Подкаблучник

      На работе Эрвин слыл одним из тех, кто не отличался особой дружелюбностью, но это не полная правда. Будучи отличным хирургом, он охотно помогал своим коллегам по цеху в постановке диагноза или же мозговом штурме, как избавить того или иного пациента от злокачественной опухоли, затаившейся в таком хитровыдуманном месте, что одно неверное движение могло привести к летальному исходу. Он консультировал и давал советы интернам, обучал их и был готов ответить на все каверзные вопросы. Всегда вежливый с медсёстрами, Эрвин хвалил их за работу и не выходил из себя, как это делали некоторые — зав отделением Шадис, — если те допускали ошибки. Однако этого всего было мало, чтобы коллектив больницы, в которой он работал, принял его в свои распростёртые объятия, оттого сначала появилась некоторая холодность, натянутость в общении, а потом и вовсе среди медперсонала провальсировал слушок, что Эрвин подкаблучник и что жена у него мегера.       Дело в том, что хоть доктор Смит и прилетал в считанные минуты после вызова на пейджер, он так же быстро исчезал из клиники, когда работа была закончена, и на любой вопрос, о том куда он так торопится, коротко отвечал: «меня дома ждут», накидывал бежевое пальто из кашемира и в спешке покидал больницу. Сначала коллеги сочувствовали, потом недоумевали, затем закатывали глаза и в конце концов начали злорадствовать. Особенно язвительными были медсёстры, на заигрывания которых Эрвин не отвечал. Всё докатилось до того, что во время праздника для персонала в хорошем ресторане они поспорили на деньги. Спор заключался в том, кто угадает через какое время после начала торжества Эрвин откланяется и уйдёт домой подчиняться своей белой госпоже. Выиграл хирург, поставивший на: «ровно час».       Эта вечеринка по случаю дня рождения онколога ничем не отличалась от предыдущих. Разговор за столом бурлил разливаемым пивом, звоном бокалов, визгливым смехом девушек и раскатистым хохотом мужчин. Отовсюду слышались поздравления и тёплые слова в адрес именинника. Эрвин улыбался, поднимал свой бокал, отпивал немного вина и ставил на место. И поглядывал на наручные часы, которые показывали 19:42.       Прикрыв веки, Эрвин тяжело вздохнул. До него донёсся шёпот.        — Смотри-смотри, — говорила рыжеволосая девушка по правую руку напротив своей соседке, — уже собирается свалить.       — Да пусть идёт, — голос второй, вибрировавший хмелем, был полон пренебрежения. — Только настроение портит рожей своей кислой.       — Угу, — согласилась та. — А такой красивый мужик, жаль, что каблук.       — А с виду и не скажешь. Хрен с ним, давай бахнем.       Подняв бокалы, они чокнулись и осушили содержимое в один глоток. Эрвин отвёл взгляд и хмыкнул себе под нос. Подмечать подобные выпады в собственный адрес уже стало своего рода забавой для него. Доктор Смит предпочитал их игнорировать по двум причинам. Во-первых, это никак не сказывалось на работе, а во-вторых, были вещи поважнее в его жизни, чем больничные сплетни. Вещи, которыми он не хотел делиться, потому что ещё не привык к гражданской работе. Потому что не привык к мирной жизни полной слухов и интриг, где проигрыш любимой футбольной команды сулил бы конец света.       Главное различие этих миров заключалось в том, что доктор Смит видел, что представляет собой настоящий конец света: песок пропитанный кровью, пулемётные очереди, превращавшие грудные клетки солдат в крошево из костей, а лёгкие в фарш, взрывы снарядов очередного авианалёта, крики детей, зовущих мать, которая уже никогда не ответит…       Прошло менее года после того, как Эрвин оставил военную службу, но металлический привкус крови на языке, вонь гниения плоти на ампутированных конечностях и вопли отчаяния военно-полевого госпиталя всё ещё преследовали его ночами. К счастью, во всей этой тщетности появился луч света, подаривший веру в лучшее будущее.       