**
Они встретились снова спустя несколько недель, когда Рош объезжал вверенные ему королем земли. Валлийцы сидели на придорожном камне и очевидно отдыхали от долгого перехода. Лица их были покрыты дорожной пылью, но, кажется, ничего противозаконного они не добывали: на земле стояла корзина, из которой пахло рыбой. Самым примечательным был тот длинный и тощий валлиец, только сейчас Рош сумел разглядеть его как следует и, пожалуй, теперь не смог бы забыть никогда. Правая сторона его лица была раскурочена и повреждена, очевидно, в бою. Вернон не раз видел такие увечья, но каждый раз они его поражали. — Шериф, — искалеченный валлиец поклонился, а следом за ним, не шибко охотно, это сделали и остальные. Жителей Валлиса не любили. Считали их ленивыми, злокозненными и грязными животными. Рош не был согласен с этим мнением. Ему попадались подходящие под это описание и англичане, и шотландцы, и даже испанцы. — Рыба? — Вернон смотрел на них сверху вниз. Ему не пристало спешиваться с коня ради черни. — Рыба, — подтвердил валлиец. Остальные просто переглянулись между собой, вынуждая говорившего с шерифом, повернуться и что-то сказать на валлийском. — Вы живете в английском королевстве, следует знать язык своей страны. — Я знаю язык своей страны, — тихо ответил калечный, но у Роша было слишком хорошее настроение, чтобы хоть как-то осадить наглеца. И всё же этого ответа было достаточно, чтобы Вернон заинтересовался этим человеком еще больше. Король, конечно, отметил преследование всех «детей», но всё же хотелось жить, зная, какой меч за спиной может держать этот валлиец. Пол-лиги, от места встречи с валлийцами Рош проделал в глубоких размышлениях. Ему нужна была информация, и проще всего её было получить от отца-настоятеля городской церкви. Кому как не ему знать свою паству? Решив не терять времени, Вернон сразу же по прибытию в город направился в церковь. Величие храма святого Вуло повергало в трепет. Как никогда Рош ощущал на себе давление Божественного Взора и собственную ущербность. Однако сейчас ему не было необходимости каяться в собственных грехах (впрочем, он всё равно бы не смог — сказать такое в Божьем доме было бы кощунством). — Сын мой, — отец-настоятель встретил его крестным знамением и теплой улыбкой. Для него они все были детьми Божьими, но Рош знал, что ему лично никогда не дано познать ни Божьей милости, ни спасения. — Что вас привело? — Отец, вы ведь хорошо знаете свою паству? — Да… Я здесь пережил многое, господин. Самым страшным был 1402 год, когда тут бесчинствовал Оуайн Глиндур… Простите старику его воспоминания. Вас интересует кто-то конкретный? — Валлиец с искалеченным лицом. Вся правая сторона его лица — просто изуродована. Глаза нет. Священник коротко вздохнул. — Йоруэрт ап Ислуин, — проговорил старик. — Старший сын Ислуина. С ним вы, господин, наверняка видели его младшего брата Киарана да двоюродных братьев: Элейса и Ллина. — Они?… — Были ли они «детьми Оуайна»? Не знаю, господин. Может быть, но вернулся сюда Йоруэрт уже искалеченным, а где его так — никто не знает. Они покинули город после того, как толпа сожгла их мать, обвинив ту в колдовстве и общении с сидами. — А их отец? — Умер и того раньше. Он был хорошим охотником. Но Ислуин нарвался на вепря в лесной чаще, и тот его порвал. Сыновей хорошо обучил. Йоруэрт знает эти места как свои пять пальцев. Да и потеря глаза не особенно сказалась на его навыках. Жаль его, конечно. Красивый он был, многим девушкам нравился в округе, видный жених. Тяжелая военная жизнь отучила Вернона любить тайны и загадки. Как правило они не сулили ничего хорошего. Священник, вероятно, и правда ничего не знал о том, был ли Йоруэрт ап Ислуин (черт бы побрал эти валлийские имена!) среди «детей Оуайна». Рошу хотелось верить, что однажды он не поплатиться за свою доверчивость. Восстание как массовое явление уже давно сошло на нет, но всё же то тут, то там оставшиеся верные Оуайну «дети» нападали на обозы, сборщиков налогов и простых торговцев. Они верили, что Глиндур жив, а им следовало продолжать дело борьбы против ненавистных захватчиков. Отчасти их вера была обоснована — никто так и не смог доказать его смерть.**
