцветший будто. Его что, в хреновом порошке постирали? — Безумно странный… Из этих, что ли? Как фотка старая. — Да он же целиком серый! Феликс хмурится, осознавая, что голоса сейчас звучат не роем воспоминаний в его голове, а вполне себе рядом, вокруг. И что это уже знакомые голоса одноклассников. Их оживленные насмешливо-удивленные интонации привычны, вот только направлены обычно на самого Ёнбока. Приходится открыть глаза. Сначала — ничего. Вроде все как обычно: нормальный шум, перешептывания, хихиканье. Вот только пальцами все показывают куда-то в сторону учительского стола. — Потише, пожалуйста! — голос совсем не такой уверенный, как того требуется, даже подрагивающий. И совершенно незнакомый. Феликс смотрит туда, куда все указывают, и замирает, словно оледеневший. Тем не менее, его обдает жаром. — Всем доброе утро, меня зовут Пак Сонхва, и с этого дня я веду у вас литературу. Молодой мужчина. Высокий, с изящными чертами лица и крупными глазами. Аккуратно одетый, придерживающий какие-то учебники. Растерянный и явно смущенный. Новенький учитель. Но Феликс не может оторвать от него глаз не поэтому. Он цветной. Настолько цветной, что у Феликса в глазах рябит от избытка красок. Впервые в жизни. Все эти вот самые… Красные, зеленые, желтые… Феликс понятия не имеет, какое слово какому цвету соответствует, поэтому ему кажется, что этот человек — средоточие всех возможных цветов на свете. Темней — волосы и красиво очерченные полные губы. Такие яркие и поблескивающие, похожие на ягоды. Светлей — кожа и тонкие длинные пальцы, придерживающие книги. Совершенно черные, словно какие-то глубокие озера, глаза. Преподаватель тоже замирает, растерянно глядя на Феликса в ответ. Весь класс переводит взгляд от одного к другому, потому что температура между ними накалена до предела, от разряженности воздуха, кажется, что трудно дышать абсолютно всем. Кроме Феликса. Он поднимается махом и подходит широким шагом почти вплотную, заглядывая в чужие глаза. Первые не-серые глаза в его жизни. Нет, он не верит, это какой-то чертов глюк. — Ты… поцелованный солнцем, — Пак Сонхва вдруг улыбается — так ярко, что Феликс, и без того не привыкший к наличию хоть каких-то принципиально отличных от серого оттенков, совсем теряется и часто моргает в замешательстве. Да, верно. Так говорят. Феликс не очень понимает, что это значит, потому что цвет солнца для него — слепящий белый, не более. Но Сонхва вдруг проводит пальцами по его щеке. Таким легким естественным касанием. И столь трепетным, словно ждал этого всю жизнь. И Феликс лишь успевает судорожно вдохнуть и схватиться за его руку, как за последнее свое спасение. Потому что все вокруг вдруг вспыхивает таким разнообразием красок, что глаза жжет и мир вокруг становится физически тяжело выносить. За спиной поднимается какой-то невыносимый гомон голосов, среди которого мало что понятно, особенно из-за шума крови в голове и попыток наладить дыхание… Но — все же — Феликс замечает одну вещь. На щеках Сонхва вдруг россыпью появляются веснушки.