...cuz deep inside you love this pain...

Любая мелочь имеет значение. Любая мелочь важна. Любая мелочь может изменить все. Причины-следствия, эффект бабочки и всякое прочее заумное дерьмо... У Йена Галлагера есть тайна. Йен - гомосексуал. И - нет, конечно, тайна не в этом. Походу, это и не тайна вовсе, но... Вот есть такие русские куклы, которые одна в другой. Матрешки? Вроде так. Типа шкатулка в шкатулке. Очевидное - на поверхности, а под - внутри... В общем, Йен - парень, которому нравятся парни. Парень, который трахает парней. Мужчина, который любит мужчин. Верно? Верно. Но это не все. Не такой, как все. Рыжий, да еще и гомик. Было время, когда генетическая лотерея виделась ему эдаким "одноруким бандитом", а "два из трех" казалось забавным совпадением. Однако "совпадений" оказалось несколько больше. И все перестало быть забавным еще на ДНК-тесте. - Ты прекрасен и удивителен! Ты уникален, - говорила Моника. - Ты заслуживаешь счастья и найдешь людей, которые тебя примут и полюбят таким, какой ты есть. Моника, вообще, много чего говорила. Временами ее было просто не заткнуть. А забавных совпадений, между тем, набралось уже пять. Рыжий, гей, плод адюльтера (походу, более странно, что из всего галлагеровского выводка таким оказался только он), с наследственной биполяркой, да еще и... - Вы гомосексуалист, не так ли? - с вежливым чисто научным интересом спросил армейский врач. "Не спрашивай, не говори" отменили больше двух лет назад, так что Йен просто кивнул. - И вы, конечно, не знали о своем генетическом статусе? - Нет, сэр, - Йен с обреченным вздохом покачал головой. - Странно, в таком случае, что это произошло с вами только сейчас, - спустя еще несколько неловких и смущающих (о возрасте первого секса, детстве, среде обитания, воспитании, в том числе, половом - и прочей херне) вопросов врач взирал на него с откровенным озадаченным любопытством, как на диковинку. Которой Йен и являлся. - Я... я никогда никому не позволял... - подобраться ко мне со спины? покрыть меня? сделать своей сучкой? - ...быть активной стороной, - выдавил он наконец. - Только однажды. Только тому, кто казался мне очень важным. Особенным... На последнем слове горло сжалось так, что он не мог не то что продолжить говорить - даже дышать. "Какой в любви смысл, если любить так больно? - мелькнула прозрачно-серой тенью мысль. - Нет. Нету. Нет любви - нет смысла - нет боли..." Врач теперь смотрел с сочувствием и чем-то похожим на восхищение. - Вы... - он нерешительно покусал губы, но все же задал волнующий его вопрос, - вы недавно разочаровались в этом человеке? Расстались? - Да, сэр, - четко и бесстрастно произнес Йен. - Поэтому я здесь. Ну... кроме прочего, - немного смутившись, добавил он. - Хотел оказаться максимально далеко. - Это просто невероятно! - восхитился доктор. - Вы просто идеальный - образцовый носитель редчайшего гена. Сильный, с отменным здоровьем, энергичный. Прямо, как по книжке. Плюс - то, насколько в вас сильны природные инстинкты. Вплоть до спонтанного аборта[1] при низвержении тщательно выбранного для продолжения рода самца. - Самца... Да уж, - криво усмехнулся Йен. - Но разве такие... как я, не должны быть мелкими, хрупкими, женовидными? Типа, как девчонки, только с членом? - Это распространенное заблуждение. Но - нет. Как раз наоборот. Обычно, "такие, как вы" - крепкие, выносливые мужчины с хорошо развитой мускулатурой и ростом выше среднего. Идеальные представители кризисных популяций, в которых сильно нарушено естественное соотношение полов. Вы способны не только сами выжить в тяжелейших условиях, но еще зачать, выносить, родить здоровое потомство и обеспечить ему выживание почти без посторонней помощи. Вы - надежнейший запасной вариант, данный нашему виду природой. Универсальная особь. Сочетающая в себе достоинства обоих полов. Проявляющая себя в нужное время. Думаю, если бы не тяжелые условия, в которых вы росли, то вы бы были, пусть не гетеро, но, возможно, би. Правда, это лишь мое предположение. В наше время, особенно в развитых странах, носители гена проявляются так редко, что вывести нормальную статистику практически нереально. Тест для выявления латентных, конечно, существует, но он безумно дорогой... Йен ощущал себя каким-то... онемевшим. Как отлежанная конечность. Весь. Вплоть до мозга. Онемение и покалывание. Врач, наконец, заметил его пустой остекленевший взгляд и ненадолго умолк. Оборвал неуместные, на взгляд Йена, восторги. Беспредметные и бессмысленные. Ненужные никому, на самом-то деле. Как и сам Йен. Как и... - Что ж, - неловко откашлявшись, доктор снова заговорил, - могу вас порадовать тем, что никаких осложнений нет и, думаю, не будет. Организм идеально очищается самостоятельно. Слабое кровотечение должно продлиться еще пару дней, а потом прекратиться. Оставлю вас дня на три тут - под наблюдением. И пропишу курс витаминов. Просто на всякий случай. - Спасибо, сэр, - сказал тихо Йен и, чуть встряхнувшись, задал вопрос, который должен был беспокоить его гораздо сильнее, чем беспокоил реально - по крайней мере сейчас: - Меня же не попрут из армии из-за... этого? - Нет. Как я уже говорил ранее, это не заболевание и не отклонение. Просто еще один вариант нормы. Как... - врач на секунду замялся, а потом продолжил с улыбкой, явно довольный пришедшей на ум аналогией, - как рыжий цвет волос. Только встречающийся еще реже. Однако, - его лицо обрело очень серьезное выражение, - есть кое-что, о чем вы должны знать. По всей вероятности, в ближайшем будущем ваше либидо повысится. Так же как и ваша сексуальная привлекательность. Гормоны, феромоны... Природа, так сказать, не терпит пустоты. Как только организм придет в норму после выкидыша, что, судя по всему, случится довольно скоро. Вот это уже чревато сложностями и может привести к проблемам, учитывая специфику армейской службы. Рядовой Галлагер. Филлип, - устало вздохнув, он коротко ободряюще улыбнулся, но его взгляд остался твердым и сосредоточенным, а тон озабоченным и строгим. - Я верю, что вы можете стать отличным солдатом. Но. Вы должны быть очень осторожным и ответственным. Во избежание, так сказать. Йен лишь вяло кивнул, не находя в этих словах ни значения, ни смысла. Да кому он нахрен сдался... - Принесу вам пару книг по теме, - перед тем, как уйти, доктор мягко сжал его плечо. - Проведете эти три дня в лазарете с пользой. На это реагировать уже совсем не осталось сил, поэтому Йен позволил фразе просто повиснуть в воздухе. И наконец закрыл глаза. Спать хотелось неимоверно. Приснился ему, конечно же, тот самый - первый и единственный раз, когда... Микки был взвинчен больше обычного и изрядно навеселе. Йен так и не узнал, что у него случилось. У обоих был выходной. Встреча не была запланированной. Казалась почти, а, может, была и совсем - случайной. Или нет. С Микки Милковичем попробуй еще угадай. В любом случае, Йен обрадовался. Ну, еще