— Йоруэрт? — сегодня валлиец покрыл голову платком насыщенного карминного цвета, очевидно скрывая собственное уродство. Он сидел возле самого входа в церковь и что-то выстругивал из деревяшки. — Йорверт, сэр, — поправил он Вернона, не отрывая взгляда от деревяшки. — И вам так проще, и меня не корежит от вашего акцента. Вам же неудобно произносить моё имя? — Да… — спустя несколько мгновений ответил Рош. Валлиец говорил на английском с акцентом — певучим, долгим, словно пинта темного овсянника. — Где тебя так… украсили? Валлиец коротко хмыкнул и, перестав строгать деревяшку, поднял взгляд на Вернона: — А вы как думаете, сэр? — его единственный взгляд был потрясающего зеленого цвета как зеленые луга Валлиса по весне. Взгляд был прямой и открытый — так смотрят те, кому нечего скрывать. — Ты… — Да, но насколько мне известно милостью короля Генриха Пятого с меня сняты все обвинения, дарована амнистия и возможность жить спокойно на земле английской, — на этом слове Йорверт нехорошо как-то хмыкнул, — при условии, что я буду соблюдать королевские законы. — Это верно. Но всё же я хочу спросить. Можешь ли ты поклясться на Писании Божьем, что не поддерживаешь никоим образом общения с другими «детьми Оуайна»? — О, боитесь ножа в спину? — Все этого боятся. — Нет. — Ты не боишься? — Нет, я не поддерживаю, сэр, ни с кем никоим образом общения. Я для них — пария. Наши взгляды несколько разошлись. — Твои раны — это результат расхождения взглядов? — Это результат бойни при Аберистуите, шериф. Вернон вздрогнул и внимательно уставился на валлийца, тщетно пытаясь вспомнить, видел ли он его до этого? Тогда? Но память не помнила ничего кроме ощущения стыда и позора, что принесли с собой и эта битва, и победа в ней. — Вы не заходите в церковь, шериф. — Ты тоже. — Я лишний там. «Я тоже» — чуть было не ответил Вернон, но смолчал. Служба уже закончилась, и из церкви начали выходить люди. Бьянка шла не одна, и это заставило Роша слегка нахмуриться. Рядом с ней шел, видимо, брат Йорверта, уж больно были схожи их лица. «Киаран», — подсказала память. — … травы могут помочь, — это только и услышал Вернон. И он, и Йорверт, одинаково нахмурились, но каждый, очевидно, по собственным причинам. — Отец, — Бьянка мягко улыбнулась Рошу, едва заметно склоняясь в легком поклоне. — Вас не было на службе. Что-то случилось? — Дела, — сухо ответил Вернон, взглядом давая понять Бьянке, что ей стоит отойти от валлийца. Девушка коротко вздохнула и, кинув виноватый взгляд на Киарана, отошла, становясь чуть в стороне от приемного отца. Взгляд, которым одарил брата Йорверт, был не менее сердитым, чем тот, что достался Бьянке, но, возможно, он был менее действенным, потому что Киаран всё равно напоследок улыбнулся девушке.**
— Она тебе нравится, — тон Йорверта не предвещал ничего хорошего. Слишком хорошо Киаран знал своего брата. — Она милая. — Англичанка? — Не вижу в этом ничего…плохого. — А я хорошего. Они жили даже не за городскими стенами. Их дом стоял на самом отшибе призамковой деревни, на самой границе с лесом. Чуть-чуть пройдешь вперед и будешь поглощен вековой рощей. Домик этот им достался от старухи, которая приютила их чуть больше двух лет назад. Прошлая зима была слишком холодная, и она померла, не смотря на все усилия братьев. — Что ты ей рассказал о травах? — Йорверт определенно был в самом дурном расположении духа. И ссоры, очевидно, было не избежать. — Немного. Она просто обмолвилась, что её приемный отец… — Приемный? — Шериф о ней заботиться с её восьмилетия. Отец Бьянки умер под Аберистуитом. Так вот, у шерифа иногда невыносимо болит голова. — Меньше болтай о травах, иначе кончишь как мать. Оба брата замолчали. Они были слишком взрослыми, когда случилось это. Йорверту было шестнадцать, а Киарану — три года. Мать чудом спасла их обоих, иначе сожгли бы всех. — Я… — И думать забудь. Ты ей не ровня и никогда не станешь. Только в сказках всё складывается удачно. А тут… ты всего лишь валлиец, что в их исполнении звучит