Холодный и горячий

Двуручный меч, объятый пламенными искрами, рассекает ночной воздух, будто режет снег – резко и с шипением, а после гладко вонзается в чужую плоть. Издав предсмертный писк, враг, раскроенный от плеча наискось, бездыханным мешком гулко падает на мощенную камнем улицу Мондштадта. Последний в уже давно мёртвую кучу. На этот раз хиличурлы, ведомые магом бездны, пытались проникнуть в город со стороны доков, но совсем неудачно наткнулись на доблестного Полуночного рыцаря. Сидя на крыше высокой башни, Кэйа надменно фыркает и, подбросив монетку в воздух, ловит не глядя. Какое чудесное зрелище устроил его названый брат. Загляденье! Далеко внизу Дилюк резким движением стряхивает сгустки запёкшейся крови с раскалённого лезвия меча и, удостоив поверженного врага коротким скользящим взглядом, направляется по улице вглубь города. Не так быстро. Кэйа прячет монетку в кармане, отталкивается от края крыши и, подпрыгнув ввысь, ловко приземляется посреди улицы, вонзая в мостовую меч и выбивая из нее несколько гладких камней. Прямо на пути Дилюка. Тот останавливается, смотрит неодобрительно на выемку от лезвия, подёрнутую серебряной паутинкой льда, – «какое вредительство!» – потом окидывает взглядом сквозь прорези совиной маски самого Кэйю, уже спрятавшего меч за спиной. И от взгляда этого так холодно и зябко, как от чистого крио. Совсем не вовремя вспыхивают в сознании слова маленького волчонка, очень точно описывающие Рагнвиндра: «Красный и чёрный. Холодный и горячий». Кэйа инстинктивно ведёт плечами и ухмыляется небрежно. – Ты, как всегда, потрясающ, мастер Дилюк! – с восторгом восклицает он и хлопает в ладоши. И в этом столько фальши, что Рагнвиндр морщится, словно от боли. Он молча обходит Альбериха и идет дальше по улице. Кэйа смотрит в его спину, прямую и отталкивающую, как олицетворение слова «нет», и его улыбка ломается, точно разбитое стекло. Нет уж, хотя бы этого Дилюк его не лишит. Не разорвёт их единственную связующую нить, тонкую и хрупкую, скрытую ото всех… Ледяной скачок – и Кэйа оказывается прямо перед ним, ловит его за плечи, останавливая прямо на ходу. Дилюк горячий, несмотря на тон голоса и холод в огненных агатах глаз. Такой горячий, что ладони обжигает. Он хватает Кэйю за запястья, уворачивается, отстраняет от себя и вновь уходит. – Я не в настроении, – тихое, колючее. Опускается морозной дрожью вдоль позвоночника, как страх и отчаяние. Кэйя не сдаётся. Привык. Знает его, как свои пять пальцев, знает причины его грубости. Знает, что заслужил это. – А разве у тебя когда-то оно бывает? – Альберих догоняет его и идёт рядом, беспечно сцепив руки за спиной и улыбаясь так, словно счастлив, как никогда. Тоже фальшиво. Он весь пропитан ложью, а Дилюк читает его, как открытую книгу. И, по его мнению, вся эта книга исписана словом «ложь». Красиво, каллиграфически, с экзотической, манящей обложкой, обещающей прекрасное содержание. Но стоит открыть – сплошное разочарование. – В день, когда ты будешь «в настроении», – продолжает Кэйа своим бархатным, неспешным голосом, – я перестану пить. Но этого никогда не случится. Ожидаемо Дилюк делает вид, что не слышит. Игра в игнорирование – это худшее, что он может предпринять по отношению к Кэйе, и тот держится, терпит. Стойко держится, но его хватает лишь на пару застывших изморозью минут – потом он быстро оглядывается, убеждаясь, что ночная улица всё так же пустынна, и толкает Рагнвиндра к стене очередного дома. Под ладонями кристаллизируются колкие снежинки, врезаются в ткань камзола там, где Кэйя хватает его за руки, прижимая их к холодному серому камню. – Ты же знаешь, что я могу быстро поднять твоё «настроение», братишка, – сквозь кривую ухмылку