Amantes sunt Amentes

Когда Лю Цингэ встречает Шэнь Цинцю в той пещере, задыхаясь и страдая от неконтролируемого потока Ци, он не верит своим глазам. Перед ним стоит совершенно другой человек. Шисюн скрежещет зубами, он слышит этот звук отчётливее любого другого, но не имеет возможности заглянуть тому в лицо. Рвущая изнутри боль, которую усмиряет лишь Шэнь Цинцю, не даёт лорду Байчжань сбросить его тёплые руки со своих лопаток: он только насилу старается держать спину ровнее, отказываясь показывать ещё больше слабости, чем уже показал. Лю Цингэ и до этого, даже не глядя на него, понимает, что рядом находится кто-то чужой, но когда заглядывает в глаза Шэнь Цинцю, окончательно в этом убеждается. У того Цинцю, которого он знал, вгляд был распахнутым, однако когда такой взгляд человек ловил на себе, то оставалось неприятное ощущения липкости; взор того Шэнь Цинцю выдавал в нем надменность, спесь, чванливость и претенциозность. Прошлого шисюна Лю Цингэ мог описать одним простым, но не очень культурным словом — паскуда. Но в тот момент на него смотрели другие глаза…нет, не так.....кто-то смотрел иным взглядом знакомых нефритовых глаз. У этого Шэнь Цинцю веки полуприкрыты, а смотрит он как-то странно: в его взгляде смешано такое количество эмоций, начиная от испуга, продолжая интересом, заканчивая истомленностью. Лю Цингэ не понимает, кто именно стоит перед ним, пытаясь отдышаться после очищения каналов и не давать тонким аккуратным рукам трястись от боли после касания, а ещё Лю Цингэ не может описать этого Шэнь Цинцю никак…он просто другой. Лорд Байчжань душит странное чувство в груди и собирается вытрясти из незнакомца, кто он и что тут забыл, однако замолкает, когда стоящий перед ним человек, легонько улыбается ему. Бог Войны настолько шокирован, что заклинатель успеват смыться прямо из-под его носа, пока он удивленно лупит в одну точку. С этих самых пор Лю Цингэ ловит каждое действие Шэнь Цинцю: он замечает что его эмоции и выражения лица поменялись, начинает отличать настроение даже на прикрытом веером лице; веер этот лорд Цинцзин иногда ловко прокручивает меж тонких пальцев или постукивает по бамбуковой основе в особенно тревожные моменты. А ещё… — Шиди Лю! Шэнь Цинцю стал появляться около него очень часто…точнее, это лорд Байчжань постоянно захаживал в те места, где бывает его шисюн, однако не признался бы в этом ни ему, ни тем более себе. — Чего тебе? — поднимает бровь Бог Войны. — Мин Фань хочет потренироваться с твоими ребятами, — он глубоко вздыхает, успокаиваясь после недолгого бега. Лю Цингэ хочет спросить, зачем он так бежал, и кого догонял, если он сам никуда не ушёл и ждал бы его не сдвигаясь с этого места столько, сколько потребуется, однако, вопреки мыслям, только сдержанно кивает, давая свое разрешение. После того, как Шэнь Цинцю теряет своего любимого ученика, Лю Цингэ начинает питать к мальчишке какую-то нерациональную ненависть. Лорду Байчжань совсем не нравится, что Цинцю тратит все свое время не как раньше — на него, а на бесцельно брожение у этого жалкого убого подобия могилы. Лю Цингэ раздражает вечно подавленное состояние его шисюна, постоянные ковыряния палочками блюд, и то, что он, не съев и двух кусочков, отодвигает миску, уверяя, что не голоден. Однажды он с грохотом ставит перед ним тарелку собственноручно приготовленного гунбао и так же