бы... И поскольку выяснилось, что заняться им обоим решительно нечем, Микки потащил его к одной из своих любимых заброшек. Благо, он знал их кучу - на все случаи жизни. Полезно и удобно - и на потрахаться, и на пострелять, и на просто затихариться, если припечет. Выпили пива, поболтали ни о чем, подурачились, пообжимались - все было как всегда. До момента, когда... - Хочу тебя трахнуть, - заявил Микки. - Ты же мне дашь, рыжий лобок, - его тон был вызывающим и жестким. И, походу, вопросом это было только формально. А Йен уже весь горел. Как и всегда с Микки. И колебался лишь мгновение. Да, он бы сам подобное не выбрал и вряд ли бы предложил. Да, раньше он никому такого не позволял, да и сам пробовал всего пару раз - одним, блядь, чертовым пальцем. Да, он не был в восторге, ни от предстоящего, ни от воспоминаний о своих экспериментах. Но. Это же был Микки! Тот, кому Йен хотел дать все. Тот, с кем хотел всего. Так что... Вопреки ожиданиям, Микки был аккуратным. Чуть неуклюжим, но почти даже нежным. И определенно знал, что делать. Не пожалел ни смазки (которую притащил с собой!), ни времени на подготовку. Постарался обеспечить максимально возможный, в имеющихся условиях, комфорт. Только презерватива ни у кого из них не нашлось. Впрочем, не впервой. Да и когда это обнаружилось, Йену было уже глубоко на такие мелочи наплевать. Очень, как оказалось, зря. Йен проснулся в тот миг, когда Микки в него изливался. Задыхаясь. Не от возбуждения. Как раз возбуждения - теперь - не было и в помине. Только вибрирующие онемение и покалывание. И пугающая невозможность вздохнуть. Словно кто-то (Микки? Кончая?) накинул ему на шею удавку и крепко затянул. В следующие дни онемение и покалывание то накатывали, то отступали. И самого Йена нехило шатало. Между "я - универсальный солдат - почти сверхчеловек" и "я - никому не нужный отмирающий атавизм". В обоих, честно притащенных медиком, книгах было написано, что в античности древние греки называли таких, как он, "омегами" - последними из идеальных людей, живших в благословенные времена до того, как человечество навлекло на себя гнев богов своей дерзостью и приняло свое жестокое наказание в лице первой женщины - Пандоры с ее ларцом доверху набитым неисчислимыми бедами. И верили, что появляются эти "омеги" среди простых людей редко, но метко, с одной лишь целью - напомнить им о том, чего они лишились. К пришедшей за Темными веками эпохе Ренессанса "омег" осталось настолько исчезающе-мало, что их считали легендой - мифом о недостижимом идеале, к которому однако обязан стремиться каждый. Хомо универсалис. Символ полной гармонии - духовной, интеллектуальной и - бонусом - физической. Многие были уверены, что на рисунке "Витрувианский человек" да Винчи изображен именно "омега". "Новое" и "новейшее" время, и, в особенности, научно-техническая революция, внесли свои коррективы. Идеальной легендарности, мифической идеальности и прочего сказочного символизма убавилось, научного прагматизма и рациональности прибавилось, а "омеги" довольно затейливым путем из "хомо универсалис" превратились в "универсальных особей", да так ими и остались. Йен читал-просвещался и думал. О многом. Почти обо всем. И было лишь одно, о чем он изо всех сил старался не думать. "Во мне был ребенок. Мой и Микки. Во мне росла жизнь. А потом эта жизнь умерла. Потому что... У Микки все равно будет ребенок. От женщины. От той самой женщины, которая... на которой... с которой... А моего больше нет. Больше нет ничего моего. У меня больше нет ничего. Я - пуст..." Со временем онемение полностью пропало. А вот покалывание переросло в полноценный - почти нестерпимый зуд. Жжение. Мозга. Души. Животного - зверя живущего где-то в самых потаенных глубинах. Это было странно. Но хорошо-странно, как ему тогда казалось. Он чувствовал себя собой - цельным и живым, как никогда раньше. И море было по колено, и горы по плечо. И Мир - слепяще-яркий и завораживающий - был готов раскрыть перед ним все свои тайны, а Бог - заговорить... А потом - однажды "это" оказалось биполяркой. Личным скоростным лифтом от Рая до Ада и обратно. Пять. Гребаный джекпот. Как-то не очень удачно Бог - или кто там за него? - над ним подшутил. Или наоборот - слишком удачно. Йен Галлагер - генетический уникум. Этим - последним - он поделился лишь с Моникой. И в кои-то веки она сдержала обещание - унесла его тайну с собой в могилу. Пять. Магическое, блядь, число. Пять ран распятого Иисуса. Пять элементов сотворения. Пять лучей пентаграммы. Чертов универсальный символ чертового универсального человека. А что? Таких, как Йен, в Темные века считали порождениями Дьявола. Может и не зря. Про либидо и прочую муть доктор, кстати, не обманул. Организм - зверь внутри - проснулся, встряхнулся и развернулся во всей красе и мощи - соблазнял, искушал, жадно брал. Окружающие, особенно мужчины, буквально дурели в его присутствии. Дебильно лыбились и чуть ли не пускали слюни. Их призывные, горящие вожделением взгляды окрыляли, вдохновляли и пьянили. Толкали на гребенные ебучие подвиги. Йен тонул во всем этом липком и сладком, свалившемся на него из ниоткуда, внимании. Как в патоке. Как в водовороте. Без шанса выбраться. И если бы его не нашел Микки, кто знает... А впрочем, к чему гадать - тогда ему было весьма откровенно похер. На все. А Микки, на деле, лишь отсрочил неизбежное. Да, Йен вполне мог сдохнуть. И не раз. Но с какого-то момента он смерти почти не боялся. По крайней мере своей. Она уже прошла рядом. Даже отщипнула кусочек. И - то ли хватило, то ли не понравилось... А может и правда, что Бог бережет дураков, пьяниц и сумасшедших? Вон Моника с Фрэнком... В общем, непонятно зачем, но, судя по всему, таки да - бережет. К тому же... Однажды проснувшееся желание отдавать и отдаваться, казалось бы, заснуло навеки. Как будто его и не было. Как никогда не увидевший свет ребенок Йена. Может быть, если бы... У Моники, например, всегда было, куда возвращаться. Был ее дом и ее Фрэнк. Какое-никакое, а все же гнездо для кукушат. У него же не было ничего - никого своего. И это - ну, типа, как бы, тоже - защищало? Потом - намного позже... На пластиковый бесплодный член Тревора Йен еще как-то смог согласиться, но... Реально? Чтоб еще раз?! Да никогда. Калебу он не смог простить - женщину. Да, вроде как был момент, когда мелькнула тень мысли, однако... Да ну нафиг! А ведь он не чувствовал боль. Даже во время выкидыша. Только кровь испугала яркой неуместностью. Но боль была. Он знал. Она там - на самом дне бездны. Ждала, ждет и будет ждать. Чтобы взорвать изнутри, сожрать, разрушить окончательно и бесповоротно. Только, когда приходило время падать, падал он туда уже лишенный чувств. Правда, предощущение, ожидание боли хуже - страшнее нее самой. Но... Да, биполярка обманывала. Подменяла верные решения интересными. Правду вызовом. Как в какой-то непонятной азартной игре. В которой