сладко произносит Альберих, и дыхание его в осеннем тепле вырывается морозным паром. Запястья Дилюка покрываются тонкой коркой льда, а потом резкая волна жара превращает кристаллы в воду. Вспышка, толчок – и вот Кэйа оказывается впечатанным в стену. Ладонь, обтянутая алым, обнимает его шею, но не сжимает, лишь крепко удерживает, а чёрные угли зрачков вспарывают смуглую кожу. – Не называй меня так, – шипит Дилюк и сцепляет зубы. Кажется, слышно, как он ими скрипит. Отчётливо ощущается запах жженого дерева и дыма. Такой опасный и такой родной. Кэйа сдавленно смеется – у него никогда не было инстинкта самосохранения. Он запрокидывает голову, упираясь затылком в шершавый камень, прикрывает глаз, а ладонями вцепляется в чужие бёдра, недвусмысленно тянет к своим. – Как скажешь, мастер Дилюк, – выдох на грани шепота. Приоткрытые губы, хватающие воздух. Кэйа давит в себе крио, не оказывает ни капли сопротивления, да и ни к чему – Дилюк никогда не навредит ему, несмотря на ненависть. Слишком благороден. Время загустевает, замирает, тянется, погруженное в ночную тьму, и Кэйе уже кажется, что сейчас его в очередной раз оттолкнут и бросят посреди пустой улицы, вновь наказывая, оставляя в холоде и чувстве вины. Справедливо и больно. Он сильнее вцепляется в жесткую ткань дилюкова камзола и крепче сжимает веки, хмурится, словно ждёт удара. – Прекрати, – рычащая вибрация у самого уха, отдающаяся колкой дрожью по всему телу. Кэйа судорожно вздыхает, намереваясь спросить, что именно ему нужно прекратить, и тут же губы опаляет грубый огонь – яркий, как вспышка, и неудержимый, как лесной пожар. Он с жадной готовностью вдыхает его, наполняя им лёгкие, впитывает, согревая вечно холодное тело и промёрзшие кости. Обвивает руками свой ценнейший кусок шипящего угля, вжимает в себя, с диким остервенением отвечая на поцелуй, что в считанные мгновения превращается в безмолвную битву. Они кусают губы друг друга, сплетаются языками, бесстыдно и влажно, неловко в порыве стучатся зубами, кто-то из них сдавленно стонет… Кэйе хочется надеяться, что Дилюк. А потом Рагнвиндр резко отстраняется, отшатывается даже. Смотрит ошалело широко распахнутыми глазами сквозь прорези маски и, ни слова не сказав, берет Альбериха за руку, чтобы увлечь за собой вдоль по улице. Поворот налево, ещё раз, шаг срывается на бег. Кэйе прекрасно известен этот путь, он не скрывает довольную победную улыбку, и сердце бьётся сумасшедше вовсе не из-за спешки, а от предвкушения. В «Долю ангелов» они ожидаемо входят не через парадный вход, а забираются через незапертое окно на третьем этаже, и оказываются в кабинете Рагнвиндра – небольшой, но уютной комнате с очень крепким и широким столом, удобным диваном и отменной шумоизоляцией. Всё проверено и испробовано много раз, а пьяный гомон с нижних этажей таверны уж точно скроет любые звуки. Дилюк закрывает окно и замирает, глядя куда-то сквозь стекло и не поворачиваясь к Кэйе. Спина прямая и напряжённая, как камень, шнурок на волосах ослаб, а пламенные волны непокорно разметались по жёстким плечам – вот-вот вспыхнут алым заревом, сжигая к демонам всё вокруг. Усевшись на край стола, Альберих невольно любуется им и сжимает ладонями свои острые колени, не позволяя себе коснуться чужого пламени. Иронично, что они даже в стихиях противоположны. Действительно антиподы. В груди что-то болезненно сжимается, скручивается острой проволокой вокруг сердца, и даже дышать становится тяжело. Он не должен здесь находиться, жалкий предатель и лжец, которому «можно верить лишь наполовину, и то в лучшем случае». Кэйа вновь смеется, мелодично и мягко, идеально наигранно, как научился, узнав, что правда делает только хуже и обращает братьев