хуже, чем свинья. — Она не такая. — Ты её не знаешь. Вы проговорили меньше пяти минут, и ты считаешь, что можешь её знать? Знать, такая она или не такая? — передразнил брата Йорверт. — Я не ошибаюсь в людях. — Киаран! — Я не хочу с тобой ссорится, — Киаран спешно выскочил из дома, давая им обоим возможность остыть. «Её отец погиб при Аберистуите, — эхом прозвучал в голове Йорверта голос брата. Много людей погибло при Аберистуите. Но Йорверт, тогда еще своими обоими глазами, видел совершенно трогательную сцену — абсолютно не братский поцелуй одного англичанина с трупом другого. Спустя годы Вернон Рош, ублюдок рода де Рошей, окончательно заматерел, обзавелся совершенно дурацким, скроенным по бургундской моде головным убором, но не потерял ни остроту профиля, ни пронзительности взгляда. — Значит, это был её отец. Занимательно». Рука Йорверта нащупала спрятанный под одеждой «узел Арауна», выбитый в метеоритном железе. Их мать, Маллт, воспитывала их в уважении к Старым богам, но не мешала изучать и новую веру. И так вышло, что старший сын остался со Старыми богами, а младший — принял крещение, когда вырос. Но это не стало препятствием между ними. «Провидение? — Йорверт крепко сжимал пальцы на «узле». Вряд ли Вернон Рош его помнил. Он был в таком состоянии, что не запомнил бы и своего Дьявола, но из-под начавшегося обвала стены замка, его вытащил именно он, Йорверт. Одним только богам было известно, почему он решил спасти этого англичанина. — Возможно, потому что… — Йорверт мотнул головой, отгоняя эти мысли от себя, — Нет, нет, ничего такого».**
— А ты меткий стрелок, — Вернон спешился с коня, подбирая с земли трупик белки, в голове у которой торчала стрела. — У меня был хороший учитель, — ответил Йорверт, опуская лук. — Отец? — И он тоже. — Ясно, — Рош кинул тушку мертвого животного валлийцу и замер. Здешние леса были очень красивыми, а дичи в них водилось немерено. — Что, белки тоже королевские звери? — Йорверт смотрел прямо в глаза Вернону. Это и возмущало, и почему-то льстило. Они уже несколько раз пересекались, и было очевидно, что валлиец, не смотря на все слухи, имел прекрасное образование. Возможно, даже лучше, чем у самого Роша. — Нет, но всё же это мои обязанности проверять ведется ли охота на королевского зверя. — Шериф, поверьте, такую махину было бы сложно спрятать даже мне. Да и тут особенно негде, вы же сами видите, — Йорверт развел руками, как бы призывая шерифа к благоразумию. — Ты неплохо знаешь лес. — Я тут вырос, конечно, я неплохо знаю этот лес. Впрочем, он всё равно изменился за то время, что меня не было в этих краях, — валлиец подошел ближе к шерифу, и тот совершенно точно не ожидал того, что почувствует запах травы и мёда, исходящий от Йорверта. «Валлийцы — грязные свиньи», — начал было шептать упрямый внутренний голос, но Вернон его оборвал. Не было правды в его лживых речах. — Почему ты пошел за Глиндуром? — легкое удивление отразилось на лице Йорверта, правда, очень скоро оно сменилось каким-то непонятным для Роша пониманием. — Oer calon dan fron o fraw — allwynin am frenin, dderwin ddôr, Aberffraw. Poni welwch chwi hynt y gwynt a’r glaw? Poni welwch chwi’r deri’n ymdaraw? — валлийский звучал мягкой, но невероятно грустной песней. Вернон не понимал ни словечка и всё же его сердце охватила невероятная тоска. — Красиво, но я не знаю твой язык. О чем эти… стихи? — О смерти Лливелина, нашего последнего короля. Король был предан и убит… А этой земле всегда хотелось свободы. Вот потому и пошёл. Шериф, скажите, если бы вашу родину хотели поработить, неужели бы вы не стали бороться? — Я… — Вернон осекся, не зная, что ответить. Йорверт стоял слишком близко — на расстоянии вытянутой руки. Можно было разглядеть на неповрежденной стороне его лица пятна веснушек. И невероятно красивую форму губ. Это, конечно же, отвлекало, и всё же даже без этого Рош не мог бы ничего ответить. Он везде чувствовал себя чужим, ублюдком. Его служба короне была частью долга семье де Рошей, которая признала его как бастарда, и господину Фальставу, который заменил отца, хоть не