ни проиграть, ни выиграть. Круг за кругом - как белка в... Микроволновке? Мясорубке? Туда и обратно - без конца. Спешите видеть - аттракцион столетия! - чертово колесо. Охренеть волнующе и дохуя забавно, ага. Но биполярка еще и оберегала. И даже утешала. Иногда. Ненадолго. Реальность, в конце концов, всегда отвоевывала утраченные позиции. И все рассыпалось прахом. Но как же Йен был счастлив ощущать Евгения своим ребенком - обнимать, заботиться, любить. Как же был рад видению, полному невинности и чистоты, в котором Микки держал его - их ребенка на руках и ждал Йена в их прекрасном белом доме[2]. Крещение Евгения, куда он, как обычно, приперся незваным, почти его раздавило. Мрачная церковь, больные воспоминания, его неоплаканная утрата. Но дало силы на маленькую победу в большой войне. Которую он катастрофически проигрывал. Микки вышел из шкафа, Терри снова посадили, а Йен на короткое время обрел некое подобие семьи. Потом, конечно, все пошло по пизде. Ребенка отобрали, Йена закрыли и насильственно вернули в настоящий мир. Голым и беззащитным. Больным. Дефективным, бесполезным и даже опасным - для себя и окружающих. Чтобы в таком вот виде он встретился лицом к лицу с той частью жизни Моники, которая до тех пор оставалась милосердно от него сокрытой. И не то чтобы она так уж сильно отличалась от всего, чему он уже был свидетелем, но все же... Ну и с военными заодно. Снова с воспоминаниями. С предательством. С болью? Да... С этим надо было уже что-то делать. Боль подобралась близко - очень - почти вплотную. У боли были черные волосы и голубые глаза. Боль матерился, как портовый грузчик, в задницу давала, как боженька, и что-то плела про любовь и заботу: "...в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит". Или типа того. Ну, вообще-то, уже разлучила. Смерть. Только почему-то Йен осознал это только в тот момент. Микки - его боль. Всегда был ею. С самого начала. Йен был для Микки маленьким грязным секретом. Живой секс-игрушкой, у которой такие же права на чувства, желания и собственное мнение, что и у анальных шариков. Хотя те же шарики, наверняка, удостаивались более бережного отношения. Да, Йену было не привыкать. Быть грязным секретом. Кэш, Нед... Но те хоть пытались как-то компенсировать, что-то отдавать взамен. От Микки же ему перепадала лишь дырка в заднице. И фигурально, и буквально. Ну, любовь зла. Влюбился-то Йен именно в Микки. В того, кому было на него глубоко и неприкрыто насрать. Кто не стеснялся доносить это до него регулярно всеми возможными способами. Просто теплый рот, просто давалка, просто... хуже, чем Энджи Заго. И тем не менее - даже после того, как Микки его - снова! - бросил, на этот раз без привычных угроз и оскорблений, просто, молча избив до кровавых соплей, Йен все равно приполз к нему на свадьбу, чтобы умолять его передумать. Но - нет, конечно, не передумал. С чего бы? Это, наверное, могло бы стать точкой невозврата. Однако - тоже нет. Только там - в армии - в одиночестве за гранью знакомого мира Йен столкнулся с тем, чего не захотел и не смог простить. То ли ему, то ли себе. Что ж... Ко всему, словно прочего не хватало, вернувшись, Йен оказался и в очень знакомых водах. Ожидаемо-неожиданно. Связь с женатым мужчиной - да-да, плавали, вся жопа в ракушках. Видит Бог, Йен этого не хотел. Противился всем своим существом. Они с Микки и раньше не были на равных, а теперь и подавно. Но - меняется расклад, меняются и правила. Все в мире стремится к равновесию. Пришел черед Йена - убегать. И было так предсказуемо, что Микки не сможет его удержать. Поцелуев, отсосов по первому требованию, заботы, терпения, нежности... даже выхода Микки из шкафа, даже признания в любви, даже тату над сердцем - всего уже было недостаточно. Так же, как раньше недостаточно было Йена. Целеустремленного, здорового, сильного Йена. А Йен, которого подвели - предали и разум, и тело, который был бесполезной, порочной и инфантильной - как Моника! - психованной сучкой... Как же так вышло, что именно этому Йену досталось все то, чего так отчаянно желал и добивался Йен-прежний? И разве странно, что он от всего этого отказался - не захотел и не смог принять? Может быть, только возможно, Микки и имел еще, что сказать. Может быть, у него уже были или нашлись бы верные слова и смелость их произнести - на этот раз. Но - вот прямо тут же - оказалось, что у Микки образовались совсем другие - совершенно неотложные заботы, к любви касательства не имеющие. Что Микки вляпался. Уже не по-детски. Проебался как последняя блядь. Успел, пока Йена тащило по кочкам и ухабам сумасшествия - своего и чужого. Хренов тупой мститель! Уже два раза он оказывался за решеткой по весьма идиотским причинам. Но на этот раз? Микки просто превзошел себя. Этот раз был просто вершиной дебилизма. Наверное, даже хорошо, что обо всем и с подробностями Йен узнал позже. Иначе он не просто расстался бы с Микки, а сначала въебал бы ему, а потом бы погнал пинками. Не дожидаясь Сэмми. А если бы снова... И Микки в тюрьме. Ну уж нет. Хренушки. Ни. За. Что. Даже в мыслях. Верный вопрос бы другим: каким именно местом Йен мог в нем увидеть идеального для себя партнера?! Да... известно каким. Туда им и дорога - больной любви, несбывшимся мечтам, нерожденным детям, и Микки Милковичу. Короче. Боль Йена Галлагера шла бодрым шагом в жопу, нахуй и за решетку на ближайшие... восемь? пятнадцать? лет. И поделом. Можно было начать отстраивать свою жизнь заново и попытаться вернуть себя - того себя, что был до Микки. Это было похоже на план. Причем весьма неплохой и даже осуществимый. И никакие корявые анальфабетские татуировки не могли сбить с пути. Так? Понятно дело, что не так. Разве может хоть что-то, в чем замешан Милкович, идти по плану? Боли не сиделось под замком. Боль вырвалась на свободу. И планам Йена снова пришел пиздец. У боли были отросшие черные волосы, многодневная небритость и все такие же голубые глаза. Боль, как и раньше, матерился, как портовый грузчик, в задницу давала, как боженька, и сводила Йена с ума. До такой степени, что на пути к мексиканской границе Йен на полном серьезе предложил поменяться. Дать. Отдаться. Самому. Получить и на этот раз сохранить хоть частичку... Он знал, что на пике фертильности - медицинское образование было выбрано не случайно. Слишком уж много набралось совпадений. Но боль лишь посмеялась над ним. И Йен посчитал это знаком. Он, в любом случае, по-настоящему и не собирался в Мексику - вот так - с бухты-барахты. Ну, наверное. А теперь и подавно. Мексика. Только Йена там не хватало. Да и здесь... Микки пересек границу один. Ушел. Казалось бы, навсегда. А Йен остался. Снова - пустой и опустошенный, остро нуждаясь во внимании и утешении, отпустил вожжи своего сумасшествия и позволил ему себя вести... К новым свершениям? Или... Да все равно - по сути. "Иди ты нахуй, Галлагер!" - сказал тогда Микки. Он и пошел. И - по большому счету - не ошибся. Прибило его обратно к Микки. Или Микки обратно к нему? Не важно. И трип был незабываемым. И Бог, наконец-то, с ним заговорил. И у них состоялось вроде как перемирие. И с Богом, и с Микки - в итоге. Ведь Микки пришел! Вернулся! К нему - и ради него! Это стоило всего. И искупало все. Хоть один раз из всех (Йен всей душой надеялся, что в последний!) Микки оказался в тюрьме по хорошей причине. Возможно, он не так уж и заблуждался - изначально? Возможно, и правда, Бог добр к дуракам и сумасшедшим? Теперь... Они состоят в законном браке. Микки - и это не галлюцинация, и даже не сон! - его супруг. Муж. Они уже год, как счастливо женаты. Друг на друге. Сняли свою - отдельную квартиру. В очень - излишне даже - приличном районе. Решают, что бы из дома Кева и Ви могло им - в их новом доме! - пригодиться. И вот... Детская кроватка. Беленькая, чистенькая... Как из мечты. Нет, ничего особенного, на самом деле. Просто - кроватка. А его Микки - его, Йена, муж - кое о чем еще не знает. Может, время пришло? Йен прекрасно понимает, что идет на риск. Законы Мерфи никто не отменял. Все и всегда может пойти не так. Для Микки это может оказаться слишком. Или вот - та же биполярка может взбрыкнуть, особенно, во время беременности или сразу после родов, и в очередной раз столкнуть его жизнь с рельсов. Или пиздец может нагрянуть в виде ЗНС[3]. Ведь оптимистично заявленные 0,07-0,2 процента - это как раз про него. Тем более, учитывая, что Моника в свое время не на ровном месте отказалась от лекарств. Но еще он знает, что даже генетика - не приговор. Даже рождение и жизнь в гетто. Даже родители - худшие из возможных... И - что смысл есть во всем. Даже в боли. Ну, что? Была не была, где наше не пропадало? В самом худшем случае... что ж, у него уже был один прекрасный год в счастливом браке. И тюрьма. Если бы несколько лет назад кто-то ему сказал, что время проведенное за решеткой будет одним из самых счастливых периодов в его жизни... А вот поди ж ты. Как бы то ни было. Воспоминания - то, чего никому не отнять. - Эй, взгляни-ка на эту кроватку. - Йен деловито осматривает находку. - В очень приличном состоянии. - Взгляни-ка на эту кроватку? - то ли переспрашивает, то ли передразнивает Микки. - Ты это к чему вообще? Кроватка ж подразумевает ребенка. - Да? - Йен кидает на мужа короткий напряженный взгляд. И напряжение звучит в его голосе. - Да - что? - бросает Микки с ворчливым недоумением. - Хочешь завести ребенка? - Ты не хочешь ребенка? - выходит резче и агрессивнее, чем он намеревался. Но Йен с этим ничего не может поделать. Да и не очень хочет. - Так, так, притормози, - теперь Микки выглядит немного смущенным и растерянным. - Так ты хочешь? - Еще как хочу, - Йен улыбается - слабо и неуверенно, но искренне. И с надеждой. - Так, чуавак, не знаю заметил ли ты, но мы для такого кое-чем не оснащены. Хотя ты так болтаешь о сковородах и ебаной мебели, что, может, уже и вагину себе отрастил. "Ох, Микки..." Так себе шпилька, но почему-то колет. И то, как Милкович тараторит, стараясь звучать шутливо и непринужденно... У него-то уже есть сын. Не рядом, но - где-то там. Существует. И именно он из них двоих всегда был ближе к би. В том смысле, что, не смотря на предпочтения, секс с женщиной никогда не был для него реально неразрешимой проблемой. В отличии от Йена, Микки мог бы трахнуть... да кого-угодно. Если надо. Даже в самых экстремальных условиях. Такая безотказная способность добиться эрекции и эякуляции в любых обстоятельствах даже... восхищает? - Помоги мне ее подвинуть. - Нет, - отрезает Микки сварливо. - Почему нет? - Потому что, если мы возьмем кроватку, то в нее придется, бля, кого-то уложить. "Тепло, Мик, очень тепло, ты двигаешься в верном направлении..." - Просто возьмись с той стороны. "Давай же! Еще чуть-чуть..." - Где нам вообще ребенка-то достать, а? - Милкович уже заметно нервничает. - Никто не позволит двум бывшим уголовникам усыновить ребенка. "Бинго!" - Значит, придется украсть, - Йен старается говорить спокойно и ровно - без улыбки и самым что ни на есть обыденным тоном. Как о чем-то само собой разумеющемся. - Чего?! - и судя по выражению лица супруга, на этот раз вполне успешно. О, отращенная вагина кое-кому еще не раз аукнется. Не то чтобы Йен был прямо реально мстительным... Да и неплохо бы пока немного разрядить атмосферу. - Да шучу я. Слушай, вокруг твоего семейного древа, наверняка ошивается какой-нибудь непризнанный ребенок Милковичей. Вы же, ребята, как ебучие кролики. Раз в месяц по меньшей мере один говнюк-Милкович появляется на свет. Однако атмосфера не разряжается. Наоборот. И вид у Микки уже не просто нервный, а все более расстроенный. И будто бы... виноватый? - Ты чего? - Я буду дерьмовым отцом, чувак, - словно в уже совершенном грехе признается он. - Нет, не будешь, - уверенно возражает Йен. - Ага, а что если я, не знаю... стану бить его или... - Ты не станешь, - категорично отрубает Йен. - Пожалеешь розги - испортишь ребенка. Такого типа дерьмо мой отец всегда говорил. Гребаный Терри... Чтоб ему на том свете в ржавом казане кипеть и ко дну пригорать! А Йену срочно, просто, позарез нужно своего любимого придурка обнять. - Иди сюда. - Пошел ты! - Ну же. - Отъебись! Нет, я не... Йен рывком хватает вяло брыкающегося Микки и крепко, но мягко притягивает, прижимает к себе. - Ненавижу это, - бубнит тот ему в плечо, безвольно обмякая в его руках. - Ты будешь замечательным папой, - шепчет Йен.[4] Он греет Микки в своих объятиях и согревается сам. И... может быть, стоит отложить непростой разговор? На другой раз, когда они оба будут более к нему готовы. Н-да, на другой раз, который случится примерно... Никогда? - Нам не придется, Мик, - собрав утекающую решимость, бормочет Йен в мягкие черные волосы. - Что? - Красть ребенка. Или срывать с твоего развесистого семейного древа. - Уже ничего не понимаю, мужик, - жалобно стонет Микки. - Ты же только что сказал, что хочешь... - Хочу. - А суррогатное материнство офигеть какое дорогое. - Мик... - Поверь, уж я-то знаю. С первых рук. - Мик... - Пока мы такое не потянем. - Микки! - Что? Ну, что - Микки-Микки?! - взрывается он, наконец, отпихивая Йена в попытке вырваться из его объятий. - Дорого это! Нет у нас таких денег! - Нам не нужна суррогатная мать, - с немного нервной, но широкой улыбкой говорит Йен, притягивая его обратно к себе. - Л-ладно, - Микки замирает в его руках, подвижные брови взлетают вверх, в глазах настороженная подозрительность. - А что нужно? Холодная удушливая волна неуверенности снова накрывает Йена с головой. Инстинктивно он притягивает мужа еще ближе, прижимается лбом к его лбу и закрывает глаза. - Ненадолго сменить позиции, - отвечает коротко и по делу. - Йен? - Микки аккуратно отодвигается. Недалеко. Просто, чтобы смотреть Йену в лицо. Глаза приходится открыть. Чтобы смотреть в ответ. - Всего на