Communi sanguine

— Это мы устранили всех неугодных! От блядей до слишком умных учителей! От двух влюбленных идиотов, возжелавших просторов, до старых механиков! Благодаря нам человечество продолжает волочить свое существование! Слипшееся от пота боли лохматье обращается клокастым сгустком в чужом кулаке. — Вы должны благодарить нас! Ибо единственное, в чем мы просчитались, – это то, что вы не сдохли на одной из вылазок! От стали крови уже не тошнит. Она впиталась в камень здешних стен. Дырки выдранных зубов уже не бурлят горячей червленью, не плескаются ею при сдавленном крике. — Вы – раковая опухоль здоровой страны. Из рвано вздымающейся груди почти не слышны глухие хрипы. Ржавые плоскогубцы впиваются в иной зуб, и их тиски давят до эмалевого крошения. Мужчина гортанно мычит и в ожидании сжимается всем существом своим. Скребет пальцами без ногтей по подлокотникам стула, где поверх старых полос крови простираются новые. — Семья Райсс... Они просто дворяне. Так почему?! Тщась собрать всю вязкую алость, осевшую под коркой самого начала языка, он силой сплюнул. И поднял вечно опущенную в немоготе голову. — Я всегда защищал своего короля. Все эти годы! Мы живьём клали свои сердца на Его алтарь! Король! — солдат поднял глаза в прокисший сыростью потолок, как к чистому небу, с мольбною и непонятною просьбою. Сильные пальцы до припухлых синяков сжимают ссадинные щеки. Вновь подставляют ко рту ненавистное железо, резким нажимом проталкивают его клещи чуть ли не к самой глотке. Пелена в глазах пенится и расползается, и невольник, давясь кровавым кашлем, не разбирает: кто перед ним стоит. Та ли мучительно щедрая паскуда с подносом, на коем аккуратными рядами разложены со странной любовью выдранные зубы, или же скупой на слово недомерок с вечно понурым лицом?

Это же сколько зубов надо выдрать, сколько ногтей вырвать? В процессе я приноровилась. Но у тебя все же лучше получается.

Обезображенные пальцы уже совсем не болят, а эти слова беспрестанно бьются громким набатом в хмельной от муки голове, и все, что ему остается – это в жалкой немощи хватать ноздрями гнилой воздух промозглого подвала и, на издохе мыча, срывать остатки голоса.