Грааль

             За забрызганным стеклом полупрозрачного зеркала распахнулась дверь, и молодой мужчина вошел в скудно обставленную обитель греха.       На нем была уличная одежда: кофта с длинными рукавами, которые он закатал, потрепанные джинсы, висевшие на бедрах, кроссовки, видавшие времена и получше. Его волосы цвета колдовской полночи были растрепаны, а кожа белела, светясь оттенками лунного камня. Парню едва исполнилось девятнадцать; Итачи знал это, потому что помнил день появления младшего брата на свет с такой же ясностью, с какой обычно лишь обреченные верующие читают свои покаянные молитвы, не надеясь на искупление.       – Итак, – сказал Саске, повернувшись лицом к зеркалу, идущему вдоль всей стены, – ты снова здесь, м?       Любые намеки на невинность, которую ограниченные, наивные люди могли бы увидеть в младшем брате Итачи, исчезли вместе с медленным движением глаз, загоревшихся понимающим, проницательным взглядом. Это выражение кричало о соблазне. Шептало, что Саске знает, почему люди выкладывают деньги за то, чтобы посидеть на металлическом стуле в чулане, покрытом самыми неблагородными жидкостями рода человеческого. Оно требовало внимания. Шипело, прося еще и еще. И в изящном, отработанном покачивании бедер Саске раздвинул ноги, накрыл ладонью член и начал гладить себя через джинсы.       – Ну же... поговори со мной…       Саске закусил губу, запрокинул голову и посмотрел в зеркало из-под дрожащих ресниц.       – Я знаю, ты хочешь больше, чем просто смотреть.       По крайней мере это было правдой. Итачи хотел гораздо, гораздо больше, чем смотреть, как его брат один дрочит в публичном доме. Он вытер рот тыльной стороной ладони, ощутил двухдневную щетину. Узел его галстука был расслаблен, а рубашка наполовину расстегнута. Его брюки, сшитые на заказ, и блестящие туфли не сочетались с бетонными стенами и тускло освещенным, тесным пространством помещения, в котором стоял запах едкого пота, секса и легких брызг освежителя воздуха, призванных сделать условия более... комфортными для потребителя. Вдоль нижней части зеркала проходила металлическая планка, на которой было закреплено переговорное устройство. Итачи потянулся к кнопке, которая включит голосовую связь между ними, остановился и закрыл голову руками.       Первый раз он решился заговорить вместо того, чтобы позволить Саске по ту сторону зеркала делать все, что он хочет. Итачи был готов к тому, что раскроет себя. И даже когда он связал пару слов, выдал с запинкой несколько слогов и услышал, как искажение превратило его в кого-то другого, он ожидал, что выражение лица Саске изменится, исказится яростью; думал, что этот карточный домик наконец рухнет.       Поэтому, когда лицо Саске осталось прежним, и он не повел себя иначе и не подал никаких признаков того, что знает, кто дышит так тяжело, влажно, прерывисто… Итачи почувствовал минутное облегчение, за которым последовала жгучая досада.       – Ты сегодня стесняешься? – прошептал Саске, и Итачи вздрогнул, когда знакомый голос прозвучал ближе. Он приподнялся и увидел Саске практически у стекла. Итачи отрицательно покачал головой, хотя Саске и не мог этого видеть. Саске был красив, несмотря на излишнюю худобу и усталость. В его ушах виднелись кольца – слишком много, чтобы сосчитать – и у него был проколот язык.       Итачи хотел целовать Саске, пока их губы не потрескались бы до крови, хотел чувствовать этот вкус, упиваться смесью крови и металла, пока не утонет в ней.       – Или на этот раз ты просто решил сыграть по-другому? – спросил Саске шепотом, а Итачи был заворожен тем, что его неподвижные глаза не бегали по зеркалу. Они не выражали самоощущения, были почти лишены любопытства или интереса. Смотрели в никуда, потерянно и одиноко.       