Её лучик

Карл смутно помнит, когда навязчивая привычка задерживать взгляд на Альсине Димитреску пустила корни в его сформированное годами безразличие. Чувство, прорастающее в нём сквозь испепеляющую ненависть, было новым и рождало внутри схожее с опьянением марево. Оно бесило Гейзенберга, ведь сводило его работоспособность к цифре с огромным жирным минусом и, в отличие от запаха алкоголя, не выветривалось из помещения. Как и стойкие духи, которые шлейфом исходили от плаща после семейного собрания. След насмешки, брошенной ему в спину в пылу очередного бессмысленного спора. Леди Димитреску ненавидела его за чёрствый характер, осаждала при первой же возможности и тыкала в его никчёмность, а Карлу многого не нужно, чтобы вспыхнуть в ответ, чувствуя прикованные к ним взгляды остальных членов семейства и одновременно клокочущую в груди злость. Золотистые глаза свысока метали в него искры, будто их обладательница не сомневалась, что попала точно в цель, заставляя его как избитую собаку возвращаться в тень балкона, рыча под нос ругательства. Он давно повержен и одержим паразитом хуже, чем Кадоу, но никогда не признает этого и до последнего не снимет с лица насмешливую гримасу. Шоу ведь должно продолжаться. Зрители ожидают развязки. — Вижу, что вращать языком ты не так научен, как ржавыми железками. Скука какая, — довольно ухмыляется Альсина, гордо выгибая спину, пока устраивается в своём кресле. — Совет на будущее — научись полоскать рот с мылом, прежде чем выбираться в приличное общество из пещеры. Может тогда твою речь разберёт хоть кто-то, кроме ликанов. Монстры сгрудились у стены, опасливо выдерживая дистанцию от закипающего лорда. Отсутствие мозгов не лишило их инстинкта самосохранения, поэтому во всей напряжённой позе Гейзенберга они видели явную угрозу. — Опусти планку ниже, пиявка. Я всё ещё могу натравить своих маленьких лохматых друзей на твой цветник, — рявкает в ответ Карл, внутренне опасаясь жара, который просыпается в нём при виде игриво прикушенной алой губы. — Однообразное питание гнилью начинает им надоедать. — А меня уже порядком утомили детские страшилки от мелкого пакостного гнома с участием его сородичей. — Долго я собираюсь ждать, пока вы двое закончите обмен комплиментами? У нас есть дела поважнее, вынесенные на обсуждение. Властный глас Миранды эхом прокатывается по залу, и Сальваторе с разинутым ртом поворачивается к Матери, спиной чувствуя мороз, исходящий со стороны Гейзенберга. Лорд всё ещё прикован взглядом к белой материи платья, не замечая за ней ничего, словно то белая пелена перед его глазами. Однако по наработанной схеме отворачивается, едва Альсина замечает его пристальное внимание. Впрочем, это не мешает ей ядовито фыркнуть и закинуть ногу на ногу, прикуривая мундштук и полностью игнорируя его существование. Дым окутал часть зала, скрывая из её поля зрения главный раздражитель, поэтому её амбиции кинуть в оппонента камешек побольше быстро затухли. — Прошло порядка часа, а мы всё топчемся на одном месте, выясняя отношения, — Миранда осуждающе обернулась через плечо, сталкиваясь с трясущимся Моро, который уже чуть ли не повис на её одеянии, уворачиваясь от гарцующей у него под ногами Энджи. — Ну-ка тихо! — крылья выпорхнули из-за её спины, раскидывая чёрные перья по залу. Длинная ряса зашелестела по полу, выдавая раздражение Матери, вызванное невозможностью вставить и слово в диалог. Никто не собирался обсуждать дела деревни, когда напротив закручивается зрелищный спектакль. — Прошу прощения, — протянула леди Димитреску поставленным голосом, не лишённым доли фальши. Тщательно замаскированной и при этом очевидной для одного единственного человека. — Я хотела опустить непослушное дитя на место и немного увлеклась. Зубы Гейзенберга цокнули от унижения, но он тут же поперхнулся заготовленной тирадой, когда услышал шаги в конце помещения. — Итан, ты снова опоздал. Бледный луч