был даже кровной родней, просто воспитателем, на которого спихнули ненужного ребенка. — Вам никогда не хотелось иметь родины, шериф? Места, где бы ваше сердце было спокойно, а дух наполнялся бы силой? — Йорверт сделал еще шаг вперед. Они были одного роста, возможно, валлиец на дюйм был выше, но смотрели они друг другу сейчас прямо в глаза. По самому краю радужки у Йорверта растекались коричневые пятна. А дыхание валлийца горчило какими-то травами. — Бретань, — неожиданно и очень обреченно выдохнул Вернон. Первые четыре года своей жизни он вместе с матерью прожил в Бретани, где она скрывалась от гнева своего высокопоставленного любовника, который не желал иметь ублюдков. Маленькая, уютная Бретань была её родиной. Вернон плохо помнил бретонский, но песни матери помнил почти дословно, хоть и не мог сказать, о чем они были. — О… — Йорверт отчего-то удовлетворенно прикрыл глаз, и мягко улыбнулся. И не искорёженная раной часть его лица стала поистине прекрасной. Косые лучи солнечного света, проходившие через ветви деревьев подчеркивали природную валлийскую красоту, добавляя в неё красок. — Ты там бывал? — Вернон и сам не ожидал, что его голос так внезапно осядет и станет похожим на хриплое воронье карканье. — Один раз. Там красиво, шериф. — Здесь тоже. Между ними повисла тишина. Последняя фраза в разговоре, произнесенная почти шепотом, прозвучала очень странно, и всё же она не стерла с лица валлийца эту мягкую улыбку. — Будьте осторожны, шериф, — Йорверт сделал шаг назад, и Вернон с трудом поборол желание сделать шаг вперед, чтобы расстояние между не увеличивалось. Валлиец привязал тушку белки на свой пояс. — Это?… — Просто предупреждение. В этих лесах всегда водилось много диких кабанов, а меч — это не оружие, с которым стоит ходить на этого зверя. Gofalwch, шериф!**
Это началось снова. Снова начались сны полные постыдных, богохульных и отвратительных желаний и фантазий, от которых тело горело огнем. Тьма, заложенная в нем от рождения, снова подняла свою голову. И днём Вернону не становилось легче — так или иначе, но он пересекался с Йорвертом. И чаще всего у церкви. Рош не понимал, почему валлиец не заходит внутрь, но прекрасно знал, почему он сам не идет туда. Вернон Рош, прошедший множество сражений, в каждом из которых он мог умереть, боялся, что его моментально настигнет кара небесная. Господь никогда не будет милосердным к таким людям как он, которые больше всего на свете жаждут нарушить Его заветы и осквернить понятие «любви» низменным, отвратительным и дьявольским желанием. Вернон Рош, как и когда-то давно, жаждал коснуться, прикоснуться, дотронуться до смуглой, загорелой кожи валлийца. «In igni maligni hoc corpus ardet... nec furores indigni peccata pellunt haec, — Вернон находил некоторое успокоение лишь в долгих пеших прогулках, что были наполнены одиночеством и беспрестанной молитвой, безуспешной попыткой — оплачивает ли он таким образом грехи своей матери и своего происхождения, — Nec error est nec criminor: nam strix Athingana comburit aegrum cor… Nec criminor, si, Domine, fecisti Satan fortiorem homine… — ноги сами его вели по изведанным тропинкам. Где-то там должен был быть запримеченный им когда-то бойкий лесной ручеек. Обычно возле него никогда и никого не было, но Господь Всемогущий, как и всегда до этого, оказался глух к молитвам Вернона Роша. Йорверт сидел возле ручья, скинув рубаху на землю, оставшись только в шоссах. Это лето было слишком жарким, и валлиец чаще всего брезговал ношением котты. Очевидно, он хотел немного охладиться — кожа его блестела в лучах солнца, по ней стекали капельки то ли воды, то ли пота. — Defende, Maria, me a sirenis vocibus: remota nobis illa taeda sit...». Голова Йорверта не был покрыта привычным платком и Рош только сейчас узнал, что на самом деле валлиец рыжий. Не ведьмовской яркий, призывный рыжий цвет был у его волос — темно-рыжий, слегка буровытый словно давно запекшаяся кровь. В одной руке Йорверт держал охотничий нож, а другой — проводил по волосам от затылка к шее. Видимо, он хотел остричь отросшие волосы. — Позво… — голос