во врагов. – На столе или диване? – его голос, окрашенный переливчатым смехом, такой медовый и влекущий, но только не для Рагнвиндра. – Может, мастер Дилюк хочет на полу или у стены? Тот резко оборачивается, стягивает маску с лица и бросает куда-то на пол. Воздух вокруг него плывёт, как расплавленное стекло. Запах дыма становится отчётливее. – Я хочу, чтобы ты замолчал. Кэйа. Ох, даже без извечного отвратительного «сэр». Но Альберих, будто уже хватив крепчайшего вина, не может остановиться, да и зачем, раз от него и так ожидают всегда худшего. Сбросив с плеч меховую накидку, он скалится с вызовом и разводит колени. – А ты заставь меня. Дилюк. Заставь молчать. Заставь забыть. Заставь забыться. Кэйа напрашивается на очередную импульсивную грубость, ибо это намного прекраснее, чем глухое молчание, чем холодное игнорирование или сдержанная враждебность. Это – эмоция, что согревает и доказывает хоть какое-то небезразличие. Во мгновение ока чужая ладонь накрывает его рот, другая – вплетается тонкими шелковыми пальцами в синь волос на затылке, и на контрасте сухие горячие губы касаются его виска мягко и нежно. – Молчи, прошу, – раскалённое дыхание ложится на прохладную кожу, губы тихим пламенем скользят ко лбу. Дилюк плавно толкает Кэйю лечь на стол и убирает ото рта руку. У Альбериха куча едких фраз в голове, но ни одна не достигает языка. Застывает тишиной где-то в горле, не давая сказать ни слова. Кэйа сжимает губы в нить, откидывает голову на гладкое дерево и позволяет расстегнуть на себе рубашку, хотя из-за глубины выреза и расстегивать-то почти нечего. Бледный жар касается смуглого льда, вспыхивает пылающими цветами по коже, проникает в тело, точно ветвистые искры электро, вызывая тонкую дрожь. И Кэйа тихо постанывает каждый раз, когда шершавые мягкие губы приникают к нему лаской. Да что с Дилюком такое? Откуда эта нежность, расцветшая посреди ледяной пустыни, сковавшей его сердце еще четыре года назад? То даже не позволяет прикоснуться к себе, то сам целует, почти не останавливаясь. То видеть не желает, то является из ниоткуда, чтобы защитить от Ордена бездны, ссылаясь на некомпетентность рыцарей Фавония. Холодный и горячий. Кэйа на ощупь стягивает шнурок с его волос – и те рассыпаются пламенными волнами по спине и плечам Рагнвиндра, опадают Альбериху на обнаженную грудь и в мягком мерцании свеч отливают тёмной медью. Он берет их в ладонь, чувствуя тяжесть шелка, держит, пока чужие губы сжимают его сосок, а язык обводит, дразнит, ласкает так чувственно. Пока поцелуи неспешно опускаются вниз к животу, а кончики пальцев дарят прикосновениями тепло. И вместо того, чтобы принять всё это, дать расслабиться, в голову Кэйи лезут мысли одна холоднее другой. Что однажды настанет время, и ему придётся сделать выбор между кровными узами и узами сердца, и он не знает, что выберет, но уже заранее расплачивается. Заранее ищет себе наказание, убивается на службе Мондштадту и всего себя отдаёт человеку, кровно неродному, но самому близкому. И будет отдавать впредь, пока не настанет тот-самый-момент, когда прошлое спросит с него всё и придёт забрать долг. А еще мысли о том, что ему непривычно в этой незаслуженной нежности. Слишком заботливо. Неправильно. Так не должно быть. С тех самых пор, когда они едва не убили друг друга, Рагнвиндр ни с кем и никогда не был близок даже во время своего трёхлетнего путешествия по Тейвату. Не то, чтобы Кэйа следил… Следили другие люди по его приказу, точнее, ненавязчиво наблюдали. Не из ревности, конечно, просто его вспыльчивый брат оставил глаз Бога в Ордене и ушел. И демонам известно, что могло с ним случиться, несмотря на то, что глаз порчи и двуручник всё равно были с ним в этом