Порывами

      Он не торопится, он касается с упоением и лаской, словно цветы собирает, трогает трепетные лепестки. А чего еще ожидать от заядлого ловеласа портового города? Он ведь весь такой — горячий и нежный, неторопливый, сильный. Юн не тает, Юн плавится от этих его порывистых касаний, которые они оба забудут назавтра. А вокруг ивы, а вокруг ветер, и звезды, звезды, звезды. Много звезд, они усеяли небо, и на каждую звезду по касанию.       Длинные пальцы забираются под тунику, сверкают сиреневые глаза в лунном призрачном свете, и мальчишка обмякает в его руках, а на губах застывают последние ехидные слова возмущения. Как дурман-трава, эта зеленая змеюка туманила рассудок своими бесстыжими лапищами, наглаживающими тощую грудь. А ближайшая речушка несет свои воды куда-то на север даже ночью, единственная свидетельница запретных, до жути неправильных чувств. А что еще оставалось?       Касание, еще. Они распаляли юное тело, пальцы наглаживали тонкую кожу. Юн не таял, он сгорал, выгибаясь навстречу рукам, оплетающим, словно змеиные кольца. Сверкнет звезда, отражаясь в томном взгляде, и мальчишка приоткрывает еще совсем детские губы, позволяя завладеть ими без толики сожаления и стыда. Джи-ха нежен и умел. Сколько уже было до Юна? Столько же, сколько звезд на небе, но все они забыты, все они сияют холодом, а мальчишка вот, под ним, теплый и тяжело дышащий.             Плеск! — это вода ударяется о береговой камень, но они оба, дракон и юноша, вздрагивают, отрываясь друг от друга, глядят глаза в глаза, не смея шевельнуться. Ветер, далекое сопение спутников. В палатке спит принцесса, мерзнет без друга, распалившегося под висячими ветками ивы, он сейчас далеко, где-то на грани собственного сознания, неловко притягивая Зеленого дракона к себе и снова целуя.       Шурх! Ветер шевелится в кронах.       Горячий язык облизывает опухшие губы, скользит вниз по тощей шее, а ловкие пальцы отгибают ворот такой ненужной сейчас туники. Юн прикрывает глаза, и трогательные пушистые ресницы подрагивают, дыхание снова сбивается, в сотый раз за последнюю пару минут. А Джи-ха распаляется, кусает тонкую кожу, вызывая стыдливое аханье, скалится, словно зверюга. Похотливый змееныш.       Юн не тает, он плавится. А над ними звезды, звезды, звезды.       Джи-ха не касается, он сжигает.       Сверкает взгляд, и дракон одним движением задирает привычную тунику, наблюдая, как тощая грудь вздымается от напряжения и ожидания. Ведет рукой, касаясь боков, считает ребра. Припадает губами, и Юн сжимает сильные плечи, зажмурив глаза. Страшно. А дракон не торопится, ведет языком вдоль, от живота до маленьких розовых сосков, обводит твердые горошинки, с удовольствием слушая невнятный слабый стон. А он ведь ребенок, совсем мальчишка.       Джи-ха вздрагивает, поднимая глаза. Плещется река, и ивы плачут. Юн, распаленный, раскрасневшийся лежит под ним, смотрит и ждет. Дракон закрывает лицо рукой, болезненно скалясь. Йонушка его точно не простит.       Порывами касаться, а наутро забывать — ведь это так просто. Как звезды сосчитать.       И мальчишка замечает смятение, хмурит светлые брови, откидывает голову, да так и продолжает лежать на сырой траве и с задранной туникой. Джи-ха снова касается груди, покрывая невесомыми поцелуями худое тело. И плещется река, и шепчется ветер. А человек и дракон касаются друг друга упоенно, забвенно, словно порывами.       Самая странная любовь встречает рассветы, и нет в ней ни грамма лжи.