Горшочек, не вари

Тяжёлый вздох. Питер вздрогнул, запоздало сообразив, что звук, прорезавший пространство был издан им. "Крик" его истерзанной души оказался неожиданным для него самого, отозвавшись набатом в голове. Неожиданно громким для этого не тихого места. Его нового дома в его новой жизни, от которой он уже устал. Он устал. Об этом отчётливо сообщают синяки под его глазами. Он устал от себя. Об этом кричит всё внутри, наружу вырываясь обречённым полустоном-полувздохом. Питер усилием воли поднимает себя с кровати. На спинке стула обнаруживается клетчатая рубашка – отголосок его школьной жизни – единственное, что он удосужился стянуть с себя, заваливаясь на кровать в футболке и джинсах. На столе испещрённый паутиной трещин телефон с контактами из его теперь уже прошлой жизни, по которым он больше никогда не позвонит, и купленная на последние гроши где-то на разборе фотокамера. Едва живая туша и примитивная оптика, доставшиеся ему скорее по доброте душевной – попытка в новую жизнь. Всё это до кучи его взрослая жизнь, полная душевной боли и одиночества. Сам виноват. Когда-то, кажется, что совершенно в другой жизни, Наташа, задорно прыснув в кулак на его восклицание – Я не варил никакую кашу! – показала ему советский мультфильм. – Конечно, не варил. – Согласилась она, – но заварил, однозначно. Это метафора. Она описывает всё, что ты здесь устроил. Наташи уже давно нет, а он помнит этот день как сейчас. И ему ужасно сильно, сильнее, чем прежде, хочется крикнуть: – Горшочек, не вари! Только никакого горшочка и в помине не существует, а всё, чего он добился, сотворено именно его руками, посредством принятых им же решений. Не сожалеть не получается. Из-за этого в голове всё чаще звучат слова Мэй. И понимание того, что большая сила приводит к ещё большей ответственности не помогает не думать, что он её подвёл. И её. И Тони, конечно же, тоже. Тони, как мог, просил быть лучше. Осмотрительней, ответственней. Просто быть другим. Но Питер и этого не смог. Есть ли что-то, что ему под силу? – Горшочек, вари. Он словно Карл, что знал только как заставить горшочек варить. Не важно, что его цели были далеко не корыстны. Но, то, второе заклинание, которое останавливает последствия его благих намерений, Питеру кажется, знают все, только не он сам. – Ну и кашу же ты заварил, малыш, – Наташа улыбается так снисходительно, словно он совсем ещё неразумное дитя. – В этот раз помогу тебе с последствиями учиненного тобой безобразия. Как же это было давно. Теперь его реальность та, где нет его семьи. Та, где его не помнят Мстители, почти ставшие ему семьёй. Не помнят единственные близкие ему люди – Нед и ЭмДжей. Малышка Мор. Пеппер и Хэппи. И Джеймс. Он для них не отголосок далёкого воспоминания. Он для них никогда и не существовал. – Это было бы даже смешно, не будь столь печально. – Барнс притягивает к себе Паркера, продолжая прижимать марлевый компресс к его предплечью. – Ты единственный, кто по пути в школу, случайно может сорвать сделку наркокартеля. Это, знаешь ли, тревожит. Питера же тревожит то, что теперь в сторону Джеймса он боится смотреть. Потому что поступил своевольно, даже эгоистично. Принял решение сам, не считаясь ни с кем. И если с Недом и Мишель у него была возможность попрощаться, дав обещание, которое он нарушил, сознательно, просто потому что не смог заставить себя поступить иначе. Просто потому что не готов, и не уверен, будет ли он к этому хоть когда-нибудь готов, вновь стать причиной их потенциальной опасности. И если с Мор он ищет себе оправдание в том, что он не неотъемлемая часть её окружения и она ещё слишком мала, чтобы на неё это повлияло достаточно сильно. То на Джеймса, в те редкие моменты, когда он ввязывается в потасовки совместно с Мстителями, он старается не смотреть. Потому что Джеймс выглядит потерянным. Потому что в этом виноват он и никто иной. Возможно, Джеймс потерялся так же, как и сам Питер. Потерялся и в жизни, и в себе. Только Питеру известна причина, а Джеймс её не может осознать, потому что не помнит того, кого он лишился. Он даже не знает, что кого-то потерял. Но иногда, во взгляде Джеймса, Питер видит осмысленность сродни узнаванию. И это его