пару-тройку раз, - продолжает Йен, стараясь звучать и выглядеть максимально спокойно, разумно и убедительно. - Хотя и одного может хватить. Однажды уже хватило. - Что? Чего? - судя по выражению лица Милковича, не очень-то это ему и удается - спокойствие, разумность и убедительность. - Ты несешь какую-то ерунду, мужик, - в его голосе прорезаются панические нотки, во взгляде страх. - Ты... ты... - Нет, - мотает головой Йен. - Это не биполярка. Я пью свои таблетки. Регулярно. И они вполне работают. - Но, Йен, - час от часу не легче... Теперь тон у него такой, словно он общается с капризным дебильным ребенком. - Мужики не рожают, чувак. - В подавляющем своем большинстве - нет, - Йен криво усмехается. - Но есть две сотые процента, которые - да. Микки недоверчиво фыркает. - Даже если и так. Хотя я в эти сказки не очень верю - даже на две сотые процента. И нет, я не против поменяться на пару-тройку, да хоть на десять раз, если ты так этого хочешь. Но ты же не можешь всерьез верить, что это сработает, в первую очередь. Две сотые процента - это невероятно мало. И ты не можешь предварительно знать, что в эти блядские две сотые попадаешь. Никто не может. - Тут дело не в вере, Мик, - Йен снова пытается улыбнуться, но чувствует, как подергиваются уголки рта, и бросает это неблагодарное дело. - Я действительно просто знаю. Ему очень хочется спрятать лицо. Снова. Зарыться мужу в волосы. Или уткнуться в шею. Но тот ведь не даст. Милкович так напряженно разглядывает Йена, что аж покалывает кожу. - Как ты можешь подобное знать, чувак? - Однажды уже сработало, - Йену удается произнести это ровно. Но требуется слишком много усилий, чтобы не отводить и не закрывать глаза. И чтобы голос не дрожал. - Что... Стой. Что?! У Микки такая живая, выразительная мимика. Эти брови, губы, глаза... И обычно Йену это нравится. Очень. Но - не сейчас. Сейчас от этого живот сводит, рот сохнет, а сердце бьется где-то в горле. - Был один... - выходит так сипло и сдавлено, что приходится откашляться и начать заново. - Был один - единственный раз, когда ты захотел меня трахнуть. Ну, ты помнишь? На той заброшке. За несколько дней до того, как Терри... - Помню! - резко мотнув головой, обрывает его Микки. - Конечно, помню. Но... Стой-ка, стой. Подожди. Почему ты об этом никогда не говорил? - требовательно допытывается он. Его пальцы сжимаются на плечах Йена еще крепче, хотя, казалось бы, куда там - еще-то... - Потому что сначала и сам не знал. А потом стало слишком поздно, и говорить уже было не о чем. - В смысле?! - голос Микки взмывает вверх, и он встряхивает Йена, как... терьер крысу? Словно очень надо что-то из него... вытрясти? Не надо, в самом-то деле. Йен уже решился, так что - все карты на стол. - Да в прямом. Я узнал, что был беременным, уже после выкидыша. В армии. - Господи, Иисусе... - шепчет Милкович, еще мгновение пристально всматривается в Йена, а потом отводит взгляд. Его рот приоткрыт, широко распахнутые глаза смотрят в никуда, он, кажется, вот-вот заплачет. Йену нехорошо. Хотя... А чего он ожидал-то? Что будет легко и просто? - Эй... Эй! - он оглаживает одной ладонью Микки шею, вторую прижимает к его щеке. - Посмотри на меня. Это в прошлом. Было и прошло. Сейчас это не важно. - Нет, важно! - Микки почти кричит, с прежней силой сжимая его плечи. - Я должен был тебя остановить. Должен был послушать... - Да мы сами были просто детьми, - чуть ли не умоляюще произносит Йен. - Глупыми невезучими детишками. Наверное, оно и к лучшему, что так вышло. Это были плохие времена для... - он неопределенно машет рукой, не в силах озвучить очевидное. - Ну, Терри. Плюс - моя биполярка... - Ох... ты ж ебаныйврот... - в сорванном голосе, в ярких голубых глазах неприкрытый ужас. - Биполярка! Она же началась после... После? Йен опускает взгляд, тяжело сглатывает и молча кивает. Ему болезненно стыдно. Если и было что-то, чего он в своей жизни действительно когда-либо стыдился, так именно этого. Что так сломался тогда, треснул от крыши и до фундамента. Что не смог сохранить ни ребенка, ни собственный разум. Призрачная тупая боль опаляет глаза - горячие и сухие. Как и всегда при мысли об этом. Слез нет. Даже сейчас. Но, может, время для них еще не пришло. Может, однажды... - Пиздец... - Милкович звучит и выглядит полностью разрушенным. Уничтоженным. Невыносимо - видеть его таким. - Ты не знал. Не мог знать. Микки! - теперь его - Йена - очередь сжимать, трясти, пытаться докричаться. - Да я же и сам не знал... - И потом ты позволил мне притащить тебя к себе - к Светлане с ребенком, - сипит тот. - Боже, Йен... - Ну... По правде, как раз это было не плохо, Мик. - неуверенно усмехнувшись, признает Йен. - Это... утешало, наверное. Или что-то вроде. - Утешало, блядь... У нас был бы ребенок. Наш ребенок был бы жив, не будь я ебанным ссыклом. Все верно тогда сказала Мэнди! Если бы я был на твоем месте... "...то все могло бы быть иначе, возможно, правильнее," - проносится у Йен в голове. - Но ты не был на моем месте, - прерывает он Микки. - И это не было твоей виной. Это все я. Это мое тело не смогло сохранить - отторгло плод. Из-за стресса и нагрузок в учебке. Так сказал врач. - Только не надо мне врать, Галлагер, - тот, наконец-то, снова смотрит на Йена - угрюмо, исподлобья, но прямо в упор. - Ладно? Ты же знаешь, что я всегда знаю, когда ты врешь? - Так уж и всегда... - Да! - запальчиво восклицает, сверкая глазами. - Не в этом дело. Я был идиотом. Мудаком и ссыклом. Ладно? И я бы такого, как я, убил бы во сне. Ясно? Вот что бы меня утешило! - Ну, конечно... Милкович есть Милкович. Йен очень явственно представляет эту картину: как Микки крадется в ночи к своему спящему обидчику - с обрезом-ножом-ломом наперевес. Тайком - молча, не выкрикивая на весь квартал этого самого обидчика имя. Ага... Это почти смешно. - Но я же не ты, - вырывается против воли. Микки качает головой, хмурит брови и снова отводит глаза. - Да. Да. Прости, - говорит, тяжело вздыхая. - Ты сможешь когда-нибудь меня простить? - Уже давно. Очень давно. - Когда? - жалобно требует Микки. - В тюрьме, - отвечает Йен коротко и честно. - В тот самый миг, когда ты вошел в камеру. И ловит короткую тусклую улыбку. Микки медленно кивает - словно самому себе. Кусая губы, опускает взгляд, затем снова смотрит в глаз и выдает: - И за вагину прости. - Ну уж нет, - фыркает Йен. - За это ты мне еще ответишь, Милкович. - Ладно, справедливо, Галлагер, - выдыхает тот - прерывисто, но с облегчением. И в кои-то веки сам лезет обниматься. Йену так легко расслабиться в объятиях Микки. В объятиях того, кто знает его - уже, в конце-то концов, целиком и полностью - таким, какой он есть. И принимает. И любит. Так хорошо, спокойно и по-домашнему уютно. Какое-то время они просто молчат, вжимаясь друг в друга - Что, Мэнди прямо так и сказала? - тихо спрашивает Йен, потираясь носом о теплую шею мужа, дыша его вкусным