Треснувшая надежда

      Беглец — мальчик с темно-каштановыми волосами, всегда скрытым лицом и самой доброй улыбкой, какую Моно только доводилось видеть.       Беглец в толстовке, синий, пусть и испачканный, цвет которой ему невероятно идет, или Моно уже просто привык.       Беглец невероятно сердечный мальчик, крепко-крепко обнимающий Номов, точно они — его братья и сестры. Он очень мил в этом. И Моно почему-то хочется быть обнятым... точно... так же.       Беглец — тот, кто протянул Моно руку помощи, когда он сидел в Бездне с обрушившимся на голову предательством своей единственной подруги. Хотя, уже нет, не подруги, а того, кого он ненавидит всем своим расколотым сердцем.       И мальчик — Беглец, потому что из-за кандалов на ноге Моно сам его так прозвал. В своей голове.       — Как ты там оказался? — спросил Беглец после того, как они выбрались из Глубин. Целыми и невредимыми, слава... им самим.       Моно понял, какое место он имеет в виду.       — Просто оказался, — отвечает тот, — тебе-то что? — уже более грубо говорит Моно.       Он не доверяет. Не доверяет Беглецу после того, как его уже предали однажды. Моно, конечно, принял его помощь, да, и ходит сейчас вместе с ним, но он... не знает, почему, наверное? Но в одном уверен точно, — если понадобится, он бросит Беглеца прежде, чем тот успеет сделать это сам. Даже прежде, чем подумает так поступить.       И Моно все равно, если сейчас он обидится на его тон. Он был хорошим другом, и чем ему отплатили? Хватит, достаточно.       Но Беглец не обижается. Он пожимает плечами, и Моно еле-еле замечает, как мальчик отводит взгляд, потому что... челка. Вообще его немного напрягает и успокаивает то, что и она, и Беглец, и сам Моно прячут лица. Есть в этом что-то, но не самое хорошее.       — Интересно, — отвечает Беглец. Моно фыркает, — просто так не должно быть. Никто не должен оставаться один, я считаю.       Глупо, — думает Моно, — жизнь так не считает. Судьба... или его проклятое имя.       Какое-то время мальчики сидят в тишине, нарушаемой только ударами капель о деревянный пол.       Небольшая комнатка заперта на ключ, Моно проверял, покрыта полумраком, рядом даже тихо, никто не ходит, и можно спрятаться под полом в случае чего, откуда они, собственно, и вылезли. Идеально подходит для небольшого убежища.       На самом деле Моно хотел направиться дальше сразу после того, как они выбрались, но Беглец настоял на своем, — остаться, отдохнуть немного и хоть чуть-чуть согреться.       И вот, наконец, Беглец встает с места, но лишь для того, чтобы осветить комнату фонарем. Потом он прыгает на стул и забирается по полочкам ближе к потолку, по пути заглядывая в те, что приоткрыты. Моно наблюдает, как Беглец берет с самого верха причудливой пародии на шкаф фитильную лампу и скидывает на мягкий стул. Залезает на сам шкаф, а уже через миг оттуда летит коробок спичек. И вот, совсем скоро они уже сидят около зажженной с бог знает какой попытки лампы, просто глядя на желтый свет через её грязное стекло. Точнее, Моно... он пытается отвернуться хоть немного, потому что ему кажется... будто с его лицом что-то не так. Она... удивилась и даже испугалась, кажется, когда увидела его лицо без пакета, и у Моно это из головы не вылетает. Дело, конечно же, не в его лице и не в нем в принципе, потому что он был действительно хорошим другом для неё, но это отвратительное чувство, когда он вспоминает её широко распахнутые, шокированные глаза, после того, как поднял голову, все равно копошится и разъедает изнутри.       Так что Моно просто некомфортно сейчас.       Но он... должен быть сильным и не показывать никаких странных чувств, чтобы этим не воспользовались, поэтому все же старается не отводить взгляд от лампы.       Так и не сев, Беглец отходит чуть в сторону и снимает с себя толстовку, и Моно почему-то цепляет этот момент. Он все еще наблюдает за стоящим спиной к нему Беглецом, когда тот вешает толстовку на ручку кресла.       Все равно не высохнет, — хмыкает Моно.       Когда Беглец устраивается рядом с ним, легко вздрагивая и обхватывая плечи руками, Моно закатывает глаза и отдает ему свое пальто.       — Я не буду тебя лечить, если заболеешь, — холодно, но без капли раздражения говорит он.       Беглец улыбается на его слова. Почему-то улыбается, и Моно уже немного злится, не понимая, почему тот так растягивает губы. Он ведь сказал кое-что... ну, не очень хорошее. Чему лыбиться-то?       — Спасибо, конечно, но твой плащ тоже мокрый, — ах, вот оно что, — тебе бы тоже его повесить.       Все еще улыбается...       Моно пожимает плечами, отводя взгляд от его губ. На самом деле у него просто действительно не хватает смелости, — как это трудно признать, — посмотреть в глаза Беглецу. Да и их почти не видно...       Моно просто кладет пальто рядом.       Ему не страшна холодная вода, тем более простуда, потому что он достаточно бегал по лесу Охотника и Бледному городу, в котором постоянно льет дождь, чтобы закалить здоровье. Моно чувствует это.       Но Беглец...       Моно все равно, даже если тот впервые окунулся в холодную воду. Все равно, если он заболеет.       ...но все меняется, как только Беглец дышит на свои руки и прижимает их к фитильной лампе, подрагивая.       У Моно в сердце что-то колет. То самое, что кольнуло его, когда он увидел худую и бледную девочку в рваной одежде запертую в комнате.       Инстинкт... старшего брата? Или, может, эта чертова забота как часть его характера. В любом случае хочется раздавить ногами и то, и другое.       Моно не жаль Беглеца, нет, это что-то другое...       Моно осматривается по сторонам. Берет оставленный Беглецом фонарик и ходит по комнате кое-какое время, освещая все вокруг, но... тут все равно нет хоть какой-нибудь тряпки, которой можно было бы укрыть Беглеца.       Моно начинает переживать. Не за чужое здоровье, нет, а за то, что не может помочь. Он всегда добивается того, чего хочет, но в этот раз, видимо, не выйдет...       Это злит.       — Не нужно, — говорит Беглец. Не отрезает, но напористо останавливает одним лишь голосом, и Моно... почему-то действительно останавливается, будто не может не послушаться, — не ищи ничего. Я не заболею, — Моно готов поклясться, что Беглец всего-то тоном говорит ему «Я не настолько слаб».       — Ты уверен? — спрашивает Моно, оборачиваясь на мальчика.       — Да, — без промедления отвечает тот.       Нет, так дело не пойдет. Зайдем с другой стороны.       — Как часто ты проверял это?       Тишина. Звонкая, напряженная, как мышцы лопаток Беглеца, которые едва видит Моно, потому что свет обтекает их.       — Я знаю предел своих возможностей, — твердо отвечает Беглец, и ему, с одной стороны, хочется поверить, а с другой, все равно сомнительно.       Если Моно еще раз спросит, как часто Беглецу приходилось проверять свои силы, — ничего нового в ответ он не получит.       Есть еще один путь.       ...и почему Моно вообще все это делает?...       — Так все равно не пойдет, — настойчиво говорит он, поставив точку в споре.       Беглец даже не смотрит на него. Ему все еще немного трудно понимать Моно, и суть даже не в том, что они провели слишком мало времени вместе, а в том, что Беглец едва знает действительно хорошую его сторону. Догадывается, чувствует что-то, предполагает, но не более, потому что тот слишком замкнут в себе. Даже от себя. Поэтому сейчас Беглецу интересно узнать своего спутника ровно на столько, на сколько и неизвестно то, что он сделает.       Нет, он смекает, но это кажется чем-то... опровергающим поведение Моно до этого.       ...но Беглец слышит его шаги за спиной в свою сторону.       ...повисает тишина, пока тот с чем-то, видимо, возится.       ...садится рядом...       ...и осторожно, робко, точно он, Беглец, фарфоровый, притягивает его к себе. Прижимает легко-легко, кожей к коже, дышит глубоко и часто, волнуется и едва приобнимает.       В его движениях смущения так много, что это даже мило.       Беглец мягко улыбается. Да, он не ожидал, но подозревал. Моно не тактильный, он держал его за руку всего раз тогда, когда Беглец протянул её еще в Бездне, но в этот момент... Моно изменился.       Беглец чувствовал, что в Моно проснулась какая-то глубоко застрявшая внутри часть его характера и нрава, часть его самого тогда, когда он притянул его к себе. Беглец понял, что это было с Моно всегда, как его движения или голос.       