Вернона дрогнул, — позволь помочь? — Шериф… — Йорверт, повернувшийся на звук голоса, выглядел изумленным и, кажется, слегка испуганным. — Умеете вы подкрадываться. — И? — Пожалуйста, — валлиец протянул нож рукояткой вперед, опуская голову вниз, показывая шею с выпирающими позвонками. Его волосы были на ощупь очень мягкими, словно шелковыми, на секунду Вернону даже стало жаль столь варварским образом срезать подобную красоту. Но волосы точно мешали своему владельцу. — Не носишь креста? — этот вопрос заставил Йорверта автоматически потянуться к «узлу Арауна» и крепко сжать его пальцами. — Не ношу, — это признание далось ему совершенно легко и просто. — Память о матери, — вот в чем он не собирался признаваться, так это в том, что разделял давно утерянную веру родительницы. — Всё, что от нее осталось. — Ясно, — шериф достаточно ловко срезал непослушные пряди. И валлиец не видел в этом ничего удивительного — тот провел много времени в походах, в которых стрижка была необходимостью. — Вас что-то беспокоит? — Нет. — Но вы мрачнее обычного. — Тебя это волнует? — могло бы показаться, что это было совершенно случайное прикосновение чужих пальцев к йорвертовой шее и всё же для случайного в этом прикосновении было слишком много странной нежности. — Я слышал, что вас беспокоят головные боли… — Нужно ли мне угадывать источник твоего «я слышал»? Моя дочь безмерно болтлива порой бывает, — и хоть Йорверт не видел лица шерифа, он вполне мог себе представить, что тот улыбался, когда говорил о приемной дочке. — Да, головные боли стали чаще приходить. Но мне сказали, что это избыток флегмы в организме. — Как хорошо, что я слишком беден, чтобы позволить себе услуги лекаря, — буркнул Йорверт, прикрывая глаз. Ему давно не было настолько спокойно и даже, пожалуй, уютно. Было между ним и шерифом что-то общее. Что-то невидное постороннему взгляду. Но валлиец это что-то буквально чувствовал. Прямо сейчас. — А ты не любишь врачей, — шериф отчего-то вздохнул. — Я закончил. — Вы явно стрижете лучше, чем мой младший брат.**
— Он смотрит на тебя, — Киаран осторожно коснулся плеча брата, привлекая его внимание к себе. — Ты чем-то провинился перед шерифом? — Нет, — отрицательно мотнул головой Йорверт, возвращаясь к выбору яблок. — Тогда почему? — Тебе не понравится мой ответ, — Киаран хорошо знал этот взгляд брата и тут же сник под ним, неожиданно понимая, о чем не захотел говорить брат. О таком не должно было говорить при свете дня и людях, да и при свете луны тоже не стоило. Отчасти, наверное, это и стало причиной гибели их матери, и поэтому же они покинули родные края, вынужденные уехать к дяде в Гвинед. До войны и получения ран Йорверт был невыносимо красивым. Его забавляло девичье внимание, но не более. Он был равнодушен к их заметному кокетству и прочим нежным призывам. Мягко улыбался в ответ и всё. «Мужеложец, — про себя шепотом ответил на свой же вопрос Киаран, — Pater noster, qui es in caelis... sanctificetur nomen tuum… adveniat regnum tuum... fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra, — тут же пробормотал он молитву и незаметно перекрестился. — Как же он страдает, — и Киаран сейчас думал не о своём брате. Он украдкой посмотрел на шерифа. У того была чернота под глазами и хмурая складка между бровями. Йорверт, вопреки всему, относился к этому своему пороку спокойно. Возможно, проживи их мать Маллт чуть дольше, она бы смогла объяснить Киарану что к чему. — И что они в нем находят?» Кузнец. Королевский глашатай. Шериф. Киаран никогда не хотел знать, со сколькими мужчинами делил свою постель в столь… неоднозначной связи его брат, но точно знал он о двух. И, видимо, сейчас узнал и о третьем. — Нет, — вдруг наклонившись к нему шепнул на ухо Йорверт. — Что «нет»? — Всё не так, как ты сейчас думаешь. У тебя на лице всё написано, — они уже уходили с рынка. Йорверт и шериф лишь едва-едва кивнули друг другу головами, а вот Бьянка нежно улыбнулась Киарану, вызывая в ответ столь же нежную улыбку. — Ничего предосудительного со стороны вашего бога. В действиях. — И мыслей