Feliz Navidad

— А ты уверен, что это ёлка? Это больше похоже на сосну… — Сосну я тебе и дома. В смысле… Ой! Да какая разница, хён! — Хёк стряхивает с шапки насыпавшийся снег, делая вид, что не сказал ничего такого, вытряхивает снежную пыль из-за ворота куртки и подхватывает под мышку невысокое нечто, завёрнутое в сетчатую ткань, через которую даже сквозь куртку кололись длинные и очень вкусно пахнущие хвоей иголки. — Учитывая, сколько денег мы за это отгрохали — оно должно будет простоять у нас минимум три месяца. А ёлка или сосна — дело уже десятое, главное, что с иголками. Пошли домой скорее, холодно! Ин мягко качает головой, наблюдая как высокий длинноногий Хёк устремляется в обгон его вперёд по улице, едва удерживая под мышкой довольно увесистую небольшую всё-таки сосёнку, которая через пару часов засияет переливами всех цветов гирлянды и стеклянных шариков, купленных по просьбе Хёка накануне. Ин, если честно, не понимал всей прелести встречать Рождество в украшенной квартире: лишняя морока с украшением ёлки и тонны пыли на развешенной под потолком мишуре, а потом такие же долгие часы уборки. Он пытался уговорить Хёка ограничиться просто небольшой искусственной ёлкой и парой гирлянд, чтобы не тратиться лишний раз и не трепать себе нервы, но противостоять грустнючему взгляду своего снежного ребёнка просто не смог. Поэтому сейчас в прихожей их небольшой квартиры стояла пока что неукрашенная небольшая сосна да лежало несколько коробок с украшениями, которые Хёк сразу же кинулся разбирать, радуясь, как маленький ребёнок. Ин с не менее искрящимися глазами помогал ему разбирать коробки, а потом тихонько ускользнул в гостиную, принимаясь освобождать купленную сосну от обёрточной ткани и расправлять густо пахнущие свежей хвоей колючие ветки. Пушистые лапы просторно раскинулись в выделенном пространстве, разбавляя тёмную серость обоев, пола и мебели тёмно-зелёным пятном. На тот момент с Хёком они были вместе уже чуть больше года. Познакомившиеся во время его мимолётного приезда в Корею по той же учёбе, они, оказавшиеся по какому-то недоразумению в одной компании под крылом вездесущего Сынёпа, очень быстро собщались, нашли общие темы и привязались друг к другу так быстро, что просто удивительным оказалось то, насколько они были похожи в каких-то аспектах. Сначала они общались только в пределах небольшой компании, собирающейся дома у Сынёпа, потом перебрались в мессенджеры, начали вместе гулять, а потом, на оставшиеся пару недель каникул, Хёк перетащил свои вещи из отеля в небольшую тогда ещё квартиру Ина. И всё ощущалось таким правильным, на самом деле, что Ин даже не думал вставать в штыки. Сынёп и Сону безобидно подшучивали над ними, называя ласково «женатиками». Ин отмахивался и отшучивался, а Хёк наоборот льнул ближе, будучи выше на полторы головы и шире в плечах, обнимал и ласкался. Пару раз обмотал мишурой, купленной в каком-то магазине, назвав слишком Юным Сантой. Их не смущала далеко не самая маленькая разница в возрасте, потому что по сравнению со всем тем общим, что оказалось между ними — это казалось сущим пустяком. Будучи знакомыми всего месяц, Ин и Хёк одновременно предложили друг другу что-то наподобие отношений, и рассмеялись от сюрреалистичности происходящего. Сегодняшний вечер оказался слишком суетным: нужно было разобрать кучу пакетов и коробок, расписать, что еще нужно будет докупить из продуктов, что Хёк ещё не купил из украшений для дома, для упаковки подарков и прочее до тысячного пункта в списке. И на самом деле, как бы Ин ни фукал и ни негодовал о суетливости Хёка — сам же постепенно и втягивался. Его самого постепенно захлёстывало то самое настроение, в котором уже с начала декабря пребывал Хёк. Оно теплилось где-то глубоко внутри, разгораясь