Рассвет

- Как больно! - сипло говорит Жоли. Комбефер удивлен и расстроен тем, что еще может слышать его, и что Жоли еще может причитать, ведь это так мучительно, так горько, и да, да, слишком больно - умирать медленно. Я трушу, понимает Комбефер. Как давно и как легко идет он к гибели, кусает губы, а не теряет себя, и вот - спотыкается на последнем шагу. Утекает вся его храбрость, рассыпаются все убеждения, грудь его теперь в дырах. Смерть приходит расковать, но она еще в пути. Комбефер звенит изнутри - так много в нем боли, и еще два раза по столько - печали. Но он улыбается Жоли. И тот, глядя в глаза, которые все еще не похолодели, не подернулись стеклянным блеском, тоже улыбается окровавленными губами. - Ну, не будем страдать, - с трудом говорит Комбефер. - Будем говорить, - подхватывает Жоли. Их загнанное дыхание гоняет пылинки по воздуху; где-то скрипят ступени под сапогами солдат, где-то веселый крик Грантера, похожий на последний крик Жана Прувера, рвется с когтями и клыками на своих убийц, охотников на свободу, и оказывается побит градом выстрелов. Этот шум последний, дальше настанет пора мертвецов и заката, а дальше Париж станет жить дальше, как ни в чем не бывало, если, конечно, представить, что на какое-то мгновение он замирал. Комбефер ничему не удивляется. - О, это символично. - Голос Жоли настолько легкий и мягкий, что слова почти беспрепятственно, почти безболезненно пролетают там, где все искорежено и слабо. - Теперь-то я взаправду умираю, ни с чем не спутаешь, а рядом никого, кроме тебя, как всегда и было. Когда подо мной нагревается даже тюфяк, Боссюэ потрошит для меня ящики с лекарствами, а Мюзикетта наливает чай, но никто из них не сядет рядом и не станет слушать, что я говорю, может быть, в последний раз в жизни... а вот ты - другое дело. Да, он говорит легко, словно и не умирает вовсе, и тихо - так, что можно слышать, только придвинувшись вплотную, касаясь холодного, мокрого лба своим лбом. Комбефер слышит громкий топот, но невесомый шепот заглушает его. Они смотрят друг на друга серьезными, испуганными глазами. Взгляды их полны ожидания, тела - боли, слова - нежности, потому что иначе и не прощаются с жизнью, с миром, с друзьями. Комбефер чувствует, как першит в горле, как под язык подворачивается железный привкус, как кровь выползает из уголка рта. - Я люблю тебя, Комбефер. Ты славный. Ты мой друг. - И я тебя люблю, - отвечает Комбефер, изо всех сил стараясь думать обо всем, кроме себя самого. - Ты дрожишь. Дай мне руку. Жоли удается выпростать из-под осколков и щепок руку и Комбефер берет ее в свои ладони, пожимает ледяные пальцы с кровавыми дугами под ногтями. Комбеферу вдруг становится просто. Просто не думать, не горевать, не мучиться от ран. Его одолевала такая пронизывающая боль, что казалось, будто через все тело тянут суровые нити, а теперь чувства туманит усталая тяжесть. Все, что он ощущает - ладонь Жоли. Она сжимается в его руках. Она тянет его в пустоту. Комбефер знает, что руки его тоже стынут, поэтому согревает чужие пальцы дыханием. И целует их, потому что Жоли, вздрогнув, сжавшись, подавившись воздухом, умирает первым. Их будит Анжольрас. - Друзья, - говорит он серьезно. И касается плеча Комбефера легкой, чистой, неуловимо странной ладонью. В комнате, залитой рыжим, приглушенным светом, опадает золотая пыль, как снежные хлопья. Солнечные зайчики дрожат на опаленных стенах. Комбефер не верит своим глазам. Сон никак не желает отделиться от яви. - Непостижимо! - восклицает Жоли. Светлые глаза Анжольраса по обыкновению строги, а лицо напряжено, и Комбефер ищет, что в нем такого неправильного, как вдруг Анжольрас, это совершенное самообладание, порывисто обнимает их, разбивая сонливость, развевая туман, проясняя память и, одновременно, лишая происходящее всякой реалистичности. Жоли улыбается дикой, нервной улыбкой, беззвучно шепчет, жмется к его плечу и тормошит Курфейрака. Комбефер, всегда способный поверить в невозможное, трясет головой и не может прийти в себя. А Грантер смотрит в окно. Окно снаружи почти целиком закрывает алый флаг, весь изодранный, изрешеченный пулями. Через дыры пробивается яркий свет. Грантер приподнимает ткань и сам загорается этим светом. - Что ты видишь, Грантер? - требовательно спрашивает Анжольрас. Не слышно больше ни тяжелого топота, ни выстрелов, ни криков. Только веселый гул и пение птиц - представляете, птиц? - звуки их, мягкие, словно шум прибоя, разливаются под окном. Прямо там, куда глядит Грантер, сложив локти на разбитый картечью подоконник. - Вижу кучу народу, - говорит Грантер. - Вон, Фейи. И Прувера. - Ушам не верю, - бормочет, наконец проснувшись, Курфейрак. Жоли улыбается, на лице его гримаса плачущего. Свет режет Комбеферу глаза, но он смотрит на ершистый силуэт Грантера, затаив дыхание. Они больше не обнимаются и даже прекращают глазеть друг на друга, на прорехи в рубахах, не окрашенные и каплей крови, на живые лица и безмятежные лучи света нового мира, запутавшиеся в волосах. - Что еще? - наконец, спрашивает Анжольрас. - Свободу, равенство и братство, - уверяет Грантер. - Республику. Подойди, взгляни! Они подходят вместе.