(Не) Пиши мне

Дальше их чувства текут сами по себе, совершенно не подчиняясь хозяевам. Но в их общении при этом не меняется ничего. Просто у обоих эти глупые улыбки на лицах от любого сообщения, мир вдруг становится ярче и красочнее, воздух слаще, а сердце оплетается дикими алыми розами. Без шипов. И все же оба дичатся, молчат по-птичьи испуганно и избегают разговоров на щекотливые темы. Напряжение растет. Даже через бесцветные буквы можно понять, что в их надписях появляется что-то еще, что-то скользящее красной ниточкой к сердцу, а оттуда — ко всему организму, оплетая бережно легкие, овивая желудок, где что-то странно шуршит крыльями, и уходя вниз, туда, куда уходить совершенно нельзя. Поэтому мужчины, стиснув зубы, эти ниточки режут. И так слишком много секундных слабостей. Они стараются быть рассудительными, осторожными. Поэтому все их общение и стоит на месте. Связь тянет в одну сторону, а они — в другую, хотя оба заведомо знают, что проиграют. Но упрямцы все ещё не переступают через самолично нарисованную черту: ни один, ни другой. И только соленый кофе подкашивает их веру в себя. «Очередное свидание», — шутит на что-то Иван. Это не шутка, отнюдь, он раз за разом хочет узнать ответ, честный и серьёзный. Но какой именно? «Да» или «нет»? Он понятия не имеет. «Может ;)», — увиливает собеседник, и Брагинский, кажется, путается только сильнее. Он уже давно признал, что да, хочется, просится, даже необходимо. И нет, не пройдет, не забудется, нет дороги назад. Но какие-то остатки здравого смысла в нем продолжают бить стену в надежде на результаты. В общем-то, так бы они и ограничивались пустыми «свиданиями» и редкими смущающими фразами, типа: «Я уверен, шрамы тебя только украшают», которые даже стирать с руки не хотелось, но все против их усилий пошло дальше. Ломай себя — не ломай, а душа внутри кричит, царапается и просит. И дай ей слово, так она все выскажет, предаст, как Иуда, не меньше, упиваясь сладкой местью этому противному слишком много думающему разуму. *** Иван встал посреди ночи, чтобы сходить в туалет. Уже собираясь погасить свет, он заметил появляющиеся на руке буквы. Мужчина прошел к кровати, включил ночник и глянул на часы. Пять утра. Впрочем, сторона у него была западная, в квартире еще не чувствовалось восхода солнца, да и шторы были так плотно задернуты, что квартира полностью находилась в прохладной молчаливой темноте, которую теперь тревожил желтоватый свет лампочки. Брагинский наконец всмотрелся в сообщение на запястье. «Эй, Ильятытут?» — поблескивала в свете косая надпись. Иван нахмурился, взял ручку и быстро ответил: «Ты пьян?» Стало ясно, что Брагинский угадал, когда на руке медленно и неаккуратно стали появляться буквы, выведенные явно подрагивающими руками. Иван покачал головой, — не осуждая, нет конечно, — скорее, как-то жалея парня, который, видимо, не умеет пить. Для России это, естественно, проблемой никогда не было, и дело даже не в том, что он, как многие ошибочно предполагали, невосприимчив к алкоголю, а в том, что он знал меру и свои возможности. Ну и, конечно, годы тренировок даром не прошли. «Это нважно! — еле прочел Иван корявое послание. — Важно, что ты здсь.» «Джон, лучше подготовь аспирин и ляг спать, поверь моему опыту.» Но ничей опыт Джону, судя по всему, нужен не был. Он начал писать что-то свое и уже более шустро и разборчиво, будто приспособившись к своему состоянию. «Вот ты сейчас где? Я вкровати. Так устал, прост жуть.» Иван устало вздохнул, но ответил. В любом случае, если парень дополз до кровати, то скоро вырубится. Да и игнорировать поддатого человека было как-то… не в духе России, что ли. «Я тоже в кровати. И даже почти выспался.» «Ммм… Я бы хотел к тебе.» Иван вытаращил глаза, нервно прочищая горло. Не то что бы это был верх интима — таким ребячеством никого не удивишь, — но для их общения это было, как минимум, чем-то новым. Но Брагинский быстро успокоил себя: это такой же обычный легкий флирт, как и шутки про свидания, как и комплименты и как их первый псевдопоцелуй. Россия хотел было что-то набросать в ответ, но Джон вдруг продолжил писать. «Я бы прижался к тебе со спины. Ты врде бы выше меня, да? Уткнулся бы в плечо носом, вдохнул твой запах. Уверен, он охрениииительный, ты же мой соулмейт.» Иван свел брови к переносице, находясь в замешательстве от того, что его пьяный соулмейт начал развивать подобную тему. Причем писать тот собирался, очевидно, все, что приходит в голову, без разбора, абсолютно откровенно и бесстыдно. Брагинский заметил, что Джон начал выводить что-то еще, и поспешил поперек предложения, словно ставя границу, вывести «Подожди!», но ждать парень явно не собирался, продолжая свои размышления. «Я постоянно вижу, как эти соулмейты лижутся друг с другом. Мне звидно, знаешь ли. Я тоже хочу так… Прижиматься к тебе, гладить тебя, касаться там