За двоих

      Если бы новобранцам отрядов Готей 13 сказали, что главнокомандующий Кьёраку Шунсуй был однажды отчаянным бездельником, только ищущим повод подстебнуть своего лейтенанта и спрятаться от неё с бутылкой с саке где-нибудь, они бы не поверили. Сейчас капитан первого отряда был как никогда серьёзен, перестал флиртовать направо и налево, проводил своё время в основном в бараках отряда, заполняя бумаги от своих лейтенантов и слушая доклады других шинигами.       Не было в его глазу той яркой смешинки, не было улыбки на лице просто так без повода, кажется, что из него ушла часть него самого, растворилась как сахар, который он вечно добавляет в чай, который почти никогда не пил до повышения, но сейчас он всегда на его столе.       Есть ещё одно место, где сотайчо бывает также, как и в своём кабинете - кладбище. Край бараков, куда каждый может придти и постоять рядом с могилами ушедших капитанов, и лейтенантов на тот свет. Шунсуй настолько частый гость там, что, наверное, он, ещё будучи капитаном восьмого отряда был столько времени на работе. Каждый раз приходя, мужчина снимает свою соломенную шляпу, вынимает из ножен занпакто, хотя по уставу так делать нельзя, и укладывает всё ненужное в беседке, напротив каменных плит с высеченными именами. Оружие ему ничему, ведь он пришёл к другу.       Выполняя уже постоянный, словно обряд, поток действий, Шунсуй встаёт напротив памятника, где аккуратными каллиграфичными кандзи вырезано имя - Укитаке Джуширо. Он не устанет произносить его имя хоть сотни раз, отнюдь даже тысячи. Этот человек, наверное, был единственным, кто давал Кьёраку радость от общения даже по пустякам, которые говорил он сам. Шунсуй мог просто завалиться к нему домой, или же в бараки отряда, даже в четвертый отряд зайти, когда Джуширо лежал там на восстановлении после приступа болезни. Укитаке всегда был рад ему, даже если чувствовал себя плохо, еле-еле мог сидеть или говорить.       Но говорить много обычно не приходилось, ведь Шунсуй говорил за обоих. Беловолосый с удовольствием слушал его, иногда смеясь вставлял свои фразы на счёт ситуации. Сейчас получается точно также, Шунсуй приходил рассказывать. Но теперь лишь холодный камень был его слушателем, отчего на душе и в сердце становилось холодно, временами даже больно. Кьёраку пытался жить как раньше, стараясь для всех остаться тем же человеком, который всегда встречал с улыбкой, мог приободрить, когда грустно, ну в конце концов закатить хорошую пьянку, чтобы повеселиться от души. Сейчас же это не было возможным. Ну, он времени улыбается, это конечно не отнять, ведь он по жизни с слегка глупой улыбой ходит, но искренности в ней не осталось, просто сил нет на настоящую.       — Я снова пришёл, Укитаке. — ноги сами по инерции согнулись, опуская командующего на землю. Оглядывая памятник уже в который раз, холодный мрамор тёмно-серого цвета с разводами присущи эту камню, не давал повода для гордости, ведь хотелось, чтобы тот, чьё имя выбить на нём был сейчас рядом, а не лежал безжизненно под землёй.       — Наверное, я достал приходить, твой дух скорее всего с ума сходит, ибо я никак не могу отпустить тебя. — он говорил спокойно, не давая эмоциям вырваться из-под маски отчуждения и веселья, ведь ему не положено, сам Укитаке бы этого не оценил.       — Знаешь, а я скучаю. Безумно скучаю. Может когда-то я и думал о повышении, как бы это было здорово, но не при таких обстоятельствах. Сначала меня подкосила смерть Яма-джи, потом твоя и я расклеился. Ради спокойствия в Обществе душ в будущем и спасении Готея, я сохранял хладнокровие. Но цена за спокойствие высока, я даже не могу полностью её описать. Я вижу, как мир приходит мелкими шагами в норму, все начинают вливаться в обычные дела. Но для меня самого это спокойствие не пришло. — Шунсуй провёл рукой по повязке, шрам под которой будет вечным напоминанием ему о своём ошибочном чувстве силы, ещё больше укрепляя его верование в решение конфликтов без войн и битв, чтобы подобных ран никто больше не получал, ведь не каждый сможет жить с подобным, особенно живя с воспоминаниями о её появлении.       — Глаз иногда беспокоит, но капитан Котецу-тян говорит, что со временем он будет заживать, правда я навсегда останусь лишь с одним видящим оком. Без половины уха тоже живётся туго, но жить можно. Мне ещё повезло, я бы хотел, чтобы тебе повезло точно также. — на этих словах его голос дрогнул, но быстро поправившись, Кьёраку успокоил себя, понимая, что сейчас, в разгар рабочего дня никто не увидит его, особенно в таком состоянии, отчего становилось чуть легче.       — Никогда бы тебе этого не сказал, да и сейчас говорю это с той же ненавистью к себе, но я так злюсь на себя со времён нашего знакомства в академии. Ты был способным, превосходил по способностям шинигами всех одноклассников и меня в том числе. Ты бы достиг много, если бы не твоя болезнь. Ты стал капитаном даже со смертельным недугом, но всё также говорил, что тебе повезло. Ты выкладывался на тренировках на полную, даже забывая о запрете на это от Рецу-семпай. Но ты продолжал драться со мной, даже если тебе было больно, лишь бы проводить время со мной. Ты пожертвовал бы всем, чтобы спасти Рукию-тян от казни тогда, даже капитанским званием и жизнью. — мужчина сжал ладонями колени, в глазу неприятно стало мокро, но слёзы так не потекли, просто застыли в его опущенном взгляде, вспоминая его просьбы ещё при приступах болезни, чтобы Шунсуй не оплакивал его, ведь это рано или поздно бы произошло.       