когнитивное искажение

И даже эта потрёпанная комната, на вид не более двенадцати квадратных метров, находящаяся в ветхом мотеле мне так приятна, ведь в кресле, что стоит напротив кровати, сидит Скотти. Я сижу на кровати и смотрю на него, а он — на газету в своих руках. Он выглядит таким спокойным, в отличие от меня, взвинченного внутри: позавчера мы украли бумажник у престарелого мужчины, и теперь моя голова забита мыслями о том, что полиция выследит нас. Скотти успокаивал меня по этому поводу уже два раза, и я не хочу заставлять его в третий. Позавчера мы были в другом мотеле, где меня трахал опьяневший старик; мы "познакомились" в баре по соседству: у нас, грязных хастлеров, почти не было денег, а купюры, выпавшие из его кармана, наталкивали на соответствующие мысли. Мне было плохо. Скотти сказал, что справится сам, и я был так ему благодарен, но я приглянулся тому мужчине больше. Какое несчастье. Я был вынужден согласиться. Он тянул меня за волосы с такой силой, что кожа моей головы болит до сих пор; я привык; позавчера Скотт сидел напротив той кровати так же, как сидит сейчас. Стивен — это имя на правах, что оказались в бумажнике — попросил Скотта смотреть на происходящее; может быть, он подумал, что мы — пара, и это чем-то его заденет, может быть, он гадкий перверт; в любом случае, это всё лишено смысла. Стив дышал так тяжко, что я думал, что он умрёт и рухнет на меня, но когда всё закончилось, он приказал лежать рядом с ним, а спустя время, очевидно, изрядно уставший и пьяный, заснул. Я и сам был в шаге от этого, но Скотт, выждав время, потряс меня за плечо. Я быстро оделся. Стивен так и не заплатил нам, и Скотт, помимо денег в карманах Стивена, предложил захватить целый бумажник — замявшись вначале, я согласился. Когда мы сидели на байке Скотта, он шутливо сказал, что это недостаточная плата за порчу моих мягких волос. Мы уехали так далеко, насколько, не спавшие сутки, смогли, по пути выбросив права Стивена; переночевали в мотеле; уехали ещё дальше и остановились в том мотеле, в котором сейчас и сидим. Я откинулся на кровать. Закрыв глаза, я думаю о матери и о чудном доме в Айдахо. Со Скоттом мы колесим по штатам, но у меня нет сил на то, чтобы согласиться на поездку в Айдахо. Может быть, силы появятся в другое время. Мне страшно туда возвращаться. Возвращаться в Айдахо. В настоящий Айдахо, а не в мой, персональный. В моём личном штате Айдахо на дворе семидесятые, мать треплет мои волосы, и моя семья в чудном доме. Я не знаю, что происходит не в моём Айдахо. И не хочу знать. — О чём призадумался? Ни о чём, Скотти. — Думаю, нужно прогуляться. — Отлично, Майки. Купишь еды? — Рядом с мотелем есть вендинг. — Знаю. Он сломан, я слышал, что неподалёку есть кафе. — Хорошо, я поищу. Не хочешь сходить со мной, Скотти? — Я приду в кафе чуть позже, — успокаивающе говорит Скотти. Он даёт мне несколько смятых купюр. Я накидываю на свои хрупкие плечи вельветовый пиджак. На улице холодно. Спрашиваю у молодой пары на улице, не знают ли они, где тут кафе. Они отвечают, очень внятно объясняя расположение, за что я им благодарен. Я шёл до кафе долго. Вдали я видел женщину, всю в белом; я тяжко втягиваю воздух через рот и жмурю глаза, забыв выдохнуть; в моём личном штате Айдахо мать гладит меня и выглядит приветливо. Дальше я ничего не помню. Даже то, как я дошёл до кафе. Не помню, что я купил там. И не помню, в какой момент пришёл Скотти. Кто-то треплет мои волосы; я слышу чьё-то сбитое дыхание. Кто-то трогает мои щеки; я чувствую прикосновения чьих-то мягких подушечек пальцев. Должно быть, я в Айдахо: на улице нежно-голубое небо, а я лежу на коленях своей матери. Кто-то проводит пальцем по моим губам; я едва заметно улыбаюсь. — С пробуждением, Майки... Открываю глаза. Нет, я не в Айдахо: не знаю, какое небо на улице, ведь шторы завешены и комнату мотеля освещает один лишь светильник на тумбе, а я лежу на коленях у Скотти. — Мы давно вернулись? Скотти придерживает меня за напряжённую челюсть. Мне так удобно и так... — Ты отключился на пол пути к кафе, и я нашёл тебя, когда пошёл в него тоже. ...