Живи

      Она была прекрасна. В своем неумолимом совершенстве и чистоте души. Невозможно было оторвать глаз от скользящей во взгляде уверенности, от бесконечной грации движений и от нежной улыбки. Мэй Хаттори, дочь императора Нойрё, была идеальна во всем. И это была его Мэй.       Кадзу всегда шёл позади, всегда оставался за дверью любых комнат, его никогда не ставили рядом с бывшей гейшей, ссылаясь на то, что он не достоин даже её тени. Возможно, так и было. Но Наито точно знал, что каждый раз, когда Мэй оборачивалась назад, её взгляд был направлен только на него. И во взгляде этом скользила бесконечная нежность. Кицунэ целовала его по вечерам, обнимая тонкими руками его плечи, долго и молча смотрела в серые холодные глаза. Знала прекрасно, что на всю ночь он не останется, иначе обязательно заметят, поэтому просто прижималась к чужой груди и слушала мирно ухающее в груди сердце. Бывало, говорила о том, что скучает по домику на окраине деревни, по ворчливому дедушке с седой бородой и морщинистому лицу, по родной кровати и чищенному тофу. Мэй уже давно не стеснялась Кадзу, рассказывая все свои мысли, пусть даже самые глупые и наивные, пусть даже бессвязным шёпотом в преддверии приятного сна. Кицунэ доверяла Наито так, как не доверяла сама себе. Его присутствие рядом уже означало безопасность.       Она знала, что он всегда будет на её стороне, знала, что только он никогда не предаст. В её руках холодный и беспощадный убийца, маленький мальчик, лишившийся семьи и любви так рано, становился покорным хищником. И она любила его так сильно, как только могла, всем своим хрупким девичьим сердцем, каждой клеточкой по-детски сахарной души. Показывала эту любовь, эту бессмертную тягу и преданность, и чувствовала её взамен. Зарывалась тонкими пальцами в мягкие волосы, как зарывалась бы в сыпучий белый песок на берегу холодных рек. Утопала в бесконечной заботе, как утопала бы в бездонных серых глазах. Целовала так, словно целует в последний раз, касаясь нежными губами теплой бархатной кожи.       Только Кадзу видел Мэй искренней. Не такой, какой она предстаёт при других: гордой и серьезной. Кицунэ плакала, прижимаясь к твердому телу и сжимая в руках жесткую ткань кимоно, прося прощения, не закрывала рот бессмысленным веером, когда в очередной раз смеялась над какой-то глупостью, танцевала только для него в свете темнеющей ночи. Хаттори была настоящей только рядом с ним. Не боялась показаться простодушной, когда прижимала белёсую ракушку к уху, слушая звуки растекающихся морских волн или загадывая желания, стоя у водопада. С Кадзу Мэй была спокойна.       И Наито это знал. Это чувствовал. В очередной раз покрывая тело невесомыми поцелуями, ненадолго задерживался на вновь появляющихся синяках и ссадинах на руках, коленях или спине. Уходя из покоев, обнимал Мэй у самых дверей, говорил, что рядом, что все пройдёт. Никогда не хотел отпускать.       Кадзу знал, что он для неё не пара, и не сосчитать уже, сколько раз об этом говорил. Мэй нужен был высокопоставленный мужчина из дворянской земли с большим приданным и количеством поданных. Тот, кто сможет скрыть её в своём замке на окраине леса, тот, кто сможет сделать счастливой в человеческих условиях. Мэй нуждалась в хорошем жилье, в прислуге, что будет снимать с неё одежду и надевать вновь, в попечительстве и покровительстве. С ниндзя такого не будет никогда. Сильные мужчины слишком сложные для любви. Кицунэ ведь сама знает, что он — прирождённый воин и убийца. Таких ведут на казнь под конвоем, на виселицу под одобряющие возгласы людей. И ничего таким не страшно, хоть катану подставляй к открытому горлу, хоть убивай, хоть жги заживо. Не боятся такие ни зверя, ни нечисти, ни всепоглощающего одиночества. У них в запасе стальное сердце и дюжина сюрикэнов в кармане. И такие — точно не пара для молодых, не видящих жизни девушек. Пусть уже давно не наивных и сдержанных.       Смотря на её строгую ровную фигуру, всегда довольно отмечал, что в любой ситуации взгляд её больших зелёных глаз снова и снова был направлен на него. Отмечал не только Кадзу. Такао постоянно молча улыбался своим мыслям, смотря на друга исподлобья, пока тот не видел. Сатоши же демонстративно закатывал глаза, даже почти начиная ревновать. Наито почти не обращал на это внимания, только кратко улыбался на многозначительные взгляды дзёнина, после того как взял Мэй за руку тогда в покоях, на виду у всех. Сделать это — значит, демонстративно признаться в вечной симпатии и привязанности, в принадлежности этой девушке к нему и наоборот.       Им было хорошо. Хорошо всегда.       Но Кадзу знал, что все закончится, и закончится несчастливым концом. Знал, что когда-нибудь произойдет то, что Мэй абсолютно не заслуживает. Понимал, что от них не отстанут, пока какая-либо из сторон не падет, в самом прямом и понятном смысле этого слова. Поэтому сейчас, стоя у падающей с высоты воды, ниндзя лишь загадал одно-единственное желание:       «Только бы была жива».       Никогда еще так яро он этого не желал. Почти ни для кого. От мысли, что он потеряет её улыбку, что не сможет увидеть грацию её движений, что не услышит тихого голоса, всё внутри болезненно замирало. Только бы она была жива, и он просто сделает всё, что потребуется для этого. Кадзу любил. Знал и понимал всю неизбежность происходящего. Любил и не мог с этим ничего поделать, просто тонул. Стоя у шумящего водопада, Наито молча глядел куда-то сквозь падающую воду, вновь и вновь повторяя одну и ту же фразу. Он готов пожертвовать собой только ради того, чтобы Мэй могла продолжать всё так же плавно шагать вдоль солнечных улиц, прокручивая зонтик в тонких пальцах. Пусть он уйдёт первым. Пусть умрёт в мучительном одиночестве, но так, чтобы эта нежная и аккуратная девушка с большими глазами и трепетным сердцем жила дальше. Жила всегда. Оторвав взгляд от синеющей глади, ниндзя молча перевёл взгляд на стоящую недалеко кицунэ. Всё это время она смотрела на него. И по одному её взгляду было понятно, что загадала она тоже самое.