каждым днём всё ярче, а в самом Ине словно бы тоже просыпался ребёнок, тянущий руки ко всему рождественскому в по-праздничному украшенных магазинах. — Ты что, правда не будешь праздновать? — у Хёка по ту сторону экрана выражение лица такое удивлённое, что начинает казаться, будто Ин только что сморозил какую-то несусветную глупость. — Хён, это же Рождество! Как можно не праздновать Рождество? Ещё скажи, что у тебя и ёлки нет. — Нет, Хёк-и, — улыбается Ин, пока помешивает в кастрюле кипящий куриный бульон, который возьмёт с собой завтра на работу. — У меня нет ёлки, нарядить некогда, знаешь же. Да и работаю я, поэтому не праздную. — Ты просто не любишь праздники, — отфырчался Хёк, отставляя телефон в сторону. У него за спиной мелькает красно-жёлтым отблеском лента гирлянды, намотанная на высокую (почти под самый потолок) ёлку. Красивую, думал Чхве, рассматривая присланные Хёком фотографии. Конечно, кивнул он сам себе, не люблю. В чём прелесть праздновать Рождество в одиночку? А Хёк не понимал. Да и хорошо, на самом деле, что не понимал, думал Ин, когда вспоминал, что у Хёка там, в Америке, куда он уехал учиться после окончания школы, есть друзья и семья, с которыми ему есть, что обсудить и как отпраздновать. Но Ин и не расстраивался особо, на самом-то деле. Совсем один он не останется — на работе смены ему всегда ставили с Ёнсопом, с которым было совершено приятно сидеть и общаться, а потом распивать пару бутылок соджу на двоих. Но всё равно… Это было не то. Декабрь в этом году выдался неприлично снежным. Снег сыпался с ртутно-серого неба непрекращая, засыпая всё вокруг мягким белым покрывалом, неуспевающим таять на земле даже под человеческими ногами. Только хрустел бархатисто и приятно, проминаясь под подошвами ботинок, набивался внутрь и таял, оставляя неприятный холодок и влагу. Зато детворе было раздолье — запорошенные снегом парки с утра до ночи пестрели всеми цветами детских курток, искрились детским смехом. А ещё снег очень красиво переливался в волосах Хёка, никогда не носящего зимой шапку (и регулярно, кстати, отхватывающего из-за этого выговор от Ина), который каждую зиму снова перекрашивался в белый, как повелось когда-то давно и осталось своеобразной традицией. Мелкие снежинки оседали на высветленных в серебро волосах Хёка отблесками алмазной крошки, путались в длинных ресницах, а потом таяли-таяли в домашнем тепле, бережно смахиваемые пальцами Ина. Хёк с важным видом рассматривал поставленную Ином сосну, внюхиваясь в густой аромат пушистых лап, и выглядел таким довольным и счастливым, что Ину захотелось тут же крепко-накрепко обнять это вертлявое беловолосое чудо, которое с каждым новым годом дарило Чхве всё больше поводов праздновать праздники в том темпе, в котором их праздновали все их знакомые. Включенная музыка как нельзя более прекрасно дополняла общую атмосферу подступающего праздника, из приоткрытого на узкую щёлку окна с улицы задувал морозный декабрьский ветер, оседали на чистом подоконнике мелкие снежинки; переругивался далеко за пределами дома город, сияющий дорожными фонарями и разномастными вывесками магазинов. Весь огромный Сеул со всеми его огромными стеклянными высотками готовился к Рождеству. — Хёк-и, в чём дело? — Ин на том конце провода выглядел очень сонным и лохматым, так что Хёк даже хлопнул себя по лбу. Десять часов разницы — это не так весело, три часа дня у Хёка ставились в противовес пяти утра у Ина. А тому через пару часов на работу. — Ты что-то хотел? — Прости, хён, я забыл, что у нас разные часовые пояса, — нервно и немного виновато засмеялся Хёк, глядя на то, как Ин усаживается на кровати, в попытке открыть глаза и не уснуть обратно. — Просто… Я тут вспомнил кое-что, поэтому решил тебе позвонить. Я перезвоню