долгом путешествии. А вот сам Кэйа… по мнению окружающих, и в особенности Дилюка, никогда святым не был. Поэтому он стал именно таким. Не святым. Крио нуждается в пиро, Альберих пытался найти нужное тепло, даже не надеясь, что после всей лжи Дилюк, вернувшись в Мондштадт, хотя бы посмотрит в его сторону, не говоря уже о восстановлении их близости… И обилие «Полуденной смерти» как раз располагало к поискам хотя бы мимолётного огня. К общей вине перед Дилюком прибавилось ещё. Одной больше, одной меньше… какая уже разница? – Что ты со мной, как с нежной барышней? – небрежно бросает Альберих и изломанно ухмыляется. – Я прихожу к тебе, чтобы ты меня трахал. Нам ведь ничего друг от друга больше не нужно, верно? Значит, давай без вот этого всего, будь так любезен. Рагнвиндр резко отстраняется, нависает над ним на вытянутых руках, и взгляд такой – то ли придушить готов, то ли испепелить заживо. Ноздри гневно дрожат, желваки играют на высоких скулах, в глазах пылает злость. Кэйе становится так жарко, будто он совсем близко к открытому огню. То, что нужно. «Сожги меня к демонам». Безмятежно улыбаясь, Альберих трясущимися руками расстегивает пояс на своих штанах, стягивает их на бёдра. И, оставшись обнажённым, потому как белья он, собственно, и не носит, вовсе не стесняется своего явственного возбуждения. Пусть его дорогой заклятый брат решит, что Кэйа только за этим и приходит по ночам, больше ни о чём думать не нужно. Никаких привязанностей и воздыханий. Так Дилюку потом будет проще убить его, если потребуется. Откровенно говоря, Кэйа наивно уповает на это. Наверное, это была бы лучшая смерть. Вцепившись углями широких зрачков в единственный открытый глаз Кэйи, Дилюк делает шаг назад, подхватывает его сапоги под голенища и одним движением снимает сразу оба. Слуха касается гулкий стук упавшей на деревянный пол обуви, следом летят штаны Альбериха, вопиюще узкие и тонкие, точно вторая кожа. Не отводя взгляда, Рагнвиндр сбрасывает с плеч камзол, с остервенением расстегивает на себе пояс, приспускает брюки и тянется немного вниз – Кэйа слышит, как выдвигается верхний ящик стола. Ох, ему прекрасно известно, что именно среди рабочих бумаг и расчетных журналов хранит мастер Дилюк. Колени предательски подрагивают от одной лишь мысли, что пузырёк с лотосовым маслом лежит в письменном столе только для их тайных встреч. Где-то между всем этим Рагнвиндр успевает снять с левой руки перчатку. На этом всё: спущенные штаны и одна перчатка – дальше он не разденется. А жаль, так жаль. Почувствовать бы вновь его неприкрытое тело под ладонями и на себе, безумно красивое, гибкое, но Дилюк больше никогда не позволит себе обнажить перед Кэйей ни тело, ни, тем более, душу. А ведь раньше, в их юности, далекой и будто уже чужой, они старались прижиматься друг к другу теснее, кожа к коже, точно мечтая вплавиться друг в друга… Воспоминание некстати оседает в горле горечью, а Кэйа любит сладость, даже в вине. И какого-то демона вновь срывается на прерывистый сдавленный смех, прикрывает глаз – и тут же слух пронзает негромкое, но острое, как закалённая сталь: – Смотри. На. Меня. Кэйа даже вздрагивает от неожиданности. Ловит прямой взгляд и чувствует, как собственные скулы сводит от проклятой ненастоящей улыбки. – Значит, ты хочешь в этот раз так, – и даже сейчас Альберих умудряется звучать бархатно и хищно. А в следующее мгновение Дилюк резко подхватывает его под бёдра, подтягивая к краю стола, и закидывает одну его ногу себе на плечо. – Отведёшь взгляд – и вылетишь отсюда вон, – угроза совершенно не пустая, с него станется пойти на принцип. – Ты же приходишь за этим ко мне, значит, смотри на меня. Так хочешь заполучить мой взгляд? – хорошо. А