пугает. Возможно, заклинание Стефана где-то дало сбой. Может ли быть такое, что всё было зря? Испуг сменяется принятием того, что Питер Паркер всегда был Человеком-пауком. И обе эти личности взаимодействовали с Джеймсом. Ему остаётся только догадываться о том, каким метаморфозам подверглись чувства Барнса, когда Питер Паркер перестал для него существовать. Когда его чувства направленные на Паркера утратили адресата. Возможно, этот взгляд, что Человек-паук ловит на себе, попытки подсознания Барнса разобраться в причастности городского арахнида ко всему тому, что Джеймс испытывает. Только вот проверять Питер это не готов. Всё это не стоит того, чтобы рисковать благополучием Джеймса. – Старк мне этого никогда не простит. – О, он отходчивый, всё будет хорошо. А вот с Мэй могут возникнуть сложности. Мне ещё ни разу не доводилось сообщать ей о том, что, мало того, я влюбился в парня, так тот ещё и почти на сотню лет старше её несовершеннолетнего племянника. Такое себе, не находишь? – Заверение в том, что до совершеннолетия я тебя и пальцем не трону, её устроит? – Её – да. – Питер выдержал многозначительную паузу, а после, улыбнувшись, добавил: – всё будет хорошо, Джеймс. Питер понимает, что хорошо уже никогда не будет. Не для них. Так же как в одну воду дважды не войти, для них с Джеймсом вряд ли возможен второй шанс. Потому что если чувства Питера всё ещё с ним, то сможет ли Джеймс полюбить его ещё раз? В этот раз, пожалуй, лучше не рисковать, потому что тех важных слов, которые останавливают горшочек, Питер так и не знает. А всех тех, кому они известны, в его жизни больше нет. Вновь терять, Питер искренне уверен, что он с этим не справится. Не теперь. Не тогда, когда не для кого держаться. Кажется, с него хватит нервных потрясений и потерь. Новый костюм сидит не плохо. Лучше, чем его первый, – и не пижама это, мистер Старк, – но совершенно точно не идёт ни в какое сравнение с его костюмами от именитого кутюрье Тони Старка. Никакого технологичного апгрейда, а из защитных механизмов только его чуйка. Чуйка и нежелание заварить очередную кашу. Только вот он не был бы Питером Паркером, если бы мог обойти это всё стороной. Перехваченный сигнал с полицейской частоты приводит его на Манхеттен. Новые Мстители уже в центре событий. Гибрид Капитана Америка и Сокола в лице Сэма в самой гуще. От взгляда на него вновь что-то внутри ёкает. Возможно, это обида за Баки, что оказался брошен лучшим другом и покинут им. Джеймс тоже здесь. Отголосок его такого недалёкого прошлого. Мираж желанного будущего. Питер держится от провокаций и держится особняком. Привычно болтает, выводя гражданских. И старается не лезть в самую гущу. Мстители справятся и без него, а вот нерадивые зеваки вряд ли. – Держись ближе к земле, пацан, и не лезь на рожон. Иначе, пожалуюсь на тебя Мэй. – Это слишком подло, – шепчет Питер, и закусывает губу, заглушая поток воспоминаний. Во рту ощущается привкус металла. Он часто моргает, отгоняя морок. Это слишком больно, помнить всё одному. Ежедневно томиться в этом. И не иметь возможность хоть с кем-то об этом поговорить. Это его ноша, которая не должна тянуть. Но порой ему очень хочется тоже забыть, скинуть с себя эти знания и ощутить лёгкость. Только вот Питер уверен, лишить себя воспоминаний сродни предательству. Он вздрагивает всем телом, когда слышит окрик. – Хэй, Паучок! Голос до боли родной и любимый им звучит совсем рядом. Настолько, что от осознания близости тело покрывается мурашками. Оказывается, всё уже закончилось, а он не обратил внимания, действуя на автомате. Джеймс не тот человек, которого он привык игнорировать. Но всё его существо борется, осознавая необходимость того, чтобы поступить именно так. Вместо ответа он просто склоняет голову на бок, решая, что это сойдёт за нейтральную позицию. Он чуть кивает, показывая, что готов слушать, потому что совершенно точно уверен, его голос сорвётся, стоит ему произнести хоть слово. – Ты, я. – Джеймс указывает на каждого из них по очереди пальцем бионической руки и продолжает, – крыша и жутко вредный фастфуд. И это, если что, свидание. Питер вновь закусывает губы. Единственное, чего ему хочется, это крикнуть: – Горшочек, вари!