неизвестно откуда просочился, рассеивая полумрак у разрушенных колонн, и из него выступил последний недостающий элемент собрания, взлохмаченный и слегка неуклюжий. Карл сдвинулся к краю скамьи, распрямляя плечи, чтобы лучше разглядеть вошедшего в зал Уинтерса. Ему была противна мысль, что этот доходяга мог стать свидетелем недавней сцены или, ещё хуже, добраться до её «причины», которая с его появлением заметно оживилась. А он дружелюбно прикрыл веки, принимая внимание. «Идиот, лишённый Мирандой памяти и добровольно распрощавшийся с чувством собственного достоинства» Ядовитый мираж вытеснил из его русоволосой головушки привязанность к старой жизни, к тёплому дому и улыбчивой жене. Холодные стены, заросшие чёрным мхом в щелях, стали ему обманчиво роднее. Тем временем Гейзенберг давно перестал видеть в Уинтерсе ценного союзника. Перед ним стоял совершенно другой человек, в ком от старого Итана выжили лишь наивность и твердолобость. Итан Уинтерс — тупик, в который упираются абсолютно все дороги. Единственная яркая звезда, ещё не упавшая с неба в грязные лужи на разбитой румынской дороге, куда его однажды занесло в поисках дочери. И эта чёртова звезда ослепляла привыкшего к темноте Карла, кому осточертел внешний мир. Долгое время лорд пытался найти адекватное объяснение, почему все тянулись к глупому недальновидному Уинтерсу, совершенно далёкому от логики как разделённые сиамские близнецы. Он не впадал в тошнотворное подчинение, подобно Сальваторе, не выпячивал грудь, чтобы собирать на себе взгляды. Просто существовал. — Ликаны по-прежнему видят во мне добычу, — безэмоционально пояснил Уинтерс, задерживаясь перед возвышением Миранды. — Пришлось объяснить им парой патронов, что съедобно, а что нет. Мягкая улыбка тронула губы Альсины, и на её щеках образовались ямочки. Она с интересом подалась вперёд, облокачиваясь на бортик кресла и наконец замечая встречный взгляд, чуть поблёскивающий от льющегося сквозь дыру в потолке света. Не видела лишь, как треснула пополам каменная плита пола, раздавленная молотом. Внутри Гейзенберга тоже что-то ощутимо треснуло, правда никто об этом не догадывался, кроме него самого. Карл никогда не превращал свою непонятную тягу к Димитреску в любовный культ и уж тем более не выставлял её напоказ, но слоняющийся по пятам Итан действовал ему на нервы. Он как то дитё, слепившее дурацкое бумажное солнышко и скачущее перед юбкой матери, ожидая похвалы. Тёплый лучик света, слишком выделяющийся в окружающей их тьме. Это ведь даже не любовный треугольник, а грёбанная прямая, где с краю остаётся третий лишний. — Вот ещё одна причина, почему кое-кому пора научиться держать свою псарню в узде, — отрезвил его едкий смешок Альсины. Растерянный Итан тут же развернул шею, так и застывая между двух «огней» с тупым выражением. Стойкие духи щекотали его ноздри, притупляя запах сырости и плесени, а неожиданная поддержка придала заряд уверенности. Уинтерс проследил за Карлом, кому была адресована фраза. И пожалел об этом, ощущая фантомное лезвие, протыкающее глотку. Состояние, не поддающееся объяснению, будто невидимая сила рвётся из груди напротив и клыками хватает плоть. Таким колючим и озлобленным выглядел Гейзенберг. Искупаться в куче морских ежей приятнее, чем стоять перед ним и ловить беспричинные тычки в свой адрес. Настроение четвёртого лорда всегда оставляло желать лучшего, но сегодня оно пробило дно как бур, спящий в недрах его фабрики. — Если чему-то суждено разлагаться в земле, зачем препятствовать законам природы? Гейзенберг по-волчьи сощурился, опуская шляпу, чтобы её тень полностью перекрыла половину лица, оставив хищный оскал. Этот щенок Уинтерс только и умеет ластиться к окружающим, застывая в бездействии, когда его треплют за шкирку. Удивительно, как он не сломал обе ноги где-нибудь в канаве ещё по пути в деревню с такой-то замедленной реакцией. — В каком смысле? — вопросом на вопрос