как бы ты отреагировал, посмотри я на тебя обоими глазами? Если бы ты узнал, что скрывает повязка? Вновь попробуешь убить меня, как тогда? А ведь в тот раз я раскрыл лишь часть правды. Однажды мы сойдемся в битве вновь, и кто-то из нас определенно лишится жизни. – Ты сегодня слишком разговорчив, не находишь? Это моя прерогатива, вообщ… Ах! – Конец фразы тонет в шумном вздохе, когда Дилюк касается его внизу, меж разведенных ног, проводит влажными подушечками пальцев, а затем проникает внутрь, горячо и упруго. Туго – очевидно, что сразу двумя пальцами. Кэйа выгибается, давится стоном и только каким-то чудом заставляет себя не закрыть глаз, смотреть прямо в пылающий агат, какой можно сыскать лишь на Драконьем хребте, среди вечного льда. Пальцы погружаются до упора, замирают на глубине, опаляют, наполняя жаром: так много и так невозможно мало. – Ты… мог бы и без этого… сразу, – прерывисто напоминает Кэйа и ловит губами воздух. Иногда ему удаётся довести Дилюка до точки кипения так быстро, что в спешке им приходится довольствоваться укутанной тенями ночной подворотней, широкими стволами вековых пихт неподалеку от разбитого Путешественником лагеря на очередном задании или прикрытием источенных временем руин, кишащих врагами. И тогда уж о подготовке нет и речи. В эти минуты Кэйа жадно упивается их отчаянным безумием, разделённым на двоих, приправленным отголосками тонкой мерцающей боли… Дилюк ожидаемо ничего не отвечает на его слова, хмурится напряженно, сжимает губы, и Альбериху на ум приходит очередная шутка, что так и остаётся неозвученной, потому как пальцы внутри начинают размеренно двигаться, вбиваться с ласковой, чётко выверенной силой, и Кэйе становится уже не до смеха. Рагнвиндр слишком хорошо знает его тело, знает все нужные точки, коими может свести с ума, выгнать из дурной головы лишние мысли, заставить вместо едкостей и бравирования лишь лихорадочно дышать, умолять и выстанывать своё имя. И Кэйе абсолютно плевать, как он сам при этом выглядит. – Сильнее, – шипит он сквозь зубы, широко распахнув льдистую синь с острым ромбовидным зрачком. – Не тяни уже! И к нему прислушиваются: растягивают сильнее, уже добавив третий палец, быстрее и импульсивнее. Вездесущий холод отступает, тело – словно раскаленный нерв, дрожащий на пределе, невозможно тяжелый и чувствительный. Кэйа смачивает языком пересохшие губы и сжимает пальцами свои напряжённые соски, жёстко, до отрезвляющей боли, стонет неприкрыто и совершенно бесстыдно, подаётся навстречу пронзающей его тело ласке, но не смеет коснуться своего члена, твердого, как камень, пульсирующего пьяной кровью, истекающего удовольствием. О нет, ему вовсе не хочется закончить всё быстро. Дилюк, разгоряченный, с заревом румянца на щеках, непокорным огнем волос и нездоровой дикой искрой в глазах выглядит балансирующим на грани. Нужен лишь маленький толчок – и его хрупкий контроль растает, как лед под ними обоими тогда на архипелаге. Сейчас самое время сказать что-то похабное, вопиющее, пошлое, но Кэйа в немом восхищении тянется к его лицу дрожащими ладонями, и на кончиках пальцев блестят снежинки. Они касаются щек Дилюка, вмиг тая и исчерчивая их хрустальными линиями, точно слезами. «Ты такой красивый», – мелькает в голове и неосознанно расцветает на губах искренней восторженной улыбкой. В груди точно взрывается одна из бомб Кли, выворачивает ребра наружу, захлёстывает щемящей нежностью, как приливом. – Поцелуй меня, – неожиданно для себя полушепчет Кэйа, и обнимает лицо Рагнвиндра ладонями, – …Люк. Чувство приятной наполненности вмиг ускользает. Дилюк берет Альбериха за плечи, сжимает ощутимо, и Кэйа ожидает чего угодно: от очередного гневного «Не называй меня