Беглецу было невероятно хорошо в тот момент, он любил прикасаться и обниматься, ощущение рядом с собой кого-то вселяло уверенность, а тепло чужого тела грело, пусть рубашка, которую Моно расстегнул, чтобы убрать немного в сторону, все еще была мокрой.       А Моно отчаянно не понимал, что он такое творит, но прекращать ему не хотелось, пусть он и горел сейчас от стыда.             ...Это был такой личный момент... Беглец, как и говорил, не заболел, и навряд ли только потому, что едва грел руки о лампу или был в его робких объятиях. Похоже, его иммунитет действительно не слабее организма Моно.       Ну и ладно, хорошо, что не заболел. Мороки с ним будет...       ...меньше?       А разве Моно не обещал себе оставить Беглеца и пойти своим ходом, если тот будет мешаться?       Он цепляется за этот вопрос в своей голове очень крепко, потому что... Моно не хочет быть обманутым и преданным еще раз и привыкать к кому-то, чтобы потом не... подружиться.       Фантом этого слова, которое Моно не может произнести даже самому себе, так непривычен и... кажется отвратительным.       Никакой дружбы нет. Моно запомнил это слишком хорошо, вколотил молотом каждую букву этого словосочетания себе прямиком в мозг через черепную коробку, чтобы наверняка не забыть.       Хотя он и не забудет, ха.       Но это не отменяет того факта, что странная и неприятная мысль о том, что было бы накладно возиться с больным Беглецом, все равно не покидает голову Моно ещё несколько дней. Она вкручивается в сознание, прогрызает череп и нереально раздражает.       Но Моно, к еще одному удивлению для себя, срывая несколько раз свою злость на Беглеце, ощущает чувство вины за это. За то, что он вымещает негодование на том, кто ни в чём не виноват. На том, кто помог ему. На том, кто все еще рядом. На том, кто почему-то даже не обижается на это.       И Моно даже... стыдно за то, что он так обходится с, как оказалось, слишком хорошим для него Беглецом. Точнее, Моно... он надеется на то, что Беглец действительно добрый и без злых умыслов, ровно настолько, насколько боится об этом думать.       А Беглец, ещё немного, и не будет молчать. Моно хоть и соратник, сокомандник и товарищ, но с собой он не позволит никому, даже друзьям, обращаться настолько грубо и резко. Беглец понимает, что всем бывает тяжело, что у Моно, может быть, стресс, или что у него просто плохое настроение, но накричать ни за что несколько раз? Быть даже грубее, чем в их первую встречу? Это слишком. Это неуважительно, но Беглец не собирается ссориться. Он не конфликтный, обойдет все острые углы, будет держать лишние эмоции под контролем и... просто поговорит. Потому что Беглец умеет решать проблемы общением, да и правильно это, он чувствует, он уверен.       Но все происходит куда раньше, чем предполагает каждый из них. На своем пути мальчики встречают Нома, который застрял под столом и был до смерти перепуган. Моно и не сомневался в том, что Беглец побежит ему помогать, вытащит, приложив все силы, а потом крепко-крепко обнимет, чтобы успокоить перепуганное создание. И это так... мило-мило, что Моно хочется точно так же, в такие же уютные и крепкие объятия Беглеца. Ему хочется утонуть в его руках, раствориться, млеть и млеть вечно. Моно... Моно больше не хочет... быть сильным, перебарывая себя, притворяясь, о боже, он просто хочет чувствовать себя безопасно и комфортно, а не подозревать Беглеца в том, чего он пока что не сделал.       Моно — ребенок и... все еще отчаянно желает с кем-то дружить. Желает и нуждается в том, чтобы отдавать и получать любовь, но он все еще слишком напуган тем, к чему привела его первая дружба.       — Хей, — зовет его голос, который хочется и не хочется слышать одновременно.       Моно некомфортно.       Он боится.       Ему нужно закрыть лицо, чтобы спрятать все: и себя в целом, и свои чувства в частности. Хорошо, что все время, что Моно провел с Беглецом, они были в полумраке, и особо ничего разглядеть не удавалось.       — Ну, Моно..? — слышит он совсем рядом, содрогаясь от того, что его имя кто-то произносит, и что делает это именно... Беглец. Моно жалеет о том, что однажды сказал, как его зовут, — ты плачешь.       