запахом - одновременно умиротворяющим и возбуждающим. - Ага, чувак, - отзывается тот с наигранным возмущением. - Прямо так. Слово в слово. Йен негромко смеется - своим мыслям, воспоминаниям о ней, тому как смешно сопит Микки ему прямо в ухо. - Я по ней скучаю, - говорит он. - Я тоже, - чуть помолчав, признается Микки. Сопение становится громче, напряженнее, перемежается тяжелыми вздохами, ладонь Микки чуть дергано оглаживает шею и затылок Йена, ероша короткие волосы. - Ты, правда, хочешь от меня ребенка? - задает он, наконец, мучающий его вопрос. - После всего. Отодвигается, чтобы смотреть в лицо, но избегает взгляда, словно нашкодивший мальчишка, и в результате испытующе пялится Йену куда-то в подбородок. - Очень хочу, - искренне улыбается Йен, обнимая мужа крепче. - Почему? - Почему? - фыркает Йен. - А сам, как думаешь? Хочу, блядь, захомутать, заарканить тебя покрепче и женить на себе! Милкович поднимет округлившиеся глаза, пырится, как идиот - на идиота. И Йен старательно зеркалит выражение его лица. Еще через пару мгновений не выдерживает и начинает ржать. Микки таращится на него все так же, и... ради всего святого, это не должно казаться Йену настолько милым. - Потому что люблю тебя, - выдавливает сквозь смех. - Придурок. Ты мой любимый придурковатый варвар! Милый и сладкий. Моя детка... - Нихрена я не милый! - почти взаправду негодует Микки. - И не сладкий! - Ты - очень, очень милый и сладкий. Заечка... Йен смачно чмокает своего законного супруга - через слово, оставляя влажные следы - всюду, куда успевает дотянуться, пока тот не слишком ловко уворачивается, пряча улыбку. Особенно смачно и громко, разумеется, выходит в ухо. - Отъебись, бля, пидор! - взвизгивает, трепыхаясь, отбивается. Но не всерьез. - Хрена с два, - отрезает Йен, накрывает его губы своими и, наконец, втягивает в глубокий поцелуй. В этот момент он, как никогда, рад - просто счастлив, что его супруг не склонен к разведению соплей, пустым рассусоливаниям и лишним рефлексиям. Открыли вопрос - закрыли вопрос - поехали дальше. Пока - слава всем богам! - все. Не разрывая поцелуй, он хватает за Микки задницу, сжимает крепче, тянет вверх так, чтоб ноги уже не касались пола, чтоб обхватил ногами талию, чтоб вжался еще плотнее и ближе - сам. Чтоб промежностью терся о пах - болезненно сладко. Микки больше не сопротивляется даже в шутку. Мгновенно вспыхивает, отвечает на поцелуй и на каждое движение - отчаянно и дико горячо. Йен держит его обеими руками, непроизвольно впиваясь пальцами в мышцы. Рывком подтягивает еще чуть выше, чтоб тереться было удобнее и слаще. Для своих компактных габаритов Милкович довольно увесистый, нельзя не отметить. Но Йен сильный. И со временем все сильнее. Что даже чутка пугает и заставляет быть еще более внимательным и аккуратным. Особенно в минуты страсти. Потому что любит. Бог свидетель - любит так, что это временами страшно и по-прежнему - больно... - Господи... Как же ты вымахал таким медведем? - стонет Микки с неподдельным восхищением, - Хренов гризли... Кстати, а это разве нормально? - спрашивает задыхаясь. - Если ты, ну... - смотрит слегка смущенно, но упрямо и возбужденно - прямо в глаза. - Универсальная особь? - усмехается Йен, тоже задыхаясь. - Да. Более чем. Так и должно быть. - Универсальная особь, - передразнивает Микки и немного откидываясь назад, чтобы окинуть оценивающим взглядом. - Больше похож на универсального солдата, мужик, - заявляет, довольный и увиденным, и собственным остроумием. - Э... - Йен насмешливо выгибает бровь. - Спасибо? - и снова целует. - Не, ты не гризли, - сорванным голосом оповещает Милкович, пока он присасывается к его удобно подставленной шее. - М-м? - Йен замирает, неохотно отрывается от свежего засос и поднимет глаза. - Ты - человек-ягуар. Крапинчатый, - Микки оглаживает его скулу, зарывается пальцами в волосы, массирует голову и чешет за ухом. - Славный котик... - выстанывает мягко, пока Йена облизывает наливающуюся цветом метку, и вцепляется в короткие пряди то ли, чтобы притянуть, то ли наоборот, когда чувствует, как язык сменяется зубами. - Здоровенный, блядь, котище... - Как скажешь, человек-медоед, - мурлычет Йен со смешком, и тот довольно ухмыляется. Человек-медоед возник после просмотра фильма об африканской фауне на National Geographic. Встреча медоеда со львами (особенно, та ее часть, когда медоед пошел своей дорогой - пожеванный, но не сломленный и на своих четверых) впечатлила Милковича настолько, что он даже не возмутился, когда Йен шутливо предположил, что в предках у него затесался какой-нибудь вот такой зверь. Человек же ягуар... Как-то так случилось, что угон скорой совпал с просмотром "Клиники". И почти неделю Микки тайком - нидайбох, кто-то еще услышит! - радовал Йена крылатой фразой "Доктор Кокси - секси фокси" в самые неожиданные моменты. Потом от фразы осталось только "секси фокси", а затем выяснилось, что у Микки образовалась новая фишка. Йен за последнее время много кем перебывал. Лисом, тюленем, котом, медведем, кошачьим медведем (т.е. красной пандой? или нет?), а вот теперь и ягуаром. Не говоря уже о не слишком лестных осла, барана и даже оленя с лосем. Причем вся эта живность порой бывала оранжевой, рыжей, морковной, и изредка даже огненной. Сам же Йен в ответ не очень заморачивался. Полурослики[5] работали замечательно. Брендизайк и Крол под настроение переходили в Крол-побегайк и Заечка. Уж очень Микки забавно на это злился, чтоб придумывать что-то еще. Что ж, однажды они посмотрят вместе "Хоббита" и Микки, несомненно, попытается откусить Йену голову, а пока... Ну, пока в запасе всегда есть человек-медоед, когда хочется благоверному польстить. Ненадолго Йен позволяет воспоминаниям рассеяно-вольно течь сквозь себя, пока Микки увлеченно покрывает мелкими поцелуями его шею. Теплое дыхание и мягкие губы приятно щекочут кожу, и Йен сладко ежится, слегка покачивая бедрами. Микки ерзает на его руках, сжимает коленями сильнее, скрестив лодыжки на его пояснице. "Как коала на дереве," - мелькает в голове за секунду до того, как тот тихо рычит, лижет его в щеку и вдруг кусает за ухо. "...