достаточно. — Тогда помолись о спасении души грешной. Киаран и так всегда молился за них двоих, а Йорверту никогда не было понятно, почему он так легко простил его. Ведь в смерти их общей матери была только его, йорвертова вина. Но сын здешнего кузнеца был молодым, красивым и пышущим жаром парнем. Ярким, рыжим, с россыпью веснушек по спине. Это был первый поцелуй Йорверта — со вкусом страха, ужаса и интереса. Они одинаково нравились друг другу. Одинаково нравились друг другу не как знакомые с детства дети. Йорверту безумно нравилось наблюдать за тем, как его первая любовь работала в кузне, как жар и свет огня украшали бледную ирландскую кожу. Но юность это и синоним глупости. И ценой этой глупости стала мать. Многие годы Йорверт боялся рассказать брату, из-за чего в их семье случилось такое горе. Но однажды не выдержал и рассказал — нести такой груз было тяжело, а душа всё равно жаждала покоя. Киаран, конечно, не отнесся к этому спокойно. И на несколько лет между ними оставались натянутые отношения. И всё же младший из ап Ислуинов нашел в себе какую-то мудрость, чтобы как-то принять это всё. Не понять, но принять — о большем его и не смели просить. — Ты сегодня увидишься с дочкой шерифа? — Откуда ты?… — Киаран только вздохнул в ответ на вопрос своего брата. — Она и правда хорошая. И, да, увижусь. Я не вижу в этом ничего ужасного или предосудительного. — Ну, англичане так не считают, — Йорверт кинул брату кисет. — Что это? — Зверобой, кипрей, чабрец, шиповник, листья земляники, ромашка и календула. Ты учился по маминым книгам, а я у нее самой. Головные боли у шерифа стали сильнее и чаще, а этот отвар может помочь. — Я передам. — Благодарю, — Йорверт выкладывал яблоки на стол. — Помнишь мамин яблочный пирог? — Я… плохо её помню, ты же знаешь. А ты хочешь приготовить его? — Да, и мне кажется, что это замечательная идея, да?**
— Вы всё ещё боитесь, что я приведу сюда кого-то из «детей»? — они шли рядом по одной тропе. Лето уже заканчивалось, поэтому Йорверт всё чаще и чаще носил видавшую лучшую жизнь котту. Она, безусловно, была всегда чистая, но следы ловкой починки были на ней видны. — Не знаю, — честно ответил Вернон, спокойно выдерживая прямой взгляд валлийца. — Не то чтобы я не понимал ваших опасений. — Мне не совсем понятно другое, — наконец-то набрался смелости задать вопрос Рош. — Ты определенно не выглядишь как сын простого охотника и травницы. И даже краткое пребывание при временном дворе Оуайна Глиндура не привило бы тебе таких манер. Ты говоришь очень разумно и знаешь очень многое. Например, «Роман о Лисе». Я не уверен, что при королевском дворе кто-то знает этот роман настолько же прекрасно, как и ты. — Но это же всего лишь старые добрые сказки о хитром старом лисе. Манеры… — Твоя осанка. Фальстав потратил много лет, чтобы привить мне привычку держать спину ровно и прямо. Но даже сейчас мне приходится напоминать себе об этом. — Матушка принадлежала к одной из побочных ветвей ап Каделлов. Матери об этом никогда не давали забыть, поэтому она сбежала сюда, в Повис из Гвинеда. Не захотела становится очередной игрушкой двора… — Какой она была? — не удержался от вопроса Вернон. Им действительно было о чем поговорить. Они могли часами обсуждать философские трактаты (впрочем, больше всего Рошу нравилось слушать, как валлиец ругается на лекарей) или же рассуждать о древних валлийских или английский, или французских легендах, находя меж ними крайне много общего. Двор никогда не давал Вернону возможности забыть позорности и греховности своего происхождения, поэтому вдали от Лондона ему было спокойнее. Людские нравы здесь были другими, не такими откровенно хищническими, как в столице. — Моя матушка? Легкая, смешливая… Грозная, но справедливая. Из всех её детей выжили только мы с братом. Она знала много историй. Я любил в детстве слушать её сказки. — Было много братьев? — И сестер, но, к сожалению, многие покинули этот мир еще совсем крошками. А вы помните свою мать? — Почти нет. Меня забрали у неё и передали на воспитание, как только она вернулась в Англию. Что с ней случилось, я