Защитишь?

Рассвет накидывает золотой плащ на вечно молодой, вечно пьяный город. Юный капитан кавалерии, волоча за собой сонного, бурчащего брата, с легкостью игнорирует сопротивление: даже дремлющие улочки, только-только начавшие умываться утренним туманом и прихорашиваться в свете розового солнца, кажутся ему интереснее, чем возмущение, раздающееся где-то из-под локтя. Что может заставить заядлую сову вылезти из-под одеяла в столь ранний час? Отпускает. Кэйя делает несколько неловких шагов вперед, восстанавливая равновесие после хоть и шуточного, но все-таки профессионального захвата за шею и с раздражением смотрит на брата. Тот остановился за целую улицу до своего истинного места назначения, но даже здесь уже есть улика, приоткрывающая великую тайну. Запах свежей выпечки. Сейчас, когда воздух еще холоден и свеж, аромат ощущается особенно явственно, проникает в легкие и расцветает диковинными бутонами самого счастья. Кэйя шмыгает носом, выпрямляет спину и закидывает руку на плечо к брату. Сейчас Дилюк не будет вырываться, чтобы не растрепать вновь прическу, не примять безупречный плащ, и никак не омрачить свой идеальный вид. — Такие усилия ради куска булки, братец. — Заткнись. Кэйя чувствует, как напрягается спина Дилюка под его рукой: мышцы напружинены, словно он готовится к долгому забегу. Путь же их, напротив, недолог: каких-то метров пятьдесят, и вот они оказываются напротив совершенно неприметного заведения, со скромной вывеской, сделанной руками хозяйки. Маленькая булочная не нуждается в разноцветных афишах: этот запах — лучший рекламный ход. Перед тем, как убрать руку, Кэйя чувствует, как Дилюк мелко дрожит, и последний раз втягивает ноздрями воздух, чтобы успокоиться и воззвать ко всему своему самообладанию. Наблюдать за ним, таким взволнованным, горящим, очень забавно: юноша напоминает маленькое солнышко, чье сияние и жар слишком велико для всего лишь человеческого тела, и его энтузиазм и внутренний свет выбивается наружу, заставляя глаза гореть ярче всех костров, а кончики ушей очаровательно краснеть. «Конечно, ты ни капли себя не выдаешь», — усмехается Кэйя и отходит за спину брату, чтобы не быть испепеленным этим потоком радости, как только дверь отворится. Дверь скрипит. Она держится на старых, но добротных петлях. Неторопливое движение толстой деревянной двери под нетерпеливой капитанской рукой — это занавес, который означает начало любимого утреннего развлечения Кэйи. Спустя секунду, как Дилюк входит в помещение, спектакль начинается. — Доброе утро! — голос Томы токает в теле приятным теплом и какой-то домашней, непринужденной дружелюбностью. Кэйя машет приятелю и садится за один из столиков, делая вид, что крайне заинтересован в чтении меню. Дилюк же идет сразу к стойке, где Тома как раз раскладывает по витрине источник счастья. Это не пирожные, не хитрые десерты, не уникальная выпечка, тонкая и изящная. Это просто хлеб. Обыкновенные, ровные, золотистые буханочки с хрустящей корочкой и белоснежной, пышной мякотью. Их только что закончила печь мама Томы и поручила сыну разложить их перед началом дня. Лучший хлеб, во всем Мондштадте. Умелые повара и хозяйки пытались разгадать секрет, вычислить загадочный ингредиент, делающий этот хлеб таким особенным. А тайна, вот она: улыбается. Улыбается, спрашивает у Дилюка, как прошел его вчерашний день, смеется его совершенно несмешным шуткам, подбадривает. Ни с кем в мире младший Рагнвиндр не чувствует себя таким расслабленным. Тома тоже золотистый и теплый. Тоже лучший, во всем Мондштадте.