Горечь

Парты, — те, что остались, — покрыты плотным слоем многолетней пыли. Они старые, старше этой школы, но на удивление крепкие. Довелось проверить — хоть операйся всем телом, ничего в тишине не треснет оглушительно. Ножки скрипят мерзко, но он не старается лишний раз не касаться, даже когда форма уже перепачкана. И хуже не станет, и одежду не спасёт, когда он растянется на полу, положа голову на чужие бёдра. Аманэ не осторожничает, ходит громко, дышит тоже. Не говорит, но и не сохраняет мрачную тишь. Принимая привычное положение, всегда первым делом хватает за руку, стягивает с запястья красный широкий браслет, чувствуя, как запускают в волосы пятерню. Ему нравится выводить на коже невидимые узоры или прослеживать линию жизни, — она странно короткая, кажется, давно должна была оборваться, — или считать шрамы. Раньше их не было, шрамов этих, только рисунки синей пастой, самые разные: звёздочки, солнышки, растения всякие, — вроде бы Коу ботаникой увлекался когда-то, — сердечки даже. Что обычные, как в мультиках, что настоящие человеческие. Наверное он уже тогда странным был. Кто сердца то такие рисует. На руках тем более. Аманэ не говорил ничего об этом, он вообще первым не заговаривал. Всё ждал, когда же мальчишке надоест. Не надоело. Или это всё-таки случилось, поэтому они и сидят не слыша голоса друг друга. Коу ведь первым теперь не заговаривает тоже. А раньше болтал без умолку. То про одноклассников, то про погоду, то про семью что-то. Аманэ не помнит, что там было про семью, но кажется тот любил их сильно. И сейчас любит наверное, просто случилось что-то, из-за чего обмолвиться позволяет себе лишь о сестрёнке маленькой. С неохотой какой-то. Прежде о брате с такими любовью и уважением говорил, что Аманэ даже завидно становилось. Вот бы и о нём так кто-нибудь… Но о нём только слухи и оскорбления в спину. Почти от всех кроме этого непонятного. Они ведь познакомились когда только-только, Коу светился весь, солнце настоящее напоминал. Вечно так ярко на всё реагировал. И ярость у него была как цунами, и счастье, и обижался он тоже до смешного нелепо. А смущался когда, это сразу видно было. Это и сейчас видно, просто смущается он не Аманэ больше. Юги его когда с одноклассниками видит, тот всё ещё очень живым кажется. А здесь, в старом художественном классе, молчит и смотрит ни радостно, ни печально. Никак, наверное. Иногда и не смотрит даже. Но касается всё ещё также, даже если движения полностью автоматические. Аманэ привык. Так же, как до этого к громкому присутствию. Только, к тишине заново привыкать оказалось сложнее. Аманэ находит царапину на тыльной стороне ладони, обводит по кругу, та воспалена, зацепился где-то видно и даже не обработал скорее всего. У Коу шрамы не от лезвия, намеренно он не причиняет себе боль, просто не следит за кожей. Порезался ненарочно — само пройдет. Задел что-то, ветку, гвоздь, угол острого чего-нибудь — не страшно. Вогнал иглу под кожу… Аманэ никогда не видел, чтобы Коу использовал пластыри, хотя из рюкзака как-то вывалилась целая упаковка. На ней была записка и какие-то кривоватые детские рисунки. Но почерк ровный, размашистый. Возможно, о нём волнуются. Видят наверное изменения. Аманэ не уверен, насколько они значительные. Сам он не заметил даже когда это началось. Вот Коу воодушевлённо рассказывает что-то, жестикулирует и взгляд у него тёплый. И на поцелуй он отвечал мягко, даже если просто от неожиданности. А вот молча перебирает тёмные пряди и медленно, словно неохотно наклоняется вслед за рукой, сухо касаясь губ. На языке потом остаётся горечь и Аманэ не знает на что она похожа. Как сигаретный дым, может, но он не видел никогда чтобы Коу курил. Видел только миллионы мятных конфет и таблетки от головной боли. Но они ведь никогда не проводили вместе время вне школьных стен. Пачка с никотиновой отравой где-то заваляться да могла. Аманэ вдруг как-то интересно стало, словно смысл хранится в одном этом ответе. Глупости это конечно. Да и не заинтересован Коу в том, чтобы губить себе здоровье. Он всё ещё иногда недовольно фыркает, когда видит у Аманэ новые синяки. По привычке, наверное. Не может ему быть не всё равно. Но в груди почему-то разливается какое-то тепло. Как если бы кто-то сказал, что выкарабкаться ещё можно. Как если бы Коу ещё хоть раз ему это пообещал. Но тот молчит, а вязкая чернота затянула уже по самую шею. И вот-вот станет нечем дышать. Аманэ хочется что-нибудь спросить или рассказать, или послушать наоборот. Про науку, природу, историю, искусство какое-нибудь. Сам он может