позже, если хочешь, — тут же добавил он, думая, что нужно всё же поиметь, если не хёна, то хотя бы совести дать ему выспаться. Такие созвоны для них стали приятным дополнением в конце рабочего дня для Ина и хорошим началом раннего утра для Хёка; даже после них, крепко привязавшиеся друг к другу, они не оставались в одиночестве, перекидываясь сообщениями в мессенджерах. Сейчас же желание позвонить хёну проснулось в Хёке настолько внезапно, что он даже не успел подумать о довольно немаленькой разнице во времени. — Ты уже меня разбудил, милый, — сонно улыбнулся Чхве. — И обратно я не усну. Рассказывай, что хотел, я слушаю очень внимательно. Хёк тушуется ещё пару секунд, а потом отставляет телефон в сторону, устанавливая его на небольшой тумбочке рядом с кроватью, и отходит вглубь комнаты, где на полу стоит небольшая ёлочка, ещё не наряженная, но не менее красивая. А рядом с ней Ин даже без очков умудрился разглядеть несколько коробок с украшениями. — Хён, я подумал, что если ты не наряжаешь ёлку сам, потому что не успеваешь, то будешь смотреть, как я наряжаю её для тебя, — Хёк встряхивает поднятой в воздух гирляндой и широко улыбается. Лица хёна не видно из-за отставленного далеко мобильного, но по лёгкому смеху из динамика можно догадаться, что Ин удивлён и очарован. — Хёк-и, мой Бог, — Чхве совершенно искренне прикрывает рот аккуратной ладонью, слишком ярко улыбаясь от мгновенного переизбытка эмоций. Никто из его друзей или бывших никогда не делал для него ничего подобного, а то, что сейчас сделал его мальчик — кажется самым лучшим сюрпризом и подарком на Рождество. — Это… Ты серьёзно будешь наряжать её для меня? Ину всерьёз начало казаться, что он всё ещё не проснулся, а фейстайм перепутал с будильником, но нет. Хёк по ту сторону экрана хихикнул и прижался щекой к колючей и пахучей еловой лапе, глядя прямо в камеру. — Почему нет, хён? Пусть у тебя тоже будет хотя бы самый небольшой кусочек праздника! Видя замешательство и искреннее, совершенно не наигранное удивление хёна, Хёк чувствовал себя самозванным Сантой, несущим счастье если не всему мира, то хотя бы одному единственно важному человеку, которому эта вера в чудо нужна была больше всего на свете. Ёлку наряжают действительно вместе: Хёк раскладывает по веткам огоньки гирлянды, вешает немного серебристого дождика на самую верхушку, аккуратно развешивает красивые стеклянные шарики. Ин смотрит очень внимательно, кажется даже затаив дыхание. Он жадно наблюдает за тем, как и без того светлая комната Хёка словно бы начинает сиять изнутри с удвоенной силой, и улыбается, потому что всё ещё не верит и не понимает, как ради него можно было отменить все свои личные дела, оставить в вольном плавании учёбу, чтобы показать, как для него, старшего и важного, сотворяют маленькое рождественское чудо. За учёбу, конечно, Ин Хёка на правах старшего ещё пожурит, разумеется, потому что про это даже ради него забывать не следует, но это как-нибудь потом… — Так, мы купили четыре коробки ёлочных игрушек, несколько метров лент, две гирлянды и… — Ин поднял голову от стоящих на полу коробок, осматриваясь и пытаясь найти то, что он забыл. Белобрысая макушка Хёка высовывалась из одной из коробок, в которой что-то стеклянно позвякивало и перекатывалось. — И моток упаковочной бумаги для подарков. И, кажется, даже подарки. Думаю, упакуем их ближе к вечеру, когда закончим с украшениями. Что думаешь? Хёк полузагадочно угумнул со дна одной из коробок, откуда доставал шарики, уже привычно раскладывая их по размеру и цвету, чтобы они потом гармонично смотрелись на ветках. Он всегда с каким-то особым рвением подходил к украшению ёлок и их квартиры, словно бы каждое Рождество резко могло стать последним. Ин рвался помогать, хотя его каждый раз