так!» до «Пошел вон отсюда!», но продолжает гладить большими пальцами его лицо. И может поклясться, что перед тем, как Дилюк порывисто наклоняется к нему, чтобы из губ своих напоить сладким пламенем, в его глазах блестит отраженное в море небо. А потом всё и вовсе перестаёт существовать: пьяный говор этажами ниже, дождь, вдруг рассекший хмурое ночное небо и врезающийся в крышу, твёрдый стол под спиной и нервно дрожащий свет свечей. Исчезает всё, остаются лишь желанные тесные объятия, лихорадочные поцелуи, сводящие с ума, жалящие укусы, рассыпающиеся по чувственной бронзовой коже, и любимое, исчерченное шрамами тело. Кэйа ловит ладонями грубые, давно зажившие рубцы на спине Дилюка и не может вспомнить, когда тот успел снять с себя рубашку. Зато чётко помнит, когда Рагнвиндр переносит его на удобный диван, когда широко разводит его ноги, притягивая ближе к себе. Кэйа помнит, как подаётся навстречу, открываясь и до металла прикусывая губы. Помнит широко распахнутые глаза Дилюка, взволнованно приоткрытые губы и густой сухой жар, накаляющий пространство вокруг и опадающий на кожу жгучим бархатом. А когда желанный огонь одним уверенным долгим движением, кажется, пронзает насквозь, Кэйа проваливает условие: не в силах удержать взгляд на глазах напротив, откидывает голову назад и срывается на протяжный то ли стон, то ли вздох. Открывает изящную бронзовую шею, а сам тянется к плечам Дилюка, обхватывает его бёдра ногами, вжимая в себя до упора. Впитывая жар и удовольствие пополам с легкой мимолётной болью, а в груди творится какое-то безумие, эмоции такие яркие, ослепляющие, что Кэйа захлёбывается ими. И они находят выход самым простым ему способом – смехом. Тихим, легким, переливчатым, обращённым к потолку. Кто-то, не зная Кэйю, посчитал бы это оскорблением в собственный адрес, но не Дилюк. Он целует его шею влажно и жадно, втягивая гладкую кожу в рот и наверняка оставляя алые отметины. Плевать. Альберих готов отдать ему каждый дюйм собственного тела. Он вплетает пальцы в тяжелую рыжую гриву на затылке Дилюка, намереваясь никуда его не отпускать, сжимает импульсивно и скорее чувствует, чем слышит, как сдавленный стон ложится раскаленной вуалью на плечо. А потом Рангвиндр начинает двигаться, плавно, почти выходя и упруго погружаясь до упора. Дышит лихорадочно, тяжело, жарко и напряженно дрожит. Кэйа прижимает его к себе, ловит губами его губы, заглушая собственные стоны. И всё забывается. Наконец-то. Запах дымящейся ткани и близкого огня бьёт в ноздри – и крио инстинктивно реагирует, наполняет пространство комнаты морозной вьюгой, покрывает коркой льда диван под Кэйей и тщетно шипит на коже Дилюка. А тот становится почти раскалённым, ускоряется, вбиваясь сильнее, и им обоим уже все равно, что случится с кабинетом после. …В воздухе парят снежинки и плавятся, опадая на них обоих дождём, влажные волосы липнут к горячему лбу, туман ложится на подрагивающие ресницы, взвивается под потолок паром. Когда удерживать себя на грани больше нет сил, Кэйа тянется рукой к своему члену, зная, что сейчас будет достаточно лишь нескольких секунд, чтобы получить желанную разрядку, но Дилюк перехватывает его запястье, а сам отстраняется, выходя, и Кэйа почти скулит от вспыхнувшей внутри пустоты. Но не успевает он возмутиться, как Дилюк обнимает их обоих ладонью, крепко, плоть к плоти, и от скользящих, уверенных движений, горячих и импульсивных, от такой нужной сейчас ласки Альберих всё же не выдерживает первым. Удовольствие срывается серебряными каплями на живот, он вцепляется в плечи Дилюка, выгибается и на удивление не издает ни звука – лишь ловит губами воздух, застывая, словно ледяная бездна, спокойная снаружи, а внутри взрывающаяся