Тем временем минутная стрелка приближалась к десяти на циферблате. Пальцы хирурга начали отбивать ритм нетерпения о поверхность стола, накрытого идеально белой скатертью, после чего Эрвин внезапно схватил вино и один присест опустошил бокал. Никто и не удивился, заметив, как он поднялся с места и подошёл к имениннику. Удивительным было то, что сегодня Смит собрался уходить раньше обычного. Даже часа не протерпел. Он широко улыбнулся, пожав протянутую руку, обнял мужчину и похлопал по спине. Утруждаться и прощаться с остальными Эрвин не стал, лишь махнул рукой и кивнул, выходя из помещения.       Улица встретила яркими огнями и влажной прохладой: недавно прошел дождь, а потом резко похолодало. С моря дул солёный ветер. Вскинув воротник пальто, чтобы защитить шею, Эрвин поднял руку, подавая сигнал остановиться приближающемуся таксисту. Личный автомобиль он оставил у дома на парковке, ведь заранее знал, что будет выпивать, хоть ему сильно и не хотелось. Шумному празднику Эрвин предпочел бы тихий вечер дома с ним. С Леви.       Когда Эрвин подошёл к зданию, в котором находилась их уютная квартира, он поднял голову и устремил взгляд на окна, чтобы понять ждёт его Леви или нет. Свет в окнах не горел. Проигнорировав лифт, он взметнулся по лестнице на нужный этаж и у входной двери прислушался. Тихо. Он бесшумно открыл дверь и вошёл. Сбросил с себя пальто и шарф, скинул ботинки и, очень осторожно ступая, направился в гостиную.       Там, на диване, под тонким пледом дремал Леви. Он не заметил, как Эрвин вернулся, потому что в наушниках, что он надел, играла очередная аудиокнига. На лице Смита появилась лёгкая, тронутая алкоголем улыбка. Подойдя ближе, он сел на корточки и положил голову рядом с рукой Леви. Взгляд скользнул от кисти вверх по руке, плечу, дальше по шее и к угловатому лицу. Захотелось прикоснуться губами к впалым щекам, отметить поцелуем каждую морщинку, каждую родинку, припасть к тёмному кругу под глазом и наконец впиться в тонкие губы со всей жгучей, терзающей душу тоской. Когда Леви спал, он был по-особенному красив.       Внезапно он дёрнулся, сжал плед и резко проснулся, распахнув глаз. Грудь зашлась загнанным дыханием, а взгляд сканировал комнату на предмет угрозы.       — Тш-ш-ш-ш, — протянул Эрвин, взял его ладонь в свою и принялся мять пальцы; точнее то, что от них осталось. — Всё хорошо. Всё закончилось. Я рядом. Ты в безопасности. Мы в безопасности. Всё хорошо, — повторял он, как мантру, чтобы успокоить Леви, которого снова начали мучить кошмары прошлой жизни. Жизни страшной, полной потерь, боли, смертей, но подарившей им друг друга.       Не отрывая единственного глаза от Эрвина, до сих пор шептавшего слова поддержки, Леви позволял его обветренным на морозе рукам сжимать свои чуть тёплые, а дыхание и сердцебиение вдох за вдохом пришли в норму.       — Мы уже далеко. Всё закончилось, — Эрвин поднёс ладони Леви к лицу, прижал их к щекам, целовал, приговаривая. — Всё хорошо. Хорошо, слышишь? А будет ещё лучше. Я тебе обещаю, слышишь?       — Тц, — выдавил слабую улыбку Леви. — Да слышу-слышу.       Он провёл тыльной стороной ладони по щетинистой щеке Эрвина и заёрзал на месте. Схватившись одной рукой за спинку дивана, он с трудом поднялся и сел. Левая ступня опустилась на пол, а правая… Правой не было. От правой ноги осталась безобразная культя: во время разведывательной миссии Леви наступил на мину и ему оторвало ногу выше колена, некоторые пальцы на обеих руках, а в результате осколочного ранения он лишился и глаза. Под остатками брови засел шрам, который Леви скрывал солнечными очками с плотным стеклом, чтобы не распугать соседских детей, когда они с Эрвином выходили гулять по вечерам, если тот не отрабатывал ночную смену.       