Тогда бы Шунсуй был бы спокоен в душе, ведь Джуширо ушёл с покоем и осознанием скорой кончины. Но смерть из-за высвобождения правой руки Короля душ, чтобы сохранить баланс в мирах, не была созвучна с покоем и умиротворением. Шунсуй не был даже рядом, чтобы что-то сделать. Но он сделал что мог, сделал всё, что мог. Даже обрушил гнев Совета 46 на себя, заявляя о неполном освобождении Айзена из Мукена, ибо спасения больше неоткуда ждать. До сих пор Кьёраку носит рядом с сердцем оставшиеся печати от тюрьмы Соске, в качестве платы за свои решения и спасение мира.       — Тайчо! Кьёраку-тайчо! — слышался женский голос из далека, но Шунсуй даже не слышал, как его звали, мысли были заняты тем, что он так с опаской таил в своей душе, не давая ничего выйти наружу. Все его переживания были словно заплетены тенями в косу, которая настолько тугой, что никто, даже он сам не хотел её не распускать, боялся, что не справится со всем, что пережил.       Нанао тщето продолжала звать своего капитана, продолжая путь до нужного места. Если Кьёраку нет на рабочем месте, единственное место, где он мог быть, это здесь. Проходя к беседке, где обычно сидел капитан и беседовал с покойным капитаном Укитаке, его самого не было, лишь шляпа и Катен Кьёкоцу, которые лежали на столе без ножен, покинутые хозяином. Это говорило о том, что тайчо точно не в хорошем расположении духа, ладно занпакто оставит, но шляпа была для него важна также, как и его нелепое розовое хаори поверх капитанского. Девушка взяла с собой шляпу, ведь эта вещь слишком важна, и должна находиться у своего хозяина. Продолжая двигаться до нужной могилы, перед её глазами выявляется грустная картина - капитан сидит на коленях перед похоронным камнем опустив голову. Его реяцу бушевала, на была полна горем и отчаянием, которое словно копилось всё время и выплеснулось наружу. Поток такой сильной внутренней силы потряс её, ведь подобное она чувствовала лишь в битве с квинси, когда капитан сражался в состоянии банкая. Сейчас аура его силы давила не мощью её хозяина, а чувствами, что сейчас кипят в нём, ибо тот не мог контролировать этот приступ апатии и ненависти к себе самому. Она знает о том, как они были близки. Те, кто были сильнейшими среди всех своих ровесников, те кто заставлял врагов трепещать от них мощи, делали это всегда вместе. Они были как братья, у которых даже душа была одна на двоих. Если один погибнет, второй также в душе начнёт чахнуть, никто не сможет остановить это. Девушка подошла к капитану, положив руку ему на плечо. Она надеялась, что Кьёраку оправится, но видела, что это далеко не так. Многие пытались поддержать его после смерти друга и учителя, но его взор выдавал всю бесполезность этих слов, его это разбило, жестоко и без сожаления.       — Знаешь Нанао-тян, было бы честно если я погиб тогда, при битве с Квинси во дворце Короля душ. — если это какая-то очередная его шутка, то она не удалась. Но по его голосу, это была не шутка. Серьёзность его слов зашкаливала, тихий тон и ни капли смеха выдавали полную уверенность в своих сказанных словах. Нанао опешила от слов капитана, от которого не ожидала в этой жизни такого. Она понимала, что он задет, но, чтобы настолько.       — Я не вижу света в следующем дне. Я думал, что, когда всё закончится, я обрету спокойствие и отпущу всё. Но по сей день чувство никчёмности пожирает меня, кошмары преследуют с того злополучного дня, в них Джуширо истерзан богом Мимихаги, просит меня о помощи, просит избавить от страданий. — его голос начал хрипеть, казалось, что ему неловко говорить об этом, но Нанао единственная кто просто выслушает его, давая ему отдушину в виде немого слушателя.       — Но вы продолжаете жить, капитан. Значит вы имеете силы преодолеть тень произошедшего. Капитан Укитаке бы сказал вам тоже самое, без сомнений. — девушка присела рядом, взяв похолодевшую ладонь капитана в свою, пытаясь согреть её. Повернувшись на неё, взор фиалковых глаз из-за всех сил пытался помочь, как только может. Ведь ей тоже больно, капитан один из близких её людей, Нанао не может допустить, что потеряет всю свою семью. Рядом на траве лежала принесённая ею соломенная шляпа. Поднимая её с земли, отряхивая от случайно попавших травинок, лейтенант вручает незамысловатый аксессуар тому, кому она принадлежит. Её глаза похожи на глаза его брата, такие временами с ноткой холода, но с огромным нежным нутром, так и хочется в них утонуть и не всплывать. Натягивая шляпу до носа, как и всегда, Шунсуй чуть ухмыльнулся в своей обычной натуре, пытаясь встать.       — Да, он бы сказал жить мне за нас обоих, вспоминая его только когда он был в здравии — мужчина хохотнул, вспоминая как они разговаривали о местах на этом же кладбище и смеялись, боясь занять место Яма-джи раньше времени среди памятников.       — Идём Нанао-тян! У нас ещё столько дел, нужно позвать Окикибе, он наверняка заскучал один — тот лишь положил руки за себя, следуя прочь в сторону бараков первого отряда.       — Слушаюсь, Кьёраку-сотайчо! — девушка поспешила нагнать капитана, искренне улыбаясь вслед за ним.       — "Джуширо, я попытаюсь жить за обоих, надеюсь так мы сможем успокоится оба."