хищная, бля, коала... Н-да..." Микки лезет языком во все то же многострадальное ухо, сопит туда, как взволнованный еж, пофыркивая и посвистывая носом. Не удержавшись, Йен хихикает, весь в мурашках и окончательно поплывший от желания. Из мыслей остается только: - Охренеть, как люблю тебя и хочу вот-прямо-щас, - чем он и делится незамедлительно с любимым мужем. - Черт, да, - мгновенно откликается тот, освобождает талию Йена из тисков своих бедер, чтоб ступить обратно на твердую землю Оба шарятся по карманам - собственным и друг друга - в поисках смазки, одновременно поспешно расправляясь с ремнями, пуговицами и молниями штанов. Первым успевает Микки. Радостно вскрикнув, вытаскивает на свет заветный пакетик (из заднего кармана Йена, между прочим, - вот что значит профессионал!), кидает куртку куда-то в сторону и, стаскивая уже расстегнутые штаны вместе с трусами к коленям, разворачивается к супругу голым задом. Ловко, даже грациозно. Попытайся Йен подобное провернуть, наебнулся бы стопроцентно, запутавшись в собственных ногах-штанах и своротив все в зоне поражения. - Кому стоим? - кидает Микки через плечо, игриво шевеля бровями. И ухмыляется так... так, что от вожделения Йен чуть не давится собственной слюной. Вдавливаясь колом стоящим членом в ложбинку между призывно оттопыренных ягодиц, он хрипло смеется Микки в шею, ведет по ней раскрытым ртом, проходится языком по тем сладким местечкам, от прикосновениям к которым любимый полностью тает. Быстро смазывая его и себя, на короткое мгновение чуть жалеет, что нет майонеза. Ему он реально нравился - легкое пощипывание от уксуса[6] создавало интересный эффект, да и запах был вполне ничего - уж точно подходил больше, чем химическая клубника, для булочек и сосисок. Но в какой-то момент Милкович начал злиться всерьез и... да ради Бога, пусть будет клубника, лишь бы вот так - млел и раскрываясь... Подготовка почти не нужна, так что уже через полминуты он входит одним медленным слитным движением и почти сразу начинает двигаться, неторопливо наращивая темп. Микки ненадолго замирает, расслабляясь полностью, чтобы впустить Йена так глубоко, как он только захочет. А он хочет - еще как! - до упора, до невозможности, до полного слияния. У Микки внутри ему так жарко, кайфово, остро-сладко, что сердце заходится и крышу рвет капитально. Зверь внутри рычит и подвывает, царапает когтями изнутри клетку ребер, пытается изо всех сил добраться до своей жертвы-пары. Ну, зверь-то уже совсем почти ручной, но... Но Йен все же пытается быть аккуратным, внимательным. Нежным, но не слишком - в правильные моменты даже немного грубым - так, как Микки нравится больше всего. Чтобы вернуть с троицей весь получаемый кайф. Любовь - удавка на шее зверя - строгий ошейник с шипами внутри - вожжи-узда-удила... Он начинает двигаться всерьез, вбиваться размеренно, старательно соблюдая нужный угол, чтобы каждый раз проходить по простате. С сильным, плотным, равномерным нажимом. Одновременно его руки скользят под одежду, оглаживают спину от лопаток до ягодиц, ласкают живот и грудь, играют с сосками, посылая легкую дрожь по телу Микки, проходятся по животу, бедрам и снова возвращаются к спине, резко сжимают задницу, а затем плавно давят на поясницу, чтоб прогнулся сильнее. Краем сознания он отмечает, что поисках опоры Микки схватился за бортик кроватки, и от этого почему-то возбуждается еще больше. Йен привычно накрывает левую руку мужа своей, переплетая пальцы, основанием же правой ладони нажимает на самый низ его живота - прямо над лобком, как бы невзначай оглаживая основание члена и поджавшуюся мошонку кончиками пальцев. Когда-то под запретом были не только поцелуи. Это было бы слишком просто, не так ли? Даже теперь любимый не всегда позволяет Йену приласкать его - особенно там - во время ебли, до сих пор почему-то считая оргазм с помощью рук неким видом читинга. Йен вряд ли когда-то забудет свое ошеломление с самого первого их раза, когда получил по рукам, потянувшись к члену Микки, а тот прекрасно кончил нетронутым. Ну, оно и понятно, в те времена он о подобном только слышал. Его ебанутый на всю голову идеальный пассив... Вот и сейчас - тот резко толкается бедрами, заставляя отступить на пол-шага. Йен без слов понимает, чего от него хотят, и покорно замирает. А дальше Микки все делает сам. Отчаянно насаживается на него, задает и жестко удерживает нужный ему ритм, выгибается, подстраивая положение тела так, чтобы головка, как можно плотнее прилегала к набухшей затвердевшей простате, и стремительно ускоряется. Движения его бедер становятся все чаще и мельче. Он уже не позволяет члену Йена входить глубоко, впускает лишь настолько, чтобы беспрерывно массировал чувствительную точку внутри. Йен тяжело дышит, крепко впивается в его бедро пальцами свободной руки, но не мешает мужу фактически трахать себя его членом. Как секс-игрушкой. Почти. Из столь любимых Микки девяти дюймов для этого действа нужны три с половиной, ну, максимум, четыре. Да, походу, хватило бы пальца, может быть, двух... Когда-то подобное злило, даже ранило, но давно уже - нет. Давно уже Йен ловит от этого особый, ни с чем не сравнимый кайф. Да хотя бы от осознания того, что только он... только с ним Микки может - вот так. Что, когда реально надо сбросить напряжение и выпустить пар, именно это ему и необходимо. Именно с Йеном. И только вот так. Надвигающийся оргазм воет шумом крови в ушах. Но Йен все равно улавливает миг, когда любимый начинает чуть слышно поскуливать. И этот звук... Он чувствует, что уже на грани. Они оба. Еще чуть-чуть, парочка толчков - и Микки так сжимает себя на нем, что больно. Но это лучшая - охуительнейшая в мире боль. Скулеж переходит в тихий надсадный вой и обрывается коротким сиплым всхлипом, как от удара в горло. Микки кончает. Йен словно всем собой ощущает пульсацию его напряженных мышц, его внутренний взрыв, растекающийся волнами дрожи по всему телу. И ощущения эти столь сильны и остры, что сил терпеть почти не остается. Но он терпит. Секунду-две... вечность. Как только Микки чуть расслабляется и обмякает, Йен резко врывается до упора. Вбивается изо всех сил, не вынимая. Раза три. И все. Рычание - почти звериное - клокочет в его груди, набирая мощь вместе с нарастающим наслаждением и, наконец, он тоже взрывается - на максимальной глубине. Какое-то время Йен в состоянии только дышать распахнутым ртом, уткнувшись Микки в затылок. Под крепко зажмуренными веками крутятся, сталкиваясь и наезжая друг на друга, цветные пятна и круги. "Ничего так послесвечение," - мелькает в голове и он, не успев толком проморгаться и отдышаться, глупо хихикает. Микки тут же откликается смешливым фырком, охает, вздрагивает всем телом и, вполголоса матерясь, аккуратно снимается с его еще полутвердого члена. Йен тоже вздрагивает от слишком острого ощущения и, поперхнувшись воздухом, невольно издает - предельно мужественный! - тихий писк. От которого лишь еще смешнее. Чуть пьяно покачиваясь и путаясь в скатившихся до лодыжек штанах, Микки разворачивается к нему, обнимает за шею и повисает на нем, смеясь расслабленно и сыто, как... "...