сотней сверхновых. Зато Рагнвиндр звучит так волнительно, хрипло и чувственно, как ветреный бархат. Кэйа упивается им, тянет на себя и обнимает крепко. И на короткие минуты они замирают вместе, точно так и должно быть. Дилюк упирается носом в его шею, дышит часто и шумно, и тяжесть его безумно приятна. Дрожащими ладонями Кэйа гладит его по влажным волосам, перебирает кончиками пальцев тяжелые пряди, устало улыбается. Как жаль, что спустя несколько минут они будут вести себя так, будто ничего не было. На нижних этажах слишком тихо, часы на стене отмеряют половину пятого – таверна закрывается в четыре. Теперь они здесь одни. Даже дождь снаружи отступает, оставляя за собой штиль и целительную осеннюю тишину. Дилюк приподнимается на локтях, и Кэйа заставляет себя разжать объятия, отпустить. Раскалённые сухие губы будто бы мимолётно касаются его виска, а потом Рангвиндр резко встаёт и отходит к столу, но тут же возвращается с невесть откуда взявшимся полотенцем и с серьёзностью, свойственной скорее битве, чем подобным действиям, обтирает живот Кэйи. Альберих прикрывает глаз ладонью, напрягается весь, вжимаясь в диван. Архонты, зачем всё это? Хочется потянуться вслед за прикосновениями, обнять, вновь увлечь на себя, вцепиться руками и ногами и не отпускать до утра, но Кэйа сжимает кулаки и ждёт, когда Дилюк отойдёт и примется одеваться. И только потом садится, опускает ноги на покрытый водой пол. Диван насквозь мокрый, на мебели и стенах – капли воды, что сверкают в свете свечей, словно янтарная роса. И Кэйа не удерживается от комментария, показывая на лужу около дивана: – Смотри, как сильно ты меня возбуждаешь, мастер Дилюк. Готов поспорить на свой глаз: ни одна девушка так не текла от тебя, – и бесстыдно хохочет в кулак, наблюдая, как Рагнвиндр стремительно краснеет и поворачивается к нему спиной. И как только он умудряется смущаться после всего, что сейчас было, для Кэйи остаётся загадкой. Но, святые архонты, этот румянец просто бесценен! Вдруг приходит мысль, что пиро Дилюка в сексе сможет выдержать только крио. Иначе есть шанс поубивать друг друга или спалить дотла всё вокруг. Может, в том, что они такие разные, не всё так плохо? От ладони Дилюка вверх поднимается сгусток пламени, зависает под потолком и источает тепло, точно от печи, густое, плавящее воздух. И пока Рагнвиндр одевается, пространство вокруг быстро прогревается. Откинувшись на спинку дивана, Кэйа закрывает глаз и наслаждается теплом, совсем не спеша скрывать свою наготу. В конце концов, натягивать мокрые узкие штаны – то еще удовольствие, да и сам процесс со стороны выглядеть будет весьма комично. – Возьми, – ему протягивают вещи. Кэйа принимает их из рук Дилюка – сухие и теплые – и благодарно улыбается, но в ответ вновь выдает очередную чушь: – Как благородно с твоей стороны. Может, до казарм еще проведёшь, как истинный рыцарь? – Я не рыцарь, – от одного лишь упоминания рыцарства Дилюк брезгливо морщится, точно попробовал слизь слайма на вкус. – Сам дойдёшь. Он поправляет перчатки и направляется к выходу из кабинета. Огонёк гаснет – комната уже просохла, будто крио с пиро здесь и не вступали в реакцию совсем недавно. Кэйа какое-то время смотрит ему вслед, нервно кусает губы, точно наказывая себя за проклятые неуместные ухмылки, а потом быстро одевается и, спустившись на первый этаж, застает Рагнвиндра у стеллажа за барной стойкой. Тот переставляет бутылки, что-то убирает, а в его спине и резких движениях рук читается недовольство. Альберих даже не пытается вникнуть, что там Дилюку не понравилось, – он садится на высокий стул, перегибается через стойку, выверенным движением запускает за неё руку и нащупывает прохладное стекло сосуда с