Я верю своим глазам

Лео Баскервиль - аспидно-черная тучища посреди накрахмаленных холеных облачков. Говорят, даже воздухом рядом с Лео дышать вредно. Его пружинистые шаги заставляют коридорную толпу хлынуть по сторонам, и десятки пар глаз напряженно ощупывают его с головы до ног, пока не мелькнут за поворотом хвосты сюртучка. Неправильный прием. Если Лео и клянется про себя кого-нибудь вздернуть, то именно в такие моменты. В Бездну их всех, в Бездну, думает Лео, и сжимает зубы, колени и книгу в руках. Свежее и морозное одиночество он любит. Но социальные открытия больше похожи на противный грипп. Бла, Баскервиль, бла. Великий и ужасный. Там и сям тычут пальцем. И дрожат как кролики перед голодной лисицей. Почему дворянские дети такие отвратительные сопляки? Интересно, что за сказки им родители про главенствующий дом сказывают. Хотя нет. Вовсе не интересно. Лео хотелось бы повода, чтобы дать кому-нибудь в морду, но все вокруг словно только этого от него и ждут. Ну и шиш. Зато Лео взад и вперед качается на стуле с классическим детективом на коленях и жует ириску, когда все старательно царапают перьями бумагу. И ничего. Зато может командовать, кем хочет (правда противно), минуя пафосные распределения и назначения старост. И ничего! Сказка прям. Не люблю сказки, думает Лео, и с грохотом ставит стул прямо, утыкается лбом в стол. Чирканье перьев вокруг застывает на долю секунды, а потом возобновляется снова, укрывая перешептывание. В конце концов, это инициатива Лео - оказаться здесь. Учиться ему не очень хочется, он и без того умный, но манит академическая библиотека. А главное - нежелание сидеть в четырех стенах особняка Баскервилей, где он ни с кем не ладит. И он бы остался всем доволен, но кто же мог подумать, что это особое отношение будет так донимать? Дома, ну, в кругу Баскервилей, утешают - а ты чего хотел, ребенок-Баскервиль кличет беды всюду, где ни появится. Как болезнь или стихия. Это как старое суеверие про красноглазых, только теперь уже никто не станет смотреть тебе в глаза. Лео за такое привычно посылает к черту. Он же не чумной. Хотя... Стоит прекрасный день, и, как и в другие дни, прекрасные и не очень, Лео сидит в библиотеке на личном троне из сбитых в одну кучу книг. Он немного похож на жадного ребенка, вытащившего с полок самые красивые игрушки и присвоившего все себе. Вчера Лео честно посетил все занятия, поэтому сегодня прервал свою честность на середине дня. Если кто-нибудь хочет выговорить ему за это... он бы послушал с удовольствием. Сил нет уже смотреть на выпученные глаза, на разинутые рты. Если дворянских детей учат этикету, то почему не учат справляться с собой при виде чего-то... странного? Лео ненавидит слово "странный". Оно кажется ему несправедливым и болезненным. Он как можно равнодушней думает об этом, листая книжку. У героев уже полглавы все настолько скучно, что Лео невольно делится с ними своими мыслями. Просто, чтобы обоюдно занять. Как вдруг: - Фу, ты что, от них прячешься? Спрашивает резкий голос свысока, но будто бы прямо над ухом. Лео цепенеет, словно ему снова знакомо понятие "законы" и он только что что-то нарушил. Потом этот бред проходит и Лео, не глядя на раздражитель, надменно спрашивает: - Чего тебе надо? Кажется, это первый раз за много недель, когда он обращается к кому-то в стенах академии. - Да ты прячешься! Как ты можешь? Я бы на твоем месте им вмазал хорошенько, а не убегал с уроков, - юноша, кем бы он ни был, жмет на каждое свое слово. - Они ведут себя, как дети. Но это ничего. Если бы на них лежала гора с твое, они бы поняли. - А... - пытается вклиниться Лео. - Но я считал, что ты... ты должен вести себя подобающе! Если ты и правда Баскервиль, а не просто белая ворона. - Я... - багровеет Лео. Ему вдруг кажется, что зря он сидит, прижав к груди коленки, и он нарочно пытается рассесться повольготней. В икры и руки впиваются углы книг, доселе совершенно не мешавшие. - Мне говорили, что вы грозные, а ты смешной. И праздный какой-то. Вы