столько всего наговорить про космос. И говорил ведь раньше, когда настаивали и отмалчиваться уже не получалось. Коу всегда просил его делиться мыслями и всегда своего добивался. А Аманэ вздыхал да тихо-тихо бормотал что-то. Смотреть как эмоции сменяют друг друга на чужом лице было неловко. Но ему правда нравилось. И большие наивные глаза и щёки розовые, и как он губу закусывал неосознанно. Сейчас губы у Коу обветренные и потрескавшиеся, после лёгких касаний Аманэ чувствует металлический привкус и кусает сильнее, смотря как алый стекает по коже. Это повторяется каждый раз, он слышит недовольное шипение, но удержать себя не может. А после, словно извиняется, слизывает кровавые следы. Аманэ не знает зачем это делает. Он не уверен что то, что чувствует, называется влюблённостью, но так пишут люди в книгах. И он никогда в этой влюблённости не признавался и не получал признания в ответ. Просто зачем-то обводил кончиками пальцев линию челюсти, заправлял за уши непослушные светлые пряди и наклонялся ближе. И отторжения не получал и удара ожидаемого тоже. Коу не двигался, но через пару мгновений Аманэ замечал как тот сминает край его рубашки. Не нервно, нет. Просто, кажется, чтобы деть куда-то руки. Они до смешного неопытны, — учиться то не было желания, — но к друг другу зачем-то тянулись всё равно. Словно просто так, ведь не было даже интереса. У Коу — не было интереса. Или он его растерял просто. Ведь обнимать, хлопать легко по спине, прислоняться плечом к плечу, зазорным не считал. Хоть и стеснялся своей эмоциональности явно. Этим и подкупил. И Аманэ почти открылся, почти перенял эту его черту. А потом оказалось, что протянул руку в пустоту. Опоздал. Он думает, что этот странный шар в груди, просто отголоски того, что не успело найти выход. Возможно, он может попытаться выпустить это сейчас. Мысль странная и сердце тоже бьётся странно. Быстрее словно. Ерунда всё это. А воздух в лёгкие он набирает слишком быстро просто так. И ни слова не произносит. Коу разглядывает небо сквозь мутное стекло и странно замирает в этот момент. Опускает взгляд, вопросительный кажется, хотя сразу и не разглядишь. И не из интереса ведь внимание обратил. Просто это единственное, что в пустом кабинете меняется. Глаза у него сонные, он словно прямо здесь на полу и отключится сейчас. Аманэ понимает — тот спит плохо, но причин не знает. Кажется, слухи какие-то об их семье ходили, но Юги так и не уточнял. Он не уверен, что получил бы ответ, да и особенно лезть не хотелось. Стоило переступить через себя, наверное… Синева напротив до ужаса глубокая, Аманэ тонет в ней быстрее, чем в собственных кошмарах. — Я тебя, кажется, любил… Он не знает зачем это произносит, удивляется сам себе, смешно вздергивая брови. Коу заторможенно моргает, склоняет набок голову и молчит. Смотрит уже пристальнее, как под микроскопом изучает. Он часто делает так теперь, раньше ограничивался быстрым взглядом в глаза. Аманэ чувствует лёгкий дискомфорт временами, кажется, словно сдирают живьём кожу и запускают руки в сплетения мышц. Он царапает легко чужую ладонь, задевает ногтем старую болячку. Коу не реагирует, шевелит губами в попытке сказать что-то, но вырывается лишь хриплый выдох. Тот растерян возможно или слова подобрать пытается, он всегда, — даже сейчас, — тщательно обдумывает всё, что собирается проговорить. — Я знаю. — Второй вариант, значит. Никаких «И я тебя» или «Почему не сказал раньше». Аманэ помнит, что почти во всех книгах эта фраза означала счастливое продолжение истории. И не то чтобы он никогда не читал что-то, где героев ждало разочарование после. Читал, и возможно это его случай, потому что стук сердца вдруг болью отдаётся в висках. Он всё ещё дышит и всё ещё греет свои руки о чужие, и жар кожи чувствует затылком через форменные штаны. И здесь книги обманули. Мир не рушится, в глазах не темнеет, просто чуть ускоряется пульс, — до головокружения. Аманэ не делает глупостей, он делает то, к чему они через время приходят всегда. Возможно, сегодня чуть раньше. Он путает пальцы в белокурых волосах, принимая вертикальное положение и перекидывая ногу через худые бёдра. Коу в целом какой-то очень худой, выше его на голову и создаётся впечатление, что равновесие потеряет с лёгким дуновением ветра. Раньше он, кажется, не был таким, изводит организм словно неосознанно. Аманэ не предпринимает дальше ничего первым, — не успевает, — прежде чем податься вперёд, чувствует руки на шее и ровное дыхание, что сменяется кусачим поцелуем. Горечь смешивается с привкусом крови на языке.