Стану лучшим

Низкий запах канифоли и пыли оседал в детском носу, окутывая сердце ожиданием чего-то волшебного. Колкое журчание музыки скрывало в себе поскрипывание кресел в партере и дыхание людей, поглощенных действом на сцене. Перестук пуантов скорее угадывался, чем слышался маленькому Тиму, застывшему с губами на бархатной обивке балкона. Там-тада-там-тадам. Там-тада-там-тадам. Фея Драже мягко переступает на твердых носках, взмахивает ногами и нежно, точно обнимая каждого зрителя, раскрывает белые руки. Но Тим уверен, что обнимает эта невесомая женщина только его и танцует только для него одного. Музыка все нарастает, темп маленького сердечка ребенка спешит вслед за ней, в сознании крепится мысль, что Тим вырастет в такое же невесомое создание, подобное легкому существу на сцене, и будет он так же мелко переступать с полупальцев на самые кончики стоп в странной обуви и дарить людям вокруг, свою тонкость и объятия. В фойе мама молча запахивает на мальчике куртку и косится на огромные часы, раздумывая, в котором часу они доберутся до дома. Ей бы и вовсе удобно было остаться дома в этот вечер почти накануне нового года, резать овощи для салата, да проверять, все ли куплено, но почему-то она не додумалась отказаться от подарка на работе и потащилась в театр вместе с сыном. Проерзала несколько часов в удобном кресле, задыхаясь от непривычных ароматов, чуть не уснула. Тим качался от резких попыток матери затянуть шарф потуже, но перед глазами его все еще стояли выверенные движения ног балерин и воздушные руки Феи Драже. Шапка парниши съехала на брови, когда мать натянула на его макушку капюшон, и Тим зажмурился: "Пусть под елкой меня ждут пуанты! Я стану лучшим танцором!" Мама потянула его за собой в метель. Когда через день под елкой Тим нашел не роскошную коробочку с балетной обувью, а пару незапакованных книг и шерстяные, наверняка "кусающиеся", штаны, он даже не расстроился. Просто его желание было загадано слишком поздно, и Дед Мороз не успел подготовить желанный подарок. А бабушка с подсвеченным экраном телевизора лицом все приговаривала: "Читай, Тимурчик, читай да учись. Сейчас только за умных все и держатся". Через год Тим написал письмо Деду Морозу. Первое в жизни, немного корявое и необъяснимо раннее. В октябре. Но испугавшись, что это слишком рано и письмо затеряется в огромном замке старика, мальчик написал еще одно в ноябре. А потом в декабре. И еще одно, где долго-долго извинялся, что отвлекает Деда Мороза, напоминая о своей маленькой мечте. Маме он ничего не говорил: бабушка постоянно твердила, что та устает на работе и ей не до болтовни с сыном. Единственное, что спросил у родительницы Тим, подарят ли ей еще билеты на балет. Мама непонимающе посмотрела на него, приподняв бровь и сказала короткое: "Нет". В этом году она была умнее. В этом году она отказалась от корпоративного подарка. Тимур поджал губы и кивнул. Ему осталось только вспоминать руки Феи Драже, неумело взмахивая своими у зеркала и представляя, как он будет распаковывать такие долгожданные пуанты. Когда мальчишка увидел под елкой рядом с фигуркой Деда Мороза огромный учебник английского, он сначала застыл. Пуанты же! - Английский нынче важен, Тимурчик, - хриплый голос бабушки заставил его обернуться. Та тепло улыбалась и размахивала вилкой с насаженной на нее колбасой, - все на нем умные люди обговаривают. Учи язык, родной. Тим кивнул, сглатывая то ли рвущийся наружу салат вперемешку с "Байкалом", то ли обиду, не вмещающуюся в тщедушное тельце. В телевизоре как раз какой-то популярный певец запел на английском языке, а пластиковый Дед Мороз с раскрашенным фломастерами лицом ехидно посматривал на учебник. Тимур быстро понял, что на Деда Мороза ни в коем случае нельзя полагаться. Этот старик не подарил ему пуанты даже после нескольких писем! Но как тогда получить себе эти волшебные черевички, мальчик не понимал. Он шел в школу и думал о них. Сидел над подаренным учебником английского, и пытался понять, что делать. Танцевал у зеркала и решался попросить у мамы. Каждый раз мальчишка старательно воспроизводил в своей памяти движения из того волшебного вечера в театре, пытался повторить сам, подсматривал за собой в зеркало. Он попросит пуанты у мамы! Она точно не откажет! Бабушка застала его за этим, когда зашла позвать внука обедать. Сначала она непонимающе замерла в дверях, а потом громко захохотала, держась одной рукой за стену: - Ой, хахах... Ой, не могу, - рука съехала по косяку на бедро бабушки, но Тиму показалось что это что-то внутри него съехало в ослабевшие разом ноги, - Ой, танцооооор... Ой, хах. Бабушка, все еще смеясь, поманила Тима за собой на кухню. Следя за тем, как она наливает ему горячие щи в тарелку, ребенок слышал ее тихое: "Ну Тимурчик, ну удумал. Танцор, тоже мне". Вечером, Тимур знал, бабушка опять будет смеяться, рассказывая дочери, чем занимался ее сын. Но вместо этого пришедшая позже обычного мать закрылась в комнате и долго плакала, игнорируя и его, и бабушку. Лишь в ночи терзаемый беспокойством мальчик услышал тихие всхлипы вперемешку с жалобным: "Ма, я беременна. Ма..." Так в их доме появилось пугающее ожидание Ленки. А решимость попросить у матери пуанты пропала навсегда. *** Небывало холодная для столицы зима точно старалась выморозить весь ужас и кровь своей предшественницы. Как бы Тим не храбрился, картинки недвижимого тела, тонкого и хрупкого, как у балерины, не исчезали из памяти. Перевозя свои вещи к Ельцовой под радостные крики Ленки и причитания бабушки, заваривая чай приободрившемуся после больницы Данилевскому, даже выслушивая очередные упреки Зуева, Тим тратил огромное количество своих сил, чтобы отогнать от себя эту бледность, измазанную в крови. Но... На экране смартфона привычным значком мигнуло уведомление Телеграма с просьбой Ельцовой не забыть купить сыр и еще одну бутылку шампанского к столу. Тим кивнул, будто бы соглашаясь с сообщением, и продолжил идти по узкой тропинке. Рука сама потянулась за сигаретами. Сдался все таки этой привычке. Шифман сдался, и он тоже. За прошедшую половину дня Тимур уже успел вымотаться, поздравив семью, заскочив к бывшему научнику и даже в редакцию. Возможно именно поэтому странную идею, возникшую в голове, юноша задушить не смог. Только из-за этой слабости духа он сейчас продирается по сугробам между низких оград, сжимая в руках белоснежную коробку из дорогого картона, по крышке которой змеится серебристая надпись фирмы. Последняя затяжка как раз приходится на последний шаг к могиле. Окурок заботливо укладывается в почти полную пачку. И только тогда Тим поднимает глаза к деревянному кресту. Молча он стряхивает снег с таблички, являя миру невзрачное "Михаил Тетерин", и открывает коробку, где сияют новеньким шелком черные пуанты. Сглатывает и ставит ее у основания креста. - Миша. Только ты и сможешь их сохранить.