укуренный ленивец? Ох ты ж ебушки-воробушки..." - Тише, тигр, - сквозь смех бормочет Микки, чем доводит Йена почти до истерики. Он пытается заглушить взрыв хохота, уткнувшись мужу в плечо, хрюкает там почти исступленно - до слез, мысленно молясь, чтоб любимый супруг не воспользовался случаем обогатить их ебанутый зверинец еще кем-то. "Только молчи, Мик, только ни слова, ради всего святого, а то я щас прямо тут помру!" - заклинал бы он, если бы мог. Но, слава Богу, Милкович благородно молчит и только, тихонько посмеиваясь, успокаивающе мягко наглаживает его спину. Совладав, наконец, с собой, он поднимает горящее влажное лицо, обессилено укладывается подбородком Микки на плечо и глубоко вздыхает. И тут его взгляд падает на забрызганную белесыми каплями кроватку. Нет! Все. Хватит. Не удержав всего один короткий смешок, Йен усиленно дышит. Он серьезный взрослый мужик и может не хохотать, как припадочный. Со смехом покончено, да. Но губы все равно неудержимо растягиваются в улыбку. Микки продолжает молчать, тоже мерно и глубоко дыша. А когда они чуть ослабляют объятия и встречаются взглядами на его лице такая же довольная улыбка. - Теперь, когда мы пометили эту кроватку, просто не можем ее не забрать, - заявляет Йен, прижимаясь своим носом к носу Микки. - Да я понял уже, понял, - смиренно усмехается тот. И привычно конспиративно понизив голос, коварно припечатывает: - Подлый лис. Вот же ж... Йен фыркает, но не поддается на провокацию. Может он и лис, но серьезный и взрослый. А кое-кто может утереться. Перекидываясь довольными взглядами, они привычно-споро приводят себя в порядок. Как самый ответственный, Йен протирает даже пол найденными неподалеку бумажными полотенцами. И кроватку, да. Салатницу, миски и прочую кухонную дребедень укладывают в нее же, укутав все мелкое и хрупкое в одеялко и пару полотенец, здраво рассудив, что так получится перетащить все в один заход. - Надо ускориться чувак, - напоминает Микки, когда Йен решает еще раз все осмотреть - просто на всякий случай. - В семь мы должны быть в Алиби. - Надо? - Надо-надо! - кивает Милкович, как болванчик. - Очень надо! - выглядит при этом умаявшимся, что не удивительно после всего-то, но и каким-то слишком - подозрительно довольным. И даже чуть взвинченным. Это тоже, в принципе, объяснимо, но... - Ну... Как скажешь. Было вроде еще что-то о чем Йен волновался сегодня аж с самого утра и хотел у мужа спросить, однако в голове как-то пустовато, и память не желает ничего выдавать. Кроме... - Ты же не считаешь меня теперь каким-то уродом или типа того? - Что? - брови Микки взмывают вверх. - Нет! - прищурив один глаз он бросает на него долгий пристально-критический взгляд и выносит свой вердикт: - Все тот же странный рыжий инопланетьянин, - радостно ржет над забавной рожей, что Йен корчит в ответ, и вдруг признает: - На самом деле я немного даже завидую. Чуть-чуть. Хоть это и стремно, чувак. Беременность, роды... У тебя же не бывает месячных? - Ха-ха, - сухо произносит Йен. - Нет. Думаю, я бы заметил, если бы они были. Да и ты бы не пропустил такую мелочь за столько-то лет. Это, вообще, немного не так работает. - Да? - хмыкает Милкович с наигранной недоверчивостью. - Ну, что я могу тебе сказать? Вот буквально на днях мне пришлось с ранья переться за пончиками, да и вообще... - Придурок, - Йен не слишком успешно пытается удержать усмешку. - Ага, есть немного, - скромно улыбается его благоверный и... Разве можно не улыбнуться тоже? - Ладно, заткнись и поперли. - Тяжелая, сука... - кряхтит Микки, потому что... Ну, конечно же, все с кроваткой идеально, все в ней классно - кроме колесиков. Но Йен, вообще-то, об этом уже знал - заметил с самого начала. Иначе не позволил бы мужу за нее хвататься - в процессе. - Свой груз не в тягость, - глубокомысленно изрекает он и фыркает от выражения, которое обретает лицо Микки. Если бы можно было назвать гримасу нецензурной, то именно так бы он эту конкретную и назвал. Муж Йена - кладезь дурацких талантов. Нанести оскорбление одним лишь взглядом? Да не вопрос! Любим, умеем, практикуем. Вот сейчас огрызнется и... - Да что ты говоришь?! Ну, ага, без этого - никак. А то Йен бы заволновался, не повредилась ли любимая половинка. - То и говорю. - Умник, бля! Не, все у половинки путем. Волноваться не о чем. - Хватит молоть языком. Шевели булками. - А я что делаю?! - Треплешься. - Галлагер, блядь! - Милкович, сука. - Ладно. - Ладно. - Поперли? - Поперли. И они прут - добро в гнездо. Понятно дело, переругиваясь, и, конечно же, получая от этого удовольствие. Полностью обоюдное. Любая мелочь имеет значение. Любая мелочь важна. Любая мелочь меняет человека, вне зависимости от того, замечает кто-либо это или нет, понимает кто-либо или не очень. Между ними больше нет тайн. Все чисто - до конца. А Йен и не осознавал, как сильно этого хочет, пока оно не случилось. У его боли все еще черные волосы и прекрасные голубые глаза. Его боль все еще матерится, как портовый грузчик, в задницу дает, как боженька, и регулярно сводит его с ума. Микки Милкович - всегда был, есть и будет болью Йена Галлагера. Да, вот такой Йен мазохист. Но уже давно Микки не только и не просто его боль. Микки... его ВСЕ. И - нет, Йен без него не загнется. Как показал опыт, он вполне может прожить и без Микки под боком. Однако правда в том, что он этого не хочет - очень, очень сильно не желает! - жить без Микки. И будет счастлив, если тот в его жизни задержится на подольше. В идеальном случае - насовсем. Теперь Йен почти даже верит, что так оно и будет. Походу, у них все шансы. Дурак и сумасшедший - самая что ни на есть правильная - образцов-богоугодная пара, разве нет? *********************************************************** [1] В дикой природе так реально бывает. К примеру, самки гелад — родичей мартышек — могут избавиться от текущей беременности, если того требуют обстоятельства. У беременных самок в определенный момент просто прекращается синтез гормонов беременности, и беременность заканчивается, на какой бы стадии зрелости ни был эмбрион. Как правило, это происходит, если самец причастный к зачатию теряет свой статус. [2] Удаленная сцена - Gallavich / S05E03 https://youtu.be/jzyxWbTFVb8 [3] ЗНС - злокачественный нейролептический синдром https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%97%D0%BB%D0%BE%D0%BA%D0%B0%D1%87%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%B9%D1%80%D0%BE%D0%BB%D0%B5%D0%BF%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%81%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%BE%D0%BC [4] Сравнительно точный, но и достаточно вольный перевод диалога имевшего место в последней серии последнего сезона - компиляция из разных озвучек и авторского воображения. [5] Полурослики - хоббиты - в произведениях Джона Р. Р. Толкина вымышленная человекоподобная раса, один из древних народов Средиземья. Предположительно, "хоббит" - это объединение слов "хомо" (человек) и "рэббит" (заяц-крол). Соответственно, кроме прочего, хоббиты отличаются интересными кролико-заячьими фамилиями))) К примеру, Мериадок (Мерри) Брендибак (англ. Meriadoc Brandybuck, варианты перевода — Брендискок, Брендизайк, Крольчинс) и Перегрин (Пин или Пиппин) Тук (англ. Peregrin Took, варианты перевода — Тук, Крол) — одни из главных персонажей «Властелина Колец». [6] Вдруг кто-то не знал, в майонезе содержится уксус, но, если честно, автор без понятия, как оно реально ощущается - ну, там ;)