приятно. Рядом с ним я могу почувствовать себя даже спокойно. — Спасибо тебе, Скотт, — шепчу я, — если бы не ты, то меня бы давно ограбили, похитили, изнасиловали и убили, — и закрываю глаза. Я закрываю глаза даже на то, что он мужчина, ведь все мужчины, кроме прекрасного Скотти Фейвора, относятся ко мне с едва терпимым потребительством. — Я рад, что всё в порядке. Я тоже рад. Тому, что он рядом. Он не даст мне умереть от переохлаждения и не допустит того, чтобы меня похитили. Скотти иногда мягко-мягко обнимает меня, позволяет укладывать голову на своё плечо и заботится обо мне; он единственный, кто заботится обо мне. Его заботы мне хватает с избытком. Моя благодарность к нему неисчислима. Скотти много кого мягко-мягко обнимал, много к кому прикасался, но я не предполагаю — я знаю, что только ко мне он так небезразличен. Он не требует от меня денег за то, чтобы к нему прикоснуться. И он никогда ни с кем не ездил по штатам на своём байке. Только со мной. Моё сердце трепещет, а я так рад, когда думаю про то, что он и спал рядом по своему желанию, а не по чьей-то просьбе, только со мной. Моё сердце трепещет так же, а я не рад вовсе, когда я вижу, как кто-то его трахает или грубо хватает — мне и самому доводилось быть на роли наблюдателя, и в такие моменты кусать губы, как можно чаще отворачиваясь, и болезненно царапать свои колени — всё, что оставалось. Мне так не хочется, чтобы с ним грубо обращались. Он знает про это, и говорит, что всё с ним в порядке, что он привык и ему совсем не больно, а я всё равно каждый раз хочу оттащить любого, кто слишком сильно хватает его за талию или лупит по ягодицам. Похоже на то, что я ревную. Когда-то давно мне выписали психостимуляторы от нарколепсии, а от приступов катаплексии — нейролептики. У меня никогда не было денег на эти препараты, но теперь я лечусь кокаином и присутствием Скотти, и мне становится лучше. Раньше Скотти всегда делился со мной кокаином, а я делился с ним, но теперь он говорит мне: "Майки, ты не протянешь на нём", и, хоть я с ним не согласен, я считаю это наивысшим проявлением его заботы. Я не безразличен ему. Я не безразличен этому, как подумают многие, циничному и высокомерному парню. Я не безразличен Скотту Фейвору, ходящему то в жилетах и рубашках, то в разорванных джинсах и худи. — Прости, что не готов съездить в Айдахо, — открыв глаза, начал я, — не хочу, чтобы мой личный Айдахо разрушился. — Твой личный Айдахо? — переспрашивает он. — Да, мой личный штат Айдахо... В котором я провёл своё детство и в который я мысленно возвращаюсь, — он, как мне кажется, бережно подвигает пряди волос на моём лице, — у тебя есть твой личный штат Орегон? Скотти игриво улыбается. Протянув руку, я так же бережно поправляю его волосы. — Давай спать, Майки, — сказал Скотт, вместо ожидаемого мною ответа. Уже, наверное, поздно, раз я не вижу ни единого проступающего луча солнца за этими шторами. Я привстал, собираясь снять с себя футболку, только сейчас заметив, что на мне нет пиджака, и я, беспокоясь, окинул помещение взглядом, обнаружив свой любимый пиджак аккуратно сложенным на кресле — это Скотти снял его и бережно сложил. Футболку я решил не снимать, ведь до сих пор потряхиваюсь от холода. Интересно, как долго в этот раз я провалялся на холодной улице. Скотт выключил светильник, снял свою кофту и лёг на кровать. Я лёг рядом с ним. Он обнял меня. Мне даже не пришлось его просить, как просили многие — пару раз я делал это, но теперь, время от времени, он сам обнимает меня. И прижимает к себе. — В моём личном штате Орегон... Мой отец умрёт, а я получу всё его огромное наследство. Всё-таки он ответил на поставленный мною вопрос. — И что ты будешь с ним сделать? Какой неловкий для него вопрос. Он был бы в ярости, что сумел бы ловко прикрыть, если бы кто-то другой задал это, но этот вопрос задаю я, и Скотти знает, что мною управляет лишь интерес, а не осточертевшая ему меркантильность. Он обвивает моё тело руками. — Оплачу твоё лечение, — тихо сказал Скотт, — а перед этим куплю огромный дом. Ни в Айдахо, ни в Орегоне, а где-нибудь далеко, в котором мы будем жить долго и счастливо, — на одном дыхании закончил он. Хоть я и не вижу выражение его лица, знаю, что одно из двух: полуулыбка или полная отрешённость. И знаю, что это неправда. Что Скотт Фейвор никогда не влюбится в мужчину, даже если этим мужчиной буду я. Что он гетеросексуален. Что проституция для него, как и общение со мной, всего лишь способы протеста. Но его руки, так крепко обвивающие моё тело, и то, каким голосом он сказал это, заставляют думать совсем иначе. Даже если он врёт мне, то я хочу ему верить. — Спокойной ночи, Скотти... Он прижимает свою голову к моему плечу. — Спокойной ночи, Майки. И я ему верю.