Эрвин.       Этот паршивец дважды спас жизнь Леви. Трижды, если быть абсолютно честными. Впервые, когда они, молодые и горячие, познакомились и до беспамятства влюбились, проводя каждую свободную минуту в объятьях друг друга, потому что каждая могла стать последней в их жизни, что почти случилось, а это уже второй раз.       В тот день Леви, израненного, еле живого, доставили Эрвину, и тот буквально вырвал своего возлюбленного из лап смерти. Операция длилась долго, Эрвин был измотан, но он не позволил изнурению взять верх и забрать у него Леви, а потом… Он сидел у его больничной койки, держа за руку, пока тот наконец не пришёл в сознание.       Леви очнулся и началось самое сложное. Реабилитация. Третий затянувшийся, длящийся до сих пор, раз. Эрвин был рядом с самого начала. Отвозил в больницу, привозил обратно домой, консультировался с врачами, помогал делать упражнения и массажи, нашёл отличного психолога, оплатил терапию, когда нужно утешал и обнимал, а также знал, когда дать мотивационного пинка. Делал Эрвин это потому что сам так хотел, сам так решил и каждый раз отвечал жёстким отказом на просьбы Леви бросить его, а их было немало.       Усевшись удобно, Леви сиплым голосом спросил:       — Ты чего так рано?       — Соскучился, — улыбнулся Эрвин и снова прижал ладони Леви к своим щекам.       — Ой, ну ага! — брызнул тот сарказмом, вырвался из захвата и вперил руки в боки. — Отконтролировать всё примчался. Сколько раз я говорил, что не такой уж беспомощный. Не нужно за мной ухаживать как за пожилой старушкой с Альцгеймером.       — Соглашусь, был неправ, — Эрвин сложил руки на сиденье и, положив на них голову, улыбнулся. — Ты не старушка.       — Вот-вот, — вскинув бровь, поддакнул ещё сонный Леви.       Губы Смита растянулись шире, не суля ничего хорошего. В таких улыбках Леви видел чертовщинку, которая его жутко заводила.       — Ты старичок, — выдал Эрвин, сыпля смешинками из сияющих глаз. — И всегда им был.       — Чего-о-о?       От услышанного Леви, казалось, вытянулся и стал сантиметров на семь выше. Эрвин же продолжил дразнить:       — С первого дня нашего знакомства брюзжишь, как вечно недовольный старик.       — Я тебе сейчас костыль в жопу засуну, — вспылил Леви, — сразу поймешь, кто тут папочка.       — Ты хотел сказать «дедушка»? — вскинув густую бровь, сумничал Смит в тяжких потугах сдержать усмешку.       — Ещё слово и я за себя не ручаюсь! — от вида Леви Эрвину хотелось рассмеяться. Зычно так, чтоб соседи услышали.       — У-у-х грозный какой! — он поднялся, так что его лицо поравнялось с лицом Леви и добавил насмешливо. — Всех синиц в округе распугал.       — Ну всё! — рыкнул Леви. — Тебе пизда! — и огрел Смита подушкой, на которой до этого лежал.       Это с виду Леви был беспомощным ветераном войны, калекой, но он оставался таким же опасным противником, будь то кулачный бой или же диванная подушка. Бил он прицельно, сильно, но нежно, пока распластавшийся на полу Эрвин хохотал от такой агрессивной любви. Замах, удар, ещё замах, ещё удар, подушка скользнула в кулаке и Леви открылся. Эрвин не растерялся, схватил того за запястье и потянул на себя. Оказавшись лицом к лицу, тяжело дыша друг другу в губы, они не могли оторваться друг от друга. Смахнув чёрные пряди с любимого лица, Эрвин сказал серьёзно:       — Я правда очень соскучился.       — Я тоже… Я тоже соскучился, Эрвин, — ответил серьёзно Леви и потянулся к губам своего возлюбленного.