Что? Что за бред?       Моно удивленно моргает, делая шаг назад, и касается тыльной стороной ладони своей щеки, все так же не поднимая.       Влажно, даже... мокро. На другой... то же самое.       В какой момент?! Почему?! — Моно паникует, потому что нет! Никто, никто, особенно Беглец, не должен видеть этого. Его слабости, его чувств, а уж тем более — слёз.       Моно... вообще пообещал себе с того момента, как оклемался после предательства, что не заплачет никогда. Не дождетесь, ха-ха! Вот только рядом с этим мальчиком в кандалах все данные Моно себе же обещания растворяются.       — Прости... все в порядке... — затараторил Моно, даже от себя не ожидая такой эмоциональности. Он сделал шаг назад, всем своим телом ощущая взволнованный взгляд Беглеца, — все... — продолжил было он, но...             ...Беглец опустил руку на его затылок. Осторожно... нежно?... И Моно замер. В следующий миг он легко поддаётся тому, что к себе его притягивает Беглец, другой рукой обнимая за спину.       Внутри Моно расцветают все самые трепетные и ласковые чувства, окрашивая его серый мир. Когда Беглец обнимает его иначе, обхватывает двумя руками и крепко-крепко сжимает, прижимая к себе, Моно ощущает это... маленькими фейерверками. Его ноги подрагивают и становятся легкими и ватными, а где-то сбоку его неловко обнимает Ном.       Моно даже не чувствует, как плачет. Он не может обнять Беглеца в ответ, поэтому просто кладет голову на худое плечо и мелко вздрагивает, а когда его разум, до этого будто одурманенный нахлынувшими чувствами, проясняется достаточно, Моно находит эти объятия не только чудесными и необыкновенными, но и довольно комфортными.       А когда Беглец, отрываясь, смотрит своими большими темно-синими глазами из-под взъерошенной челки прямо в карие глаза Моно, тот ловит себя на мысли, что он очень мил, и это чувство расцветает внутри целым букетом красивых пионов.       В то же время где-то в душе Моно хочется растоптать такие ощущения, чтобы хороший Беглец не воспользовался этим, подловив на удочку.       Потому что Моно уже почему-то не был уверен, что он... не попадется. Хотя бы потому, что он прямо сейчас... утопает в этих чудесных глазах глубокого синего цвета с целой Вселенной в них.       Боже мой. Голова кружится и сердце выпрыгивает из груди.       Моно позволяет себе мельком подумать о том, что, может... ему... нравится Беглец?       После объятий Беглеца, Моно действительно приходит в норму и больше не раздражается без причины. Вместо этого он начинает засматриваться на него все чаще и чаще, а Беглец то ли не замечает, то ли делает вид.       И, кроме всего этого, Моно действительно начинает верить в то, что они выберутся из Чрева, что их ждет светлое будущее и нормальная жизнь. Потому что где-то в мире есть все значения таких хороших слов, как, например, «радость» или «счастье». Иначе и быть не может. Но, тем не менее, сейчас это кажется таким далеким и недосягаемым...       — Как думаешь, в какой мы части корабля? — спрашивает однажды Моно у Беглеца.       Они разместились в какой-то маленькой комнатке недалеко от покоев... Хозяйки? Ни Моно, ни Беглец не знали, кем является высокая женщина-гейша, которую они мельком уже видели, но она одним своим видом показывала своё превосходство и власть в этом месте.       — Недалеко от выхода, кажется, — жмет плечами Беглец и улыбается, глядя на Моно, пока тот кивает сам себе. Шум извне стал куда более слышимым, чем на нижних уровнях, — скоро мы покинем Чрево... и все будет хорошо, — Беглец мечтательно смотрит в одну точку, погрузившись в свои мысли.       Да, скоро все будет хорошо...       Моно неожиданно даже для себя мельком думает о...       — Другие дети останутся здесь. Тут же есть дети, кроме тебя, ты говорил.       Беглец крепче обнимает руками тощие ноги и кладет подбородок на колени, задумчиво глядя на фонарь около них. Моно косится на него.       — Да, — с грустью говорит он.       — Ты бы хотел их спасти?       — Да, — отвечает Беглец без раздумий, трется лицом о рукава толстовки и вздыхает, — но это невозможно. Честно, я бы взял с собой абсолютно всех, даже Номов, но я даже за свою жизнь с трудом постоять могу... это не та ситуация, здесь нужно выбирать.       