вообще везде», — мысли у парнишки, вероятно, путались, поэтому тот не мог складно выразить их, но этого и не нужно было, честно говоря. Иван и так передернул плечами, стряхивая наваждение, и попытался вновь: «Джон! Иди спать!» «Я хочу спать с тобооой! — вывели в ответ, и это читалось почему-то не иначе как капризным тоном. — Я хочу, чтобы ты обнимал меня и целовал, как и все эти делают. Почему мы не можем? Это нечестно! — Иван поморщился. Неужели парня волновала подобная тема все это время, но он не говорил? Неужели он хотел встретиться, но пытался угодить ему? Стало даже как-то стыдно. — Ты мой, ты нравишься-нравишься мне, чувак! Я хочу, чтобы мы были вместе, хочу тебя.» Брагинский сглотнул и черкнул сообщение так быстро, как мог. «Прошу, поспи, мы поговорим завтра.» На самом деле, Россия надеялся, что под утро они сделают вид, что ничего не было и как-то избегут этого неловкого разговора. Может, они еще смогут вернуться к своим обычным разговорам, которые ни к чему не принуждали. «Я тебе разве не нравлюсь? — в буквах так и звенела горькая обида. Иван замешкался, ничего не успев ответить. — Ты не хочешь поцеловать меня по-настоящему, сходить на реальное свидание? — речь почему-то становилась все грамотнее, и буквы уже не ползли друг на друга. — Не хочешь услышать мой голос? Я бы твой хотел. Как он произносит мое имя. А лучше стонет.» Брагинский выругался и погасил свет. Нет, он не будет это читать, парнишка просто в стельку и не понимает, что несет. Иван перевернулся на один бок, потом на другой, спрятал руку под подушку, лег, прислушиваясь к себе, к бешено бьющемуся пульсу. Боже, кого он обманывает? Россия рывком поднялся, щелкнул выключатель на лампе и с любопытством пробежался по надписи, которая уже занимала всю тыльную сторону руки и порой забегала на сгиб локтя, но все продолжала появляться буква за буквой. «Черт, да! Я бы послушал твои стоны вперемешку с моими. Я бы сцеловывал их, глотал и довольно облизывался. А еще я хочу коснуться тебя. Как представлю, так по телу бежит дрожь, — Иван понятия не имел, как из пьяного бреда это превратилось в такое красноречивое описание. — Хочу скользить руками по твоему телу, огладить подтянутый живот, ты же спортивный, да? А затем припасть губами к впадинке чуть ниже пупка, чтобы ты поджимал живот, напрягал мышцы. И я хочу, чтоб ты тянулся ко мне, прижимал к себе, говорил, что я твой. Я хочу быть твоим. Я уверен, в твоих объятиях так спокойно. А в моих тепло, я же солнечный, так ты говорил? Я бы согревал тебя каждую ночь, будь только шанс. Мы бы сбивали простыни, переплетались разгоряченными возбужденными телами, заполняли комнату хриплыми криками, я так хочу это, так хочу, боже. Я мечтаю быть чьим-то, как и все. Не чьим-то, конечно, именно твоим. Ты нужен мне, Илья, я кажется… » — дальше надпись была резко перечеркнута, и больше буквы не появлялись. Брагинский несколько раз перечел последние строки. Это была фактически мольба. Иван не хотел так доводить парня, он и понятия не имел, что тот хочет встретиться, и вдруг тот заявляет, что мечтает об этом, что «Илья» ему нравится, и он хочет быть его. Это было странно, неожиданно и… приятно. Россия поймал себя на мысли, что эти откровения принесли ему какое-то странное удовлетворение. К нему тянутся, его хотят всего и полностью. И это, конечно, не может не польстить. И все же Иван сжимает ручку до жалобного треска корпуса и откидывает ее куда-то в угол. Больше надписи не появлялись. Возможно, Джон ждал ответа. И Брагинский не должен отвечать. Он весь напрягся, пытаясь перебороть собственные желания, эти глупые порывы человеческих чувств. Слишком далеко все заходит, так нельзя, нельзя, нельзя… Мантра срывается где-то на мысли о стонах. Да, Иван был бы не против их услышать. Нельзя! И Джон ему тоже нравится. Он не может не нравиться, такой теплый, милый, добрый к нему. Нельзя. Ивану хочется его поцеловать, да. Он бы прижал его к себе, нежно касался губ губами, удерживая за плечи, ни за что не отпуская. Нельзя… Но просто необходимо. Брагинский скулит и бьётся затылком в стенку кровати. Зачем Джон вообще поднял эту тему? Зачем начал говорить столь искусительные вещи? Зачем стал тревожить то, что спокойно спало в груди? Иван лежит еще пару минут, безэмоционально пялясь в потолок, затем гасит ночник и, не меняя позиции, скользит рукой под одеяло. Плевать на моральную составляющую и эти сложные вопросы. Как он вообще может с ними справиться, пока возбужден? *** Горячие капли попадают на руки и живот. Дыхание постепенно восстанавливается, и хаос в голове утихает. Вопросов тоже больше нет, ответов немного, и все они не сказать что правильные, но зато Ивану они нравятся. Он смотрит на часы и понимает, что еще есть пара часов поспать. Пара часов, чтобы смириться со своей влюбленностью, чтобы набраться духу и дать добро на встречу.