Или, может быть, ему лишь показалось.       – Ты покупаешь мою сладкую попку на целый час, и ни слова, м? Нужна маленькая подсказка? Хочешь, я расскажу тебе, что бы я сделал, если бы ты был по эту сторону стены?       Пульс Итачи сильно участился, пот выступил подмышками и на лбу. Нет, черт возьми, он не хочет, чтобы Саске сделал это. Она и без того была ужасна – эта особая разновидность страдания. Итачи уже готовился присоединиться к их отцу в отдельном месте на самом нижнем кругу ада. Итачи и дорогой старик-отец могли бы париться в кипящих котлах и вместе плакать о том случае, когда Фугаку застал Саске, делающего минет другому парню. Они могли бы медленно вращаться на вертелах, пока им разрезают животы и вытягивают внутренности наружу, и при этом обсуждать то, как Фугаку до крови избил Саске и сломал руку блондину, когда тот попытался вмешаться. Они могли бы лежать, пока их веки отрезают тупым ножом, и в красках вспоминать, как Итачи выбежал в коридор в пижаме, умоляя отца понять, а Саске – не уходить. Их бы медленно протыкали пиками через задницу, и они спорили бы о том, что произойдет первее: Саске уйдет или Фугаку отречется от своего младшего сына как от педика, которому никогда больше не позволит позорить их дом.       И как раз перед тем, как демоны пришли бы вырезать их языки и смотреть, как они снова умрут, истекая кровью, Итачи мог бы повернуть зияющие дыры глазниц к отцу, улыбнуться разорванными деснами и наконец признаться, что он в своей комнате слушал, как хорошо его младший брат умеет отсасывать, и дрочил на звуки, которые издавал, приближаясь к разрядке, тот блондин. Итачи мог бы хихикать, пока отец орал бы на него, и объяснять, что это были грехи настоящей трусости, потому что он был в ужасе от идеи последовать за Саске.       Если бы младший знал, кто он такой, если бы подозревал, или, что еще хуже, если бы Итачи сам непреднамеренно рассказал всю историю, пытаясь вернуть Саске домой…       Потому что он бы попытался, не так ли? Попытался бы расставить приоритеты в своих потребностях и рационально осмыслить безнравственность, если это значило бы, что Саске сжалится, смирится с характером отца, вернется с улиц. Попытался бы, понимая, что потерпит неудачу; точно так же он понимает, что Саске убил бы его, узнав о его неподконтрольных чувствах.       Итачи убеждал себя, что остался, закончил университет и терпел отца лишь с целью получить доступ к его инвестиционному фонду. Итачи следил за младшим братом через слухи, молву и устаревшие сплетни. Слышал мерзкие россказни о неудачных отношениях, о принимаемых наркотиках и о последнем известном местонахождении. В их огромном городе парень мог найти деньги на еду и вещества, способные заглушить боль, в любом переулке, в туалете подземки или арендованном гостиничном номере. Итачи подозревал, что Саске наказывает себя или считает, что по каким-то причинам заслуживает этого пути к окончательному саморазрушению. Без сомнений, Саске не заставляли работать в этой адской дыре. Он совершенно точно мог найти решение получше. Должно быть, гордость заставляла его вращаться в низших кругах, ведь должен же был найтись богатый папик, достойный покровитель, заботливый друг…       …старший брат с парочкой миллионов на банковском счету и тысячей фантазий о том, как его младшенький полностью раздет, стоит на коленях, кричит, стонет, отсасывает, умоляет.       – Я бы начал с твоего рта, – Саске облизнул губы, покрасневшие от укусов, и провел обеими руками по волосам. – Я бы позволил тебе залезть ко мне в ротик. Трахнуть меня поцелуем.       Итачи застонал; снова потянулся к переговорному устройству, но остановился, когда ладони Саске скользнули вниз к плечам и остановились у груди. Он склонил голову вбок, открыв взору худую шею, словно подставляя ее для укуса.       – Я хочу, чтобы ты трогал меня. Хочу грубо. Хочу нежно. Хочу все, что нравится тебе.       Он потянулся и сорвал с себя кофту, отбросил ее в сторону, обнажая грудь перед ненасытным взглядом Итачи. Саске растирал свою кожу – бесцельно, все сильнее и сильнее, пока на ней не расцвели розовые полосы.       – Давай же... Я знаю, что ты там. Ты знаешь, что ты мой любимчик. Ты знаешь, я ждал твоего возвращения. Скажи мне, что ты сделаешь со мной. Скажи мне, что я должен сделать.       Подавляя желание выругаться, Итачи расстегнул брюки и щелкнул переключателем связи. Загорелся зеленый свет, и теперь все системы зла были готовы к работе. Итачи прислонился к стене, наклонившись вперед со стула, дыша прямо на стекло. Саске ждал, но Итачи не мог собраться с силами. Он был слишком занят, стягивая с себя шелковые боксеры и проклиная пальцы и руки Саске. Иррациональная, непонятная, всепоглощающая ревность бушевала в его крови. Это он должен ласкать эти изящные мускулы, выступающие тазовые косточки, эти шрамы, оставшиеся после падения с велосипеда. Это он должен сжимать эти соски с гораздо большей силой, чем у дразнящих, легких прикосновений Саске. Итачи будет жесток и беспощаден, пока Саске не начнет задыхаться, извиваться и умолять. Это чертово расстояние просто сводило с ума – чистейшая форма мучения, и Итачи стонал под тяжестью гнева, страсти и отрицания.       – Боже, да…       Саске отодвигался назад, пока его ноги не оказались на краю матраса, расположенного прямо на полу. Он был всего в нескольких футах от Итачи. Снести стену, сделать пять шагов – и Итачи прижмется к Саске.       – Это должен... должен быть я… – во рту было сухо и липко.       – Должен ты, что? – спросил Саске хрипло, как будто с улыбкой. – Делать это?       Саске расстегнул молнию и начал невыносимо медленно стягивать джинсы вниз. Под ними не оказалось ничего, и при виде его почти возбужденного члена Итачи сглотнул.       – Я не раздену тебя, пока твой член не упрется мне в бедро, твердый как сталь, – прорычал Итачи.       Голова кружилась от нетерпения и адреналина.       Саске остановился, засомневавшись на долю секунды; однако было еще достаточно времени, чтобы терзать и ранить сердце Итачи.       – Да? – ободряюще ответил Саске и обхватил свой член, проводя рукой. – Как ты доведешь меня до этого?       – Я начну с твоего рта.       Итачи стиснул зубы, оскалившись, когда Саске тяжело вздохнул.       – Я буду целовать тебя и гладить везде сквозь одежду. Месить твою задницу как тесто. Трогать между ягодиц. Затем я перейду на твою шею и оставлю на ней ошейник из засосов.       Саске хмыкнул, задышал быстрее; его эрекция усиливалась.       – Мне понравится.       – Я знаю, что понравится. Ты будешь тереться о мою ногу, как похотливая сука во время течки.       – Ммм... да... Я буду дрочить тебе через штаны.       Итачи усмехнулся и наклонился ближе к переговорному устройству.       – Почему ты думаешь, что я позволю тебе?       – Почему ты думаешь, что сможешь меня остановить?       Эта насмешливая провокация заставила руку Итачи потянуться вниз. Он крепко сжал член кулаком и начал скручивать, сдавливать кожу вокруг головки.       – Не я помешаю тебе. Это будут кожаные наручники, которыми я приковал тебя к изголовью кровати.       – Ох…       Плечи Саске поднимались и опускались; он накрыл ладонью сосок и тер его, а другой рукой продолжал дрочить.       – Извращенец… Ты никогда не делал так раньше…       – Нравится?       Кулак Саске стал двигаться быстрее.       – Да, черт возьми!       – Ммм... А я подзаработал денег… Хорошо потрудился за последние пару недель…       – Думал заехать и увезти меня на вечеринку?       