не знаю. — И вы не пытались её искать? — Искать её означало бы вызвать гнев моего отца и его семьи. Мне просто не захотелось ещё больше усложнять свою жизнь. Она и так была не слишком простой. — И что же... Оказаться в Валлисе — это наказание за проступок? — Скорее награда за выслугу лет. Я неловок для двора, иногда создаю излишне опасные ситуации. Поэтому Валлис — эдакая награда. Они свернули слегка с тропы, проходя под сенью огромного старого дуба, чья листва уже начинала золотиться. Из-за этого казалось, что дерево окружает ореол небесного сияния. — В старой Англии, как нигде, зеленый лес прекрасен, — Йорверт вполголоса напевал, разглядывая окружавшие его деревья, — но всех пышней, для нас родней: терновник, дуб и ясень... Терновник, ясень и дуб воспой, день Иванов светел и ясен, от всей души прославить спеши дуб, терновник и ясень… — Иванов день уже давно прошел. — И что? — Мы зачем-то конкретным сюда идем? Погоди, это хитрый план, правда? — О, да… Заманить в чащу леса и всё. С концами. Никто не найдёт. — Буду покаран Господом Богом за свою наивность. — Мне казалось, что наивность не входит в перечень христианских грехов. Впрочем, шериф, я вас сюда не за этим привел. Смотрите, — Йорверт смело шагнул куда-то в кусты, и Вернону не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. За кустами открывалось огромное вересковое поле, на самом горизонте которого виднелся холм. «Мать его сожгли, потому что считали, что с сидами знается», — почему-то эта фраза всплыла в голове Вернона. — Правда, красиво? — вереск только начинал зацветать, а потому поле только-только начинало меняться, обретая свои новые и яркие краски. Валлиец нагнулся, чтобы сорвать первый цветок и из-под его котты вывалился, на грубом кожаном ремешке, замысловатый медальон. Такой же когда-то, в самый худший день своей жизни, он уже видел. — Что? — Йорверт выпрямился, внимательно глядя на шерифа, изучая перемену в его лице. — Это был ты тогда, да? Я не запомнил ничего, кроме… — англичанин жестом указал на то, что носил на своей шее валлиец, — этого. — Да, — просто признался Йорверт. — Зачем? — Мне стало жаль вас. Вы ведь его любили. И я… — Нет! — рявкнул Вернон. — Не смей это называть любовью. Не смей даже открывать свой поганый рот, чтобы нести эту богохульную ерунду. В этом нет Бога, и нет его проведения. Это просто кара. Ветви кустарника, что преграждал путь к этому вересковому полю, лишь надсадно скрипели под гнетом ярости человека, проходившего через него. Йорверт лишь сжал в руки в кулаки. — Я тоже потерял… И почему вы все так говорите, что ваш бог — это и есть любовь, если он… — но эти тихие вопросы услышал только ветер.**
В дом Божий Вернон зашел спустя несколько недель после той злосчастной прогулки. Ему понадобилось слишком много времени, чтобы успокоиться и понять, что так больше не может продолжаться. Ему необходимо исповедаться, и, возможно, тогда прекратятся эти ужасные сны, и жить станет хотя бы немного легче. Огонь Небесный не снизошел на него, как только шериф переступил порог церкви. И всё же стены её давили на Вернона, вызывая головную боль пополам с острым чувством вины. У его порыва, у его боли был свидетель. Валлиец видел этот позор. Запомнил и его… На этом месте у Роша кончались здравые мысли и начинался сумбур, с легкой паникой. — Мне нужно исповедаться, отец. Я грешен, — душная темнота исповедальни смиряла с собственным уродством, с собственной греховностью. — Мы все грешны, сын мой. Что тебя беспокоит? — Я жажду ужасных вещей, отец мой. Невыносимо отвратительных, омерзительных и паскудных. И я не могу ни унять, ни остановить своих желаний. Сколько бы молитв мной не было прочитано, сколько бы постов я не пережил, даже самых суровых, это не может избавить от черного гнилостного нутра. Плачу ли я, отец мой, как бастард, рожденный в греховной связи моей матери, за проступки её? — Что тебя так терзает, дитя? — Я жажду человека, которого не должен жаждать. Никогда не должен быть желать и всё же желаю. В самые темные моменты моей жизни, когда борьба с тем, чем одарил меня сам