Поникший голос Беглеца заставляет Моно молчать несколько секунд, может, полминуты, но потом он честно отвечает:       — Я рад, что ты волнуешься в первую очередь о себе.       Моно действительно считает, что так и должно быть. Человек не должен думать о других, пока сам не сможет позаботиться о себе, даже имея всю эмпатию Беглеца, а те, кто считают иначе, — просто наивные глупцы.       Моно и сам раньше был таким. Он готов был броситься в толпу фарфоровых маленьких ублюдков, разбить головы молотком всем без разбору, надорваться и распороть кожу осколками, но спасти того, кто его потом предал.       Но Моно не уверен, что не сделает так сейчас, если придется спасать Беглеца.       Моно в последнее время вообще ни в чем не уверен.       Кроме того, что ему нравится Беглец.       — Интересно, что нас ждет впереди? — неожиданно спрашивает Беглец, приободрившись.       Моно пожимает плечами.       — Стоит быть готовыми ко всему, — твердо и тихо отвечает он, наклоняя голову.       Тусклый желтый свет лампы ложится на его лицо. Красиво, даже интимно, — так думает Беглец, наконец-то сумев разглядеть лицо Моно полностью, и, наверное, как раз из-за этого так и считает. Раньше было то не до внешности друг друга, то слишком темно. Но сейчас... Моно кажется Беглецу пусть и уставшим, растрепанным и с сухими губами, но удивительно чудесным.       Беглец не может объяснить, в чем именно, но он чувствует это. И, наверное, если он откроет свое лицо, Моно ощутит нечто настолько же приятное?..       — Ты прав. Как всегда прав, — мягко улыбается Беглец, убирая челку с одного глаза и глядя на Моно, удивленно смотрящего в ответ. Улыбка на губах сменяется удовлетворенной, — но наверняка где-то есть хороший мир, о котором я ничего не знаю, и значение всех многих хороших слов, так что мы должны выжить ради этого, — Беглец заворачивает густую челку назад, открывая лицо полностью, и довольно щурит синие глаза, — вдвоем.       И Моно, глядя на это прекрасное лицо, твёрдо обещает себе сохранить жизнь этого мальчика.       Но в то же время... нет, он не хочет об этом думать.       — Ничего... не знаешь? — спрашивает Моно, переварив удивление.       Беглец стыдливо тупит взгляд, а затем накрывает глаза челкой снова.       — Я ничего не помню... — начинает он, подбирая слова, — помню, что очнулся уже здесь, на корабле... и на этом все, — Беглец кладет подбородок на колени и обнимает их руками.       — Амнезия...? — предполагает Моно, подумав.       — Амнезия? — абсолютно невинно спрашивает Беглец.       — Да... эм, это когда человек не помнит происходящего с ним ранее. Частично или полностью.       — Так у меня амнезия? — он приподнимает голову.       — Я не знаю, — пожимает плечами Моно, — это предположение.       — Почему такое случается?       — Сильный удар головой, например. Или электрическим током. Много чем, на самом деле, но амнезия — явление редкое, особенно ретроградная, ну, когда человек вообще ничего до потери памяти не помнит, — после паузы Моно добавляет, — причиной еще может быть стресс, — но он очень сильно надеется, что это не последствие стресса и попытки мозга стереть слишком болезненные воспоминания. Иначе, что могло спровоцировать это?       — Тогда... я просто узнаю весь мир заново, — снисходительно пожимает плечами Беглец, — что-то, кроме этого места, когда мы выберемся, — его улыбка полна веры в этот момент, и даже Моно ощущает себя похожим образом.       Все будет хорошо.       Когда они встают, чтобы двигаться дальше, Моно расставляет руки в стороны, абсолютно спонтанно предлагая объятия Беглецу, который в миг глубоко поселившейся в душе надежды стал большим, чем просто... компаньоном и другом. Кем-то более близким.       Даже несмотря на то, что лицом Беглец слишком похож на неё. Как отражение в каждом из осколков треснувших зеркал на Чреве.       И Беглец с радостью обнимает его в ответ.       Когда они ходят по покоям Хозяйки, Моно вновь становится дерганным, потому что Беглецу приходится светить фонарем предположительно на тени детей, хотя, скорее всего, их души. Прямо как в больнице Моно светил на ходячих людей-манекенов.       