молча уходит. Завтракать вместе становится традицией, и Лю Цингэ она нравится, несмотря на то, что готовить ему по вкусу не приходится. Иногда Бог Войны замечает на себе задумчивые взгляды Шэнь Цинцю, после которых его зелёные глаза застилает сероватая пелена, наполненная печалью, плещущейся в омутах. Как-то раз Лю Цингэ неожиданно для себя встречает поздним вчером в купальне Шэнь Цинцю. Хочет уйти, но шисюн его останавливает, а он не может, да и не хочет отказывать. Тогда-то ему и становятся понятны те шесть месяцев метаний лорда Цинцзин. — Шиди Лю мне очень полюбился. — Это плохо? — Лю Цингэ все же остаётся в купальне вместе с ним, и опускается в воду с противоположной стороны. Он и сам не знает, дрожал ли тогда от холодного ветра, или от страха получить подтверждение своим словам. — Это больно. Печальный и разбитый своими же чувствами Шэнь Цинцю, со стекающими по шёлковым волосам каплями, в свете полной луны выглядит по-особому притягательно. Такой ответ Лю Цингэ понимает, потому только согласно кивает головой, чуть поджав губы. Шэнь Цинцю протягивает к нему руку, аккуратно касаясь своими кончиками пальцев его запястья, и их обоих накрывает волна боли. Лорд Цинцзин отдергивает руку и горько улыбается, будто бы надеялся, что сейчас, коснувшись его, не почувствует рези. В их отношениях почти ничего не меняется, за исключением вечерних встреч, беглых взглядов, мягких улыбок и незаметных касаний свободно свисающего края рукавов — единственной отряды. Два года. Целых всего два года Лю Цингэ имеет возможност наслаждаться Шэнь Цинцю. Когда на Шэнь Цинцю вешают все грехи, обвиняя поочерёдно, то в том, то в сем, он осознает, что готов поверить в любое оправдание шисюна, насколько нелепым бы оно ни было. Готов даже защищать его до последнего, признайся тот во всем совершенном, да ещё и чем-то сверху, в придачу; он готов стать его стеной и опорой. Только вот увидеться и поговорить с ним не удаётся — игнорируя попытки Юэ Цинъюаня его вытащить, лорд Цинцзин покорно принимает свою участь, что ещё раз доказывает — это не Шэнь Цинцю. Однако, для Лю Цингэ это не имеет ровно никакого значения. Потому что и он сам который год смотрит не на Шэнь Цинцю, а на него. А потом, стоя на Ченлуане, он чувствует, как его ощутимо трясёт, когда его шисюн, которого он не мог и пальцем коснуться, сжав напоследок в объятиях этого мерзкого неблагодарного мальчишку, умирает… В сердце кипит жгучая обида, а голове только одно: Мой. Мой. Мой. Он мой. За пять лет почти каждодневных сражений с Бинхэ, и попытками отвоевать тело шисюна, Лю Цингэ становится похож на живого мертвеца. Он, так же как и Шэнь Цинцю на могилу когда-то, ходит на пик Цинцзин, иногда сутками околачиваясь около Бамбуковой хижины, где они проводили теплые вечера. Когда же он видит его спустя столько времени, то у него — Цингэ готов жизнью поклясться — на какое-то останавливается сердце. Уже на Цанцюн, когда их тактично оставляет наедине догадливый Юэ Цинъюань, Шэнь Цинцю виновато закусывает губу, по-детски доверчиво поглядывая на шиди. — Пять лет это долго, — только и выдаёт Бог Войны. — Я не хотел пропадать так на долго, шиди, — смотрит на него из пол полуопущенных век лорд Цинцзин. — Не уходи больше, умоляю. Шэнь Цинцю с нежной улыбкой кивает, а Лю Цингэ засматривается на заклинателя, думая о том, что это лицо идёт ему намного больше.