чем-то спиртным. Откровенно говоря, ему всё равно, что там будет, главное – чтобы горело. Выудив бутылку коньяка, Кэйа присвистывает. Не вино, но сойдёт. Стоило обрадоваться улову, как облаченная в чёрно-алую перчатку ладонь тут же отбирает его. – Тебе на службу через три часа. Хочешь, чтобы рыцари Фавония упали в моих глазах ещё ниже? – Поверь, даже если я выпью целую бутылку, это не помешает мне в одиночку ликвидировать лагерь хиличурлов или магов бездны. Дилюк отставляет конфискованный коньяк на стеллаж и едва не рычит. – А потом ты ходишь к Барбаре, чтобы она исправила последствия твоей легкомысленности! Откуда он знает? Кэйа удивлённо моргает, но быстро берёт себя в руки и расслабленно смеется. – Следишь за мной? – Ещё чего, – холодно бросает Рагнвиндр и принимается слишком усердно натирать бокал салфеткой. В помещении становится заметно жарче. Глядя на то, как тонкие пальцы ритмично погружаются в высокое узкое горлышко, Кэйа не находит в голове ни единой приличной мысли. – Мы закрыты, – вырывает его из задумчивости стальной голос. – Прошу покинуть помещение. – Конечно, мастер Дилюк, – Кэйа посылает ему одну из своих самых сладких улыбок. – Я зайду после службы, – делает он ударение на последних двух словах. – Тогда ты ведь не откажешь мне в вине? Или в чем-нибудь более крепком… Альберих выходит на улицу, не дожидаясь ответа – не желая его слышать – и в лицо тут же бьёт осенняя влажная прохлада. Предрассветная тьма – густая и тяжелая, город спит и кажется безлюдным – и хорошо, что так. Но, сделав несколько шагов от «Доли ангелов», Кэйа неожиданно сталкивается с теми, кого сейчас лучше бы не встречать. – Капитан Кэйа! – пищит мелкая летающая фея, паря над плечом Путешественника и глядя хищно, точно намеревается препарировать Альбериха и съесть его потроха. – А что это вы делали в таверне так поздно? Она же закрылась час назад! И всё она знает! Итэр как-то чересчур пристально смотрит на шею капитана, а потом бросает на свою спутницу «а-ну-замолчи» взгляд. Кэйе тоже хочется посмотреть так же, но по отработанной привычке он включает харизму и дружелюбие. – Не посчастливилось уснуть за столом. Тяжелый день выдался, знаешь ли, – и, не давая ничего ответить, тут же задаёт встречный вопрос: – А вы что тут делаете посреди ночи? – Мы решили взять заказ на монстра, – произносит Итэр, как всегда, спокойно, с долей некой странной меланхолии. Впрочем, чему удивляться, если фраза «не от мира сего» – это в прямом смысле о нём? – Всё равно не спится. – Ах, вот оно что. Наш Почетный рыцарь весь в делах. Похвально, – Кэйа одобрительно кивает и быстро шагает дальше по улице, намекая своим видом, что разговор окончен. – Удачи с охотой! Но в спину врезается тонкий голосок: – Капитан Кэйа, не хотите нам помочь? – Эм, я верю, что Путешественник весьма квалифицирован в подобных вещах. Не стоит отбирать у него славу, – он подмигивает Итэру, а потом исчезает за первым же поворотом. Проклятая Паймон. Вечно лезет не в своё дело!

***

– Как он мог уснуть за столом, если мы сидели вместе с бардом-бродяжкой в «Доле ангелов» до закрытия, но капитана Кэйи там не видели? – Паймон с подозрением щурится, глядя в ту сторону, где скрылся рыцарь. – Опять водит нас за нос? Итэр пожимает плечами и, окинув долгим задумчивым взглядом таверну, замечает тусклый свет на третьем этаже. – Если мы его не видели, это не значит, что его там не было, – произносит он многозначительно и направляется к воротам города. – Как это так? – возмущается Паймон, спеша следом, но Итэр не отвечает. Если поделиться догадками с этой болтливой консервой, то они вмиг станут достоянием всего Мондштадта. А это никому не нужно. Особенно мастеру Дилюку и капитану Кэйе.