спроваживали либо за стремянкой (ха-ха, очень смешно, Хёк-и), либо приготовить им какао и пойти смотреть фильмы. Их празднование всегда ограничивалось обменом подарками под ёлкой, парой чашек какао, бутылкой соджу и укладыванием спать в третьем часу ночи, потому что это казалось чем-то куда более правильным и логичным, чем пьяные крики под музыку до самого утра. Зажжённая на пробу гирлянда была намотана между двух стульев для проверки и освещала небольшое пространство вокруг себя мягким желтоватым светом, отсветы маленьких лампочек путались в белых волосах Хёка, словно светлячки, и рассыпались мелкими искрами в глубине его глаз, придавая всему его хрупкому существу лёгкое свечение изнутри. И Ин не мог налюбоваться таким Хёком: уютным и домашним, почти праздничным и очень-очень родным со всеми его светлячками в глазах и хвойным запахом в волосах. С ним впервые за долгое время удавалось почувствовать себя действительно дома и в празднике, как не чувствовалось уже давно. — Хён, давай быстрее, времени немного осталось, — торопит Хёк, развешивающий по веткам разложенные в идеальном порядке шарики. — Вот почему мы никогда не можем поставить ёлку заранее, а не за пару часов до? Что за привычка, я не понимаю! — Дай-ка угадаю, — вздыхает Ин, убирая в сторону стремянку, на которую ему неиронично пришлось залезть, чтобы подвесить под потолок венок омелы в качестве украшения. Хёк всегда посмеивался над ним за его сравнительно невысокий рост и компактность. Зато таскать на руках невысокого хёна было удобно и крайне приятно, тот даже почти не возмущался. — Потому что у тебя обычно в этот день зачёт, после которого ты спишь несколько часов, а у меня работа, после которой я прихожу под вечер, и мы просто не успеваем сделать что-то? — Оё, ну всё, не нуди, хён! — Хёк смешно морщит нос и машет на Ина руками, прося замолчать, хотя и сам понимает, что он прав и что обычно они просто не успевают. Но повыступать перед праздником — всё равно святое, Хёк считает, что ему, как главному организатору красоты дома, всё можно, пока Ин не против. Чхве пока что не возникает, просто смыкает кольцом руки на чужой талии и ждёт, пока Хёк отнимет ноги от пола, чтобы унести его в сторону дивана и ласково фыркнуть в выкрашенные в тотал-блонд волосы, которые через пару минут соберутся в тугой высокий хвост, чтобы не лезли в глаза и не мешали. Первый залп фейерверков дают примерно тогда, когда в комнате в нужный момент мягкой рукой Ина тушится верхний свет, погружая помещение в приятный полумрак, разбавляемый только светом лампочек гирлянды на ветвях сосны. Они почти наперегонки бросаются к окну, спеша отдёрнуть шторы и открыть настежь окно, чтобы увидеть, как раскрасится небо яркостью огромных цветастых искр, освещающих всё вокруг себя россыпью огненных светляков. — С наступившим, хён, — у Хёка на той стороне экрана вид совсем немного замученный, но довольный, Ин улыбается, глядя в фронталку. — Прости, подарок отправить не успел, но ты его скоро обязательно получишь! — пламенно убеждает младший, и вид у него при этом такой, словно он задумал величайшую в своей жизни шалость. — И тебя с наступающим, Хёк-и, — машет рукой Чхве, замотанный быстрой рукой Сынёпа в мишуру — в камере его вид крайне комичен, вкупе с надетым на голову рождественским колпаком. Сам Ин по виду напоминает больше не слишком юного Санту, а слишком взрослого помощника-гнома, но шутить об этом никто не берётся — нашутятся ещё в полупьяном угаре на следующее утро. В кадр камеры влезает рука Ёнсопа с бокалом шампанского и требованием сейчас же выпить и не быть главным трезвенником. — Самым большим подарком сейчас было бы увидеть тебя, а не вот это вот всё, — смеётся Чхве, пока где-то за его спиной в ответ на реплику раздаётся тягучее «не понял!» от Ёнсопа, который искренне недоволен словами друга, но вовсе не обижается. У них с Хёком уже давно своя песня, поэтому все постепенно свыкаются с мыслью, что в один прекрасный момент, когда они начнут собираться все вместе, праздновать всё равно будут кто с кем. Хёк снова как-то очень странно щурится, посылая в камеру воздушный поцелуй, ещё раз поздравляет с наступившим и отключается, обещая, что ещё наберёт утром. Впрочем, утра никто не дожидается, потому что в дверь квартиры Ина, где собрались все друзья, раздаётся звонок, а на пороге стоит не кто-нибудь, а собственной персоной Хёк. Одетый в расстёгнутый, видимо, с дороги белый пуховик, раскрасневшийся и свежий. А ещё с той самой наряженной ёлкой под мышкой, которую, Ин помнил, Хёк наряжал в тот день, когда звонил ему по фейстайму в пять утра. И всё, что складывается в один общий паззл, в один момент начинает ощущаться как что-то слишком запредельное и нереальное, и Ин не может сдержать мелких слёз умиления и радости от встречи с его любимым мальчиком. Хёк, прилетевший к нему на Рождество через полконтинента с ёлкой наперевес… Звучит странно и немного сумасшедше, но кто сказал, что нормальным жить весело? — Хён, хён, хён! — Хёк теребит Ина за рукав его кофты, заставляя оторвать взгляд от фейерверком и посмотреть на себя. Ин смотрит и улыбается, потому что на бледной коже Хёка отблески цветастых искр кажутся чем-то слишком ярким и красивым. Его зимний мальчик расцветает с каждым годом всё больше, именно зимой зацветая невероятной красоты бутоном. — Хён, а помнишь позапрошлое рождество? — Это когда ты позвонил мне по фейстайму и попросил смотреть, как ты наряжаешь ёлку, и той же ночью прилетел в Корею через полматерика с этой же ёлкой, чтобы отпраздновать Рождество со мной? — Ага! — Я тогда подумал, что ты ненормальный, — щурится Ин, пока смотрит, как залп за залпом новые вспышки фейерверков провожают угасающую ночь, вслед за которой наступит новый день их нового года, который будет повторяться с каждым годом раз за разом. — Ты был сразу после экзаменов, раздетый и даже без вещей, а на следующий день чуть не слёг с температурой. Я бы тебе по голове настучал, чтобы ты больше не смел так делать. — Кстати о «делать», хён, — Хёк притягивает Ина к себе, укладывая голову подбородком тому на затылок. — Я не успел тебе сказать сегодня, но я официально забрал документы из американского универа, поэтому теперь буду доучиваться здесь, в Корее. И больше никуда от тебя не уеду. Ты рад? Ин улыбается, мелко посмеиваясь от услышанного. Его почти-ребёнок точно сумасшедший — бросать на кон учёбу в весьма престижном университете ради него, ради того, чтобы быть рядом. Это огромный риск слететь со стипендии и вообще быть отчисленным, ведь делать это посреди года — сущий идиотизм, как сказал бы Сынёп, но Хёк явно так не считал. С появлением их друг у друга в жизни они вообще перестали сомневаться в чём-либо в отношении самих себя. Несмотря на немаленькую разницу в возрасте, социальные и политические взгляды, на абсолютно разные цели и взгляды на жизнь — они были чем-то куда более целым, чем кто-либо другой. Ин учил Хёка чему-то с высоты своего возраста и опыта, а Хёк вносил в их общую жизнь что-то настолько новое и неожиданное, что голова шла кругом. Как, например, новое общее Рождество. — Ты точно сумасшедший, милый. — Но за это ты ведь меня и любишь и не сомневаешься? — Больше жизни, родной. Они по уже старой привычке скрепляют свои слова клятвой на мизинцах и лёгким, совсем целомудренным поцелуем в уголок губ, а за дверью квартиры жмутся приехавшие с другого конца Сеула их общие друзья, привёзшие с собой дух всеобщего веселья и радости. И это Рождество, пожалуй, будет для них одним из самых счастливых в этой жизни.