Хоть бы воспоминания его не захлестнули.       Но неожиданно, убегая от черных душ вверх по ступеням, Беглец то ли спотыкается, то ли подворачивает ногу и падает. Моно еле успевает схватить фонарь, пока он не скатился по ступеням, и, подтягивая Беглеца к себе, светит на тени.       Те с противным скрежетанием потухают, как дым от огня.       — Ты в порядке?! Что случилось?! — спрашивает Моно, повышая голос.       Беглец сжимает протянутую руку, вставая.       — Порядок, — без промедления отвечает он, — ногу резануло, — пренебрежительно пожимает он плечами, выставляя правую ногу вперед и потирая пальцами мягкий ковер.       Моно светит на ногу Беглеца, — и, о боже, почему он не подумал и даже не заметил этого раньше?! — кандалы натерли её. Сильно, до подтека из застывшей крови.       Моно мысленно дает себе пощечину, и уже через минуту они сидят около кресла под включенной лампой.       Беглец отнекивался и говорил, что все в порядке, но Моно силой приволок его сюда, чтобы осмотреть лодыжку. Он осторожно приподнимает старые кандалы и видит рану. Воспаленную, с коркой крови и ржавчиной, хорошо, что не гноится, но это до поры до времени.       А ведь Беглец всегда хромал...       Моно решает, что после того, как они выберутся из этого кошмара, он хоть руки сломает, но избавит Беглеца от кандалов. Вот только...       Беглец устало вздыхает, но благодарно улыбается. ...выбраться они не успевают.       Моно обещает себе, что Беглец будет улыбаться всегда... Они хотели проскользнуть мимо Хозяйки.       ...в новом мире без ужасов... Но половица скрипнула. ...без монстров и мыслей о выживании.       И Хозяйка обернулась. Её уродливое отражение скрылось, но настоящее красивое лицо было наполнено яростью и ненавистью.       Она выставляет руку вперед. Беглец беспомощно взлетает вверх, удерживаемый лишь силой её воли.       Мир Моно застывает, натягивается и звенит. Он чувствует, что вот-вот может произойти непоправимое...       Нет. Он не может потерять Беглеца и всю свою надежду.       Прежде чем Хозяйка тянет руку, чтобы поднять в воздух и его, Моно выставляет свою над головой и судорожно ищет-ищет-ищет сигнал.       Хоть что-нибудь.       Его сознание скользит по Чреву, по Глубинам и верхним палубам одновременно, огибает каждый угол, ощущает каждую душу, не сгоревшую в свете фонаря или оставшуюся в тени — о боже — Нома.       Моно клетками всего тела чувствует каждое живое существо и движение в этом месте.       Он ощущает даже Шестую, но какое это имеет значение? Здесь и сейчас важнее. И ОН НАХОДИТ.       Чуть выше Глубин, обогнув безрукое чудовище, ревущее от боли в своей комнате, полетев выше через металлический холод клеток и плач детей в них же.       В библиотеке.       За дверью. РАБОТАЮЩИЙ ТЕЛЕВИЗОР!       Моно всеми своими клетками и даже душой чувствует, как сигнал собирается в его руке и пронизывает тело...       ...точно так же, как Хозяйка ощущает опасную магию, скользящую на кончиках собственных пальцев.       И, глядя в испепеляющие глаза Моно, она успевает лишить его всего, прежде чем осознает, что он убьет её...       Застывший, натянутый и звенящий мир Моно рушится и бьется. Он вспарывает кожу и вены осколками, кричит на весь корабль до физической боли и хрипоты, давясь слезами и задыхаясь.       Он не ненавидит Хозяйку в этот момент. Плюет на Шестую и на предательство. Не желает смерти монстрам...       ...и больше ни на что не надеется.       Моно не чувствует ничего, кроме пустоты, и парадоксально топит себя в отчаянии.       Ему оставалось меньше секунды для того, чтобы успеть спасти хромающего мальчика с кандалами на ноге.       Мальчика с красивым лицом, который, в отличие от своей копии, не предаст и тепло улыбнется. Подарит всю веру одним лишь этим, чтобы узнать мир заново вместе.       Мальчика, который жестоко убил монстра из Глубин, и который умеет так крепко и хорошо обниматься. Если бы Моно знал, что те объятия станут их последними, ни за что не отпустил бы его.       Мальчика, которого Моно в своей голове прозвал Беглецом...       ...Беглецом, который сидит сейчас у него на коленях... ...Номом.