Дьявол, становилась мне невмоготу, этот человек стал… светлым пятном. И разговоры с этим человеком были для меня радостью. И счастьем. Хоть и отравленным счастьем. — Отчего же отравленным? — Я не должен желать этого человека. Это ужаснейший, отвратительнейший грех, я… — чего Вернон совершенно не ожидал, так это то, что дверь в исповедальню резко отворится. На её пороге стоял Йорверт с совершенно нечитаемым (возможно из-за теней, что ложились на его лицо) выражением. — … идиот? — закончил за шерифа фразу валлиец. — Или у вас просто такая идиотская религия? — Что… Ты… Ты посмел?! — Войти сюда и прикинуться монахом? Да, посмел. Я вообще много чего смею, потому что родился свободным человеком. Да и ты, в общем-то, тоже свободный человек, а не раб, если уж говорить откровенно. Вот этот момент меня всегда смущал в рассказах о христианстве. — Ты… — Вернон от злости, которая сменила его растерянность, мотнул головой и резко двинулся вперед, буквально отталкивая Йорверта со своего пути. Нужно было уйти. И уйти срочно. Эти месяцы общения позволили проникнуть этому человеку настолько так глубоко, насколько это было возможно. Пройти в самую душу. — Arhoswch, ble aethoch chi! — рука валлийца, схватившего Вернона за запястье, была горячей и сухой. Как и ожидалось от лучника, хватка была цепкая и очень крепкая. А сама рука — твердой. Мужской. И от этого прикосновения, Рош не ощутил ничего кроме нервной, отвратительно сладкой дрожи. Самая мерзкая, самая темная сторона его души жаждала этого момента, этого прикосновения. — Стой, тупой sasanach! — Йорверт резко развернул Вернона к себе лицом, всё ещё крепко сжимая своей рукой его. Запах полевых трав и яблок, вытеснил аромат церковных благовоний. А прикосновение сухих, искусанных губ валлийца стало откровением, рождением нового мира. Это не полный скорби поцелуй мертвых и холодных губ, который был наполнен болью и ужасом. Это было яростное, злое и полное жизни прикосновение. Это было больше, чем когда-либо в своей жизни Вернон рассчитывал получить. — БОГОХУЛЬНИКИ!**
Киаран невольно отвел свой взор — лицо шерифа выглядело довольно печально: кровоподтеки и синяки. Брат выглядел чуточку лучше, но только чуточку. — И куда вы теперь? — Бретань. — Что с Бьянкой? — Её отправят, — бывший шериф говорил сорванным и хриплым голосом, — к дальней родне в Ноттингем… Её тетка попытается как можно быстрее устроить выгодный брак. Но выгодный не для Бьянки, для тетки. — Ну, что же… — Киаран поправил висящий за спиной сайдак с луком. — Я отправлюсь в Ноттингем. — Один? — на лице Йорверта проступила тревога. — Нет, — его младший брат рассмеялся. — Монах, который помог мне устроить вам побег, отец Джонатан Так решил составить мне компанию. — Береги Бьянку, — неожиданно совершенно серьезно сказал Вернон. — Обязательно. В конце концов, я тоже хороший стрелок из лука.**
— Ты как-то сказал, что помнишь несколько песен, которые тебе пела мать. Напой хоть одну? — Я даже не знаю, о чем они, Йорверт. — Пожалуйста. — Tri martolod yaouank... la la la...Tri martolod yaouank i vonet da veajiñ, — Вернону было странно, стоя у кормы корабля, напевать песню на языке, которого не знал и который совершенно не понимал, он даже не мог рассказать о том, что поется в этой песне. Но, кажется, валлийца всё устраивало. — E vonet da veajiñ, gê! E vonet da veajiñ! Gant 'n avel bet kaset... la la la… Gant 'n avel bet kaset beteg an Douar Nevez... — Красиво… Жаль, что ты не знаешь о чем она. — Тогда ты сказал, что не понимаешь христианство. — Моя мать была последовательницей Старых богов, язычницей. И меня вырастила с этой верой, — Йорверт вытащил наружу медальон. — Это «узел Арауна». Защищает от происков любого зла. — Расскажешь мне? — Расскажу. Среди толчеи людей, их беготни по палубе, Вернон совершенно безнаказанно сжал чужие пальцы своими, впервые в своей жизни не испытывая ни стыда, ни ненависти к себе. Возможно, они еще поднимут свои головы, но у Роша впереди было очень долгое путешествие с человеком, которого выбрал он сам, выбрало его сердце, а не указал сухой католический догмат.