делаете столько всего, а ты ходишь тут, всех бесишь. Или сидишь и воркуешь с книжками. - Да что ты... - делает глубокий вдох Лео. Юноша рушит трон, бережно сдвигая часть книг в сторону, и отпихивает его ногу, чтобы сесть рядом. У него широкие плечи и серьезное лицо. И он успевает вывалить целую тучу чепухи, не давая себя перебить, четким, последовательным и высокомерным голосом. - Для наследника Баскервилей, - подытоживает он, - ты слишком бревно. И получает в нос. Лео вытряхивает на него не первую дюжину книг и почти готов добить книжным шкафом, словно погребальной плитой, но вдруг понимает, что уже давно не злится, скорее изощренно развлекается. Они совсем равны, и Элиот, его зовут Элиот, на вид помят сильнее только потому, что природа Лео играет нечестно. Элиот был очень хорош, почти мгновенно огрел его в ответ и не спускал ни единого удара без сдачи. Потом сшиб с ног не пойми откуда взявшимся продолговатым предметом. Лео разглядел в штуке ножны и вот тогда ему пришлось бросаться книгами, чтобы не превратиться в отбивную. Все прошло славно. Лицо горит, на губах запеклась кровь, еле успевшая вытечь из живо затянувшейся ссадины. И жутко ломит все тело. Конечно, он не сломал ни косточки и не забродил сине-желтыми пятнами, но больно! Элиот, прерывисто дыша, валяется на угловатом ложе из книг. Одна штанина у него порвана на лодыжке, а в прорехе смешной клетчатый носок. Лео стоит над ним и дышит еще тяжелее. В душе теплится гордость за себя и одновременно неприятное чувство, будто бы он хотел что-то доказать, но не смог. - Ну? - яростно спрашивает он. - Ну?! Элиот, выдерживая задумчивую паузу, приподнимает вверх большой палец. Лео не знал, что они одноклассники, но очень догадывался - в конце концов, злой рок и все такое не позволил бы иначе. Да и вообще, откуда-то же он вспомнил, что Элиот - это Элиот. Просто раньше он был частью серой массы, глядящей на Лео, как на диковинную зверушку в цирке. Лео припоминает это ему не без обиды, когда устает огрызаться фразами навроде "что, мало получил?" и наконец мирится с присутствием Элиота в поле зрения. - Идиот! - резко реагирует на это Элиот. - Уж ты-то должен понимать, что нельзя чесать всех под одну гребенку! - И чем ты снова выбиваешься? - немного уязвленно уточняет Лео. - Я верю своим глазам, а не дурацким слухам. Лео очень бесит его серьезный, пафосный тон, и он вносит справедливые коррективы - глаза Элиота сыграли малую роль в их библиотечной потасовке. Ну, разве что, их залепили синяки. Элиот отвечает, что уже пошатнул слухи фактом, что жив, здоров и на поверхности, а не болтается в цепях где-то в Бездне. А ну, где чернокрылая тварюга, которой пугают детей? Где вообще твой красный плащ? - Какой ты отчаянный, - беззлобно говорит Лео. Где бы они ни были, они теперь рука об руку, будто двое против всего мира. Лео кажется, будто он прямо-таки слышит, как обваливаются в пропасть громады доверия и восхищения прочих студентов к такому яркому объекту, как Элиот. Они рука об руку, как их дома, Баскервили и Найтреи. Какое совпадение. Снова там и сям тычут пальцем, но уже не так испуганно. Будто бы на вторые плечи приходится половина странности, отчужденности Лео, и он перестает зиять черной дырой среди всех остальных. Элиот связывает его с окружающим миром, прокладывает дорогу там, где раньше все забито было осознанием собственной нечеловечности, немного страхом, немного ответственностью, немного отвращением и еще по мелочи. Он думает об этом, пока они вместе идут и беззлобно бранятся. Элиот - единственный, кто говорит с ним, кто идет с ним, кто ждет его и без труда говорит ему в лицо все, что пожелает. Единственный не только в академии. Ни Баскервили, никто... Никто не пробовал копать так глубоко и так бездумно, и это очень похоже на присказку про то, что, соскользнув со старых суеверий, уже никто никому не смотрит в глаза. Здравый смысл говорит Лео, что это глупое чувство навеяно лишь одиночеством. Но Лео решает верить только своим глазам.