поинтересовался Итан, хотя заранее предчувствовал напрасность искать подтекст в плохо скрытой издёвке. — Твоя сущность лучше всего подпадает под понятие «разложение». Иногда мне кажется, что в тебе гораздо больше от гриба, чем от человека. Грибы ведь тоже не умеют ни слушать, ни думать. — Наверное потому, что с ними никто не пытался разговаривать до тебя или тестировать их IQ, — парирует Уинтерс, когда до него доходит. И добавляет: — Ничего личного. Такая порция дерзости повергает Гейзенберга во временный шок, а успешно отразивший словесную атаку Итан занимает место по левую руку Альсины, приземляясь на свободную лавку. Его рост кажется смехотворным на фоне её высокой плечистой фигуры, однако это не мешает ему полностью растворить в себе её внимание. — Завали ебло! Угроза не пугает Итана, как и вскочивший с места Карл. Она пролетает мимо ушей вместе с куском узорного подсвечника, но не обходит стороной Димитреску, которая предупреждающе выпускает стальные когти. Вступать с ней в стычку заведомо плохая затея, и Гейзенберг не видит смысла даже тратить на это время. Близится конец собрания одновременно с нервным срывом, настигающим Миранду подобно цунами. — Достаточно на сегодня. Продолжим завтра утром. Надеюсь, к этому времени вы успеете перемыть друг другу кости, — бросает она, прежде чем удалиться, не попрощавшись с присутствующими. Донна первая поднимается со стула и молчаливо покидает зал, прихватывая Энджи. Разом воцаряется тишина. Сальваторе медлит, жестикулируя хаотично скользкими перепончатыми ручонками и бормоча что-то на своём жабьем вслед уходящей «маме». Затем и он растворяется в тёмном тоннеле, ведущем на выход. Где-то на расстоянии слышится его шлёпающая походка. Карл бы давно порадовался сорванному мероприятию и вернулся на фабрику, только мозолящий глаза Итан, приклеившийся к обществу Альсины, не даёт ему расслабиться. Они обмениваются парой фраз, косо поглядывая в сторону возмутителя спокойствия, и Гейзенберг как никогда сильно хочет расквасить Итану нос. Тот, который он с любопытством и настойчивостью суёт куда попало, не боясь рано или поздно прищемить. — Есть приватный разговор, — грубо выплёвывает лорд, закуривая и взваливая молот на плечо как коромысло. — И он не будет считаться приватным, пока Большая Сука нависает над тобой, словно крыша, развесив уши. Натягивает губы в довольной усмешке, замечая, что Уинтерс не спешит трогаться с места. Чувство самосохранения ещё срабатывает в нём на достаточном уровне. — Так проведи его с самим собой, наедине. Тогда тебе точно никто не помешает. — Боишься? — ликаны за спиной Гейзенберга зарычали и принялись расхаживать в опасной близи от Уинтерса, чувствуя перемену в тоне своего владыки. Любая команда, и их клыки встретятся с его горлом. — Начальная твоя версия была посмелее, а у этой совсем в голове пробел. Искреннее непонимание, растёкшееся по лицу Итана, вызывает у Карла долю мрачного удовлетворения. Знания, доступные ему, всегда будут тузом в рукаве. Возможно, кое-кому просто стоит напомнить, зачем он здесь, и тогда бедовый отец наконец прекратит вздыхать по женщине, которая накрывает его своей тенью как небоскрёб. Но конструктивной беседы с Уинтерсом добиться крайне проблематично, поэтому Карл снова прибегает к проверенным методам. — Ладно. Только убери подальше эту мохнатую живность. Гейзенберг присвистнул, затыкая свору монстров, и махнул рукой в сторону узкого коридора за треснувшей колонной. — Аллергия на шерсть? — издевательски выдал лорд. — На клыкастые рожи. — В таком случае, что держит тебя рядом с одной из них? — Не смей её так называть! — Уинтерс с возмущением сделал выпад вперёд и, не успевая сориентироваться, оказался впечатан в стену, кашляя и задыхаясь, когда рука в гладкой кожаной перчатке сдавила его горло, оставляя красные следы. — Мудак! — Полегче, если не хочешь, чтобы я «случайно» сделал тебя калекой. Ещё большим, чем ты уже