***

Лю Цингэ никогда не руководствовался высказыванием «хуже не будет», потому что это самое «хуже» могло наступить, и закономерно наступало, в большинстве случаев, в которых ему довелось принять участие. Его принципом было «два П»: Предотвратить или Победить. Однако, в данной ситуации предотвращать было поздно, а победить — невозможно. Гаденыш Ло Бинхэ пришёл за Шэнь Цинцю, не успели они и глазом моргнуть. Пришёл, когда Лю Цингэ ещё не насмотрелся на шисюна, когда ему все ещё было мало Шэнь Цинцю. — Учитель, вам придётся уйти со мной, — этот мальчишка ещё и смеет ставить ему ультиматум. — Я дам вам все, чего бы вы ни пожелали. Шэнь Цинцю, стоя посреди комнаты, в окружении друзей и учеников, отчаяно ждавших его столько лет, гордо поднимает голову. — То, чего я желаю, … — заклинатель переводит взгляд на Лю Цингэ, и в его глазах отражается отчаяние, которым, кажется, пропитывается воздух вокруг. -…Ты мне дать не в силах. — Учитель, — хмурится Бинхэ. Лю Цингэ дёргается в сторону демона, но Шэнь Цинцю поднимает ладонь, останавливая его. — Дай мне с ним поговорить, а дальше я подчинюсь, — проговаривает лорд Цинцзин, кивая в сторону шиди, которого передергивает от слова «подчинюсь». — Учитель, вы же уже согласились пойти со мной, зачем разговаривать? — недовольно фыркает на Бога Войны демон. — Я сказал, что уйду с тобой, да, — в подтверждение кивает Цинцю. — Но люблю я по-прежнему его. У Ло Бинхэ в глазах проскакивает отчаянная злоба, которую он подавляет, заскрипев зубами, и кивает. Шэнь Цинцю молча, все так же не опуская головы, выходит из зала, а Лю Цингэ шагает за ним. Когда заклинатель прикрывает двери первой попавшейся на пути комнаты, то наконец обречённо роняет голову, и сползает на пол, оперевшись на стену, запускает пятерню в волосы. Сейчас он так отличается от того постоянно возвышенного, аккуратного образа, которых показывал всем, раз за разом доказывая, что лорд Цинцзин — совершенство. — Ты обещал не уходить, — еле выдавливает из себя Лю Цингэ, усаживаясь прямо на пол напротив него. — Я знаю, — тем же дрожащим голосом хрипит Шэнь Цинцю. — Я ужасный лгун. Лю Цингэ хочет предложить сбежать: просто эгоистично сбежать вдвоём, и оставить всех остальных разбираться с этим мракобесием, но прекрасно знает, что этот человек так не поступит. — Я не люблю Шэнь Цинцю, — когда лорд Байчжань произносит это, шисюн вскидывает на него красные глаза, поджимая губы. — Я люблю тебя. Цинцю вздрагивает и ищет в глазах Лю Цингэ какие-то отрицательные эмоции, но не найдя, вздыхает. — Шэнь Юань, — шёпотом произносит он. Бог Войны кивает, через силу приподнимает уголок губ, показывая, что это имя ему нравится. Подходит. Шэнь Цинцю приподнимается, вставая на колени, и двигается к шиди, протягивая руку к его лицу, но передумывает, однако Лю Цингэ перехватывает его за запястье и прижимается щекой к его ладони. Они оба игнорируют давящую жестокую боль. — В этой жизни нам не повезло, но мы должны встретиться в следующей, хорошо? — почти не слышно, надломленным голосом, просит Лю Цингэ. — Клянусь, — так же тихо отвечает Шэнь Юань и, стерев с лица шиди слезу, прикасается к его губам своими. Лю Цингэ срывается и больше не может держать себя в руках: несмотря на агонию от прикосновений, прижимает заклинателя ещё ближе к себе, они оба крепко-крепко сжимают друг друга в объятиях. Первых и последних. За дверью становится шумно, и Шэнь Цинцю встаёт, последний раз огладив рукой щеку лорда Байчжань, так и оставшегося сидеть на коленях. Шэнь Цинцю напоследок вымученно улыбается и исчезает за дверью, а Лю Цингэ впервые в жизни ревёт в голос, прижавшись лбом к холодному полу, сжимая ткань ханьфу на груди, в области крошащегося сердца.