Итачи вынужден был остановиться, иначе он подошел бы слишком близко к разрядке. Его член был весь в скользкой смазке, яички подтянулись. Сожаление и чувство вины разрывали его на куски, и он зарычал в динамик:       – Да. А теперь разденься.       Саске снял джинсы за считанные мгновения.       – Ляг на спину. Раздвинь ноги. Не трогай себя, пока я не скажу.       – Блять.       Саске практически упал на кровать, согнул колени и широко раскинул бедра. Он схватил тонкую подушку без наволочки и сунул ее себе под голову, чтобы приподняться и посмотреть на свое тело.       – Раздвинь ягодицы, – приказал Итачи.       Саске сделал то, о чем его просили; его вход сжался.       – Нравится смотреть на эту маленькую дырочку?       Итачи вздрогнул.       – Не так сильно, как мне хотелось бы попробовать ее на вкус.       Саске выдохнул резко, хрипло.       – И не так сильно, как я хочу, чтобы ты сделал это.       Хотя Итачи знал, что это была фальшь, он воспринял слова Саске как правду, которой – он был уверен – в них на самом деле ни капли не было. Все внутри сжалось от жара и боли, и это хорошо отвлекло его, так что он смог снова прикоснуться к себе: грубые движения от основания к головке.       – Тебе нравится, когда тебя вылизывают?       – Да…       Саске вцепился пальцами в бедра, и Итачи пришлось проглотить стон разочарования и зависти.       – Нравится, когда твою дырочку ласкают? Лижут? Поедают?       Итачи с трудом узнал в этом адском, скрипучем голосе свой собственный; отбросил ненавистные мысли о том, сколько других мужчин делали это с Саске.       – Господи…       Пальцы на ногах Саске сжались, его член вздрогнул.       – Я нагну тебя, использую слюну и свой язык, чтобы расслабить тебя, и буду трахать тебя пальцами, пока не разработаю твою дырку.       – Мхмм... да... блять…       – Я буду смотреть, как ты корчишься и дергаешь за наручники. Буду слушать, как ты умоляешь выебать тебя, и не подумаю о милосердии.       Саске захныкал, и это прозвучало слишком неподдельно.       – Блять... Можно мне подрочить?       – Нет.       – Иди к черту!       Саске потянулся к члену, но остановился, сжав дрожащую ладонь в кулак, и Итачи прочувствовал на себе новый уровень пыток с нарастающей силой. Он сказал себе, что Саске никогда не слушался никого, кроме него. Он позволил себе на три секунды отвлечься на фантазию, в которой все это было игрой: он и Саске – любовники, и это их грязная шалость, которой они любят предаваться, а в жизни Саске не существует ничьих рук, губ или любви, кроме его – Итачи.       – Оооох…       Ножки стула скрежетали о пол, и Итачи вытер лоб рукавом, перебрасывая длинные волосы назад через плечо.       – Я должен… – сказал Саске, и Итачи переключил внимание, вернувшись из темных коридоров собственного разума. Саске снова поглаживал себя, и нижняя часть его тела изгибалась волнами.       – Не кончай пока что… – невнятно пробормотал Итачи.       – И что ты мне сделаешь… Проберешься сюда и остановишь?       Надежда, которая почудилась Итачи в этих словах, была самообманом. Он знал это. Но он все равно встал, положив одну ладонь на зеркало, и его бедра начали покачиваться в такт движениям руки на члене.       – Я бы пробрался… но я на грани. Хочу посмотреть, как ты трахаешь себя пальчиками. Знаю, тебе это нравится.       Саске едва закричал, но сумел подавить звук, засунув пальцы в рот. Влажные, скользкие звуки коснулись ушей Итачи, заставили холодок надвигающейся разрядки пробежать по его спине, а Саске потянулся рукой вниз, чтобы выполнить просьбу Итачи. Он любил анальные игры, любил чувство наполненности. Если Итачи узнал об этом не на таких незаконных встречах, значит, это определенно было что-то, что он помнил еще с тех времен, когда прижимался ухом к стене и слушал, как брата имеют его тайные любовники.       