являешься. Сомневаюсь, что твой хребет сложен из железных пластин, — фыркнул он, поглядывая на руку, где не хватало пары пальцев. — Этот урок ты точно усвоишь на всю оставшуюся жизнь. Подчеркну. Оставшуюся. — Не будь так уверен. Удар кулака выбил из лёгких весь кислород, и Уинтерс попытался расплатиться той же монетой, скручивая запястье лорда обеими руками. Недооценивать реакцию Карла оказалось непростительной ошибкой, поэтому сила металла тут же откликнулась разрядом боли в пробитом бедре. — За какие заслуги, стесняюсь поинтересоваться? — хмурится Итан, кряхтя от боли и пытаясь зафиксировать взгляд на мутнеющих глазах Гейзенберга, разглядеть внутри мотив его внезапной ярости. Однако их сталь полоснула его таким холодом, что тело защекотали мурашки. Дрожь пробирала до самых внутренностей, разносилась с кровью и создавала пульсацию в висках, перебивая поток мыслей. — Мир слишком тесен, Уинтерс. Тесен для троих. А я слишком заебался, чтобы уступить своё место… куску плесени, — выдохнул Карл, ощущая липкую алую субстанцию на своей ладони. Перед ним за минуту пронеслись годы бесконечного пресмыкания перед Мирандой, и только аристократичная леди Димитреску не смешалась в них с серой массой ненависти. К счастью или огромному сожалению. — Подумай над этим, когда жизнь поставит тебя раком, и спасать будет уже некого. Каков будет твой выбор, когда на одной чаше весов окажется дочь, а на второй любовь? Окурок сигары пролетел рядом со щекой Итана, тлея рыжими искрами в куче блестящих осколков. — Мне жаль, но я не понимаю, о чём идёт речь. — И не поймёшь, пока не отрастишь мозги, — он выпустил горло Уинтерса, который тут же мешком упал ему под ноги, кашля и хватая ртом воздух. — А до тех пор, я побуду твоим напоминанием, где заканчивается твоя свобода, и начинается моя. Зал собраний не входит в список мест, где можно трепать языком направо и налево. Запомнил, или повторить доходчивее? Гордо вздёрнутый подбородок сам говорил за своего владельца. Упрямство не давало словам прорваться наружу, поэтому Итан принял решение не насиловать себя и просто промолчать. Пусть расценивает это как угодно, но ползать и прогибаться Уинтерс не станет и под дулом, приставленным к виску. Раздражённый вздох дал ему понять, что и Карл не блещет желанием продолжать бессмысленный спор. Ровно с таким же успехом он мог стучаться лбом о стену. Гейзенберг понуро удалился, стараясь не оглядываться на Димитреску, встречающую своего подбитого «рыцаря», с гордостью и оттенком своеобразной нежности проводя пальцами по его щеке. Насколько она вообще умеет проявлять сочувствие. Ему хотелось поскорее избавиться от сегодняшнего инцидента, вычеркнуть его из памяти, как Миранда вычеркнула прошлое Уинтерса, стирая прочные семейные узы. Когда-нибудь утерянное постучится в черепушку Итана, и на смену бабочкам в животе придут чернота и опустошение. Это почти неизбежно, ведь ничто не вечно, даже Миранда. Рано или поздно её власть рассеется, выпуская деревню из своей прочной хватки. Карл лично позаботится, чтобы её проводы были незабываемыми и окончательными. Останется любовная клетка, в которую Итан сознательно себя поместил, и её прутья, увы, не разогнуть. — Злобный гадкий тролль, — слышит он вдогонку, но не реагирует, зная, что в достаточной мере выплеснул накопленный гнев. Разве поймёт она, что сама стала причиной такой суровой взбучки, стоившей Итану железки в ноге? Альсина — палящее солнце, обжигающее своей неприступной красотой, а Итан Уинтерс всегда будет её маленьким лучиком. Только исходящий от него свет способен открыть её мягкие стороны, спрятанные мраком. В то время как Карл останется ворчливой несогретой тенью, избегающей всякого контакта и вынужденной жить вечным заложником своих принципов. А так ли нужна свобода, где никто не ждёт? Рано или поздно ему придётся ответить на этот вопрос. Вероятно, тогда его убеждения впервые серьёзно пошатнутся.