Итачи всегда кончал, сопровождаемый грозой пугливого отвращения и жгучей ревности, когда Саске начинал издавать точно такие же прерывистые стоны, как сейчас – пока Итачи мог смотреть. Саске засовывал в себя мокрые блестящие пальцы, в то время как его вторая рука беспорядочно металась; Итачи копировал ее ритм.       – Я… нгх… кончаю… – прошептал Саске, закрыв глаза.       Его лицо, шея и грудь покраснели, рот раскрылся в беззвучном крике, когда струйки наслаждения легли на его живот.       – Это должен быть... я… – прохрипел Итачи, продержавшись еще минуту, прежде чем оргазм захлестнул его и сбил с ног. Он пошатнулся от этой силы, содрогаясь в ослабевающих вспышках, и рухнул на стул, как только все было кончено. Он положил локоть на колено; испачканная рука безвольно болталась. Когда блаженство стихло, он сел неподвижно, не зная, что с ним будет: закричит ли он, заплачет или потеряет сознание.       – Спасибо, – сказал Саске, и Итачи вздрогнул.       И вот Саске снова стоял у зеркала, касаясь его лбом. Он ухмыльнулся и слегка пожал плечами, как будто думал, что Итачи сочтет странным получить благодарность от того, кем только что воспользовался как шлюхой; но ему было все равно.       – Я...       – Что?       Саске не знал, что в этот момент встретился взглядом с Итачи.       – Ничего.       Саске вздохнул и взял полотенце с шаткого деревянного стула.       – Как скажешь. Всегда приятно, когда приходят постоянные клиенты. Если у тебя снова возникнет желание, ты знаешь, где меня найти.       Он вытер сперму, кое-как приводя себя в порядок.       – Да.       – И знаешь… – вернулось то хитрое, наигранно-застенчивое выражение лица; Итачи ненавидел его: хотелось стереть эту мышечную память с губ, с подбородка, из разума Саске. – Еще немного деньжат из того, что ты заработал – и ты получишь ключ от этой комнаты.       Итачи затошнило. Ему стало плохо от сотни воображаемых картинок: потные незнакомцы, отчаянно трепыхающиеся над братом, который обычно прибегал к Итачи во время грозы, который просил его читать сказки на ночь вместо отца, который рассказывал ему о том, что он гей, за украденной бутылкой вина, проливая перед ним бесконечный поток слез. Он не мог остановить, исправить или излечить это, не осудив себя самого, и в этом нескончаемом страдании он был и оскверненным истцом, и нетерпимым ходатаем.       – Ты в порядке? – немного встревоженно спросил Саске.       Итачи зажал рот ладонью, чтобы заглушить неподконтрольные, лишние звуки.       – Вполне, – хрипло ответил он, когда снова обрел дар речи.       Саске изучал стену между ними.       – Знаешь, я понимаю.       – Понимаешь?...       – Тебе нравится смотреть. Говорить, – Саске пожал плечами. – Неважно.       – Я... есть… есть еще. Больше этого. Больше… мне нравится.       Давясь желчью, Итачи ждал момента, когда праведный молот разоблачения поразит его. Будет вполне уместно, если он окажется пойман вот так – напряженный и дрожащий, в публичном доме, с обмякшим, вялым, влажным пенисом, бесполезно свисающим из штанов.       – О, правда? – спросил Саске с явным интересом и настолько же явной усталостью.       – К-к… конечно…       Когда Итачи уже ничего не мог предложить, Саске тихо фыркнул, показывая свое полное равнодушие.       – Как скажешь.       Он улыбнулся; его неискренность была смертельным ужасом для Итачи.       – Ты меня знаешь, – сказал Саске, схватив свою одежду и направившись к двери, ведущей в гнусные недра миров, лежащих далеко за пределами досягаемости Итачи. – Я всегда то, что ты хочешь.       Итачи стоял в кабине, пока стук не сообщил ему, что его время истекло. Он собрался, заплатил, оставил чаевые и побрел к такси, сгорбившись и опустив голову под нестерпимой тяжестью поражения.