Поймешь

Злость накрывала с головой, кипятя мозг и вызывая почти неконтролируемое желание что-то сломать. Желательно шею тем выродкам, из-за которых его бравый детский садик снова чуть не словил каждый по пуле. Или ноги самому детскому саду. Ходить не смогут, но хоть с большей вероятностью доживут до конца обучения. Глубоко вздохнув, Комбат попытался разом применить все известные техники по успокоению разбудораженных нервов. Помогало слабо, но по крайней мере он понял, что прямо сейчас никого не убьет. В дверь робко постучали. — Заходи, — рявкнул он, гадая, кто решился первым. Сказано было: «Через пятнадцать минут по очереди». Сомнений в том, что ждет «солдат» за закрытой дверью, Комбат постарался не оставить. Во всяком случае, судя по побледневшим вытянувшимся лицам, они поняли все правильно. Аня смотрела прямо перед собой, лицо ее окаменело. — Я велел вам с Евдокией идти к Княгине, — рявкнул он. — Дуся пошла, — на лице девочки не дрогнул ни один мускул. — А ты? — А я со всеми, — просто сказала Аня. И он вдруг понял, что дальше что-то говорить бессмысленно. Все отлично понимали, что Княгиня пожалеет и наказывать не станет. Но девице снисхождение явно не требовалось. Всем бы мужчинам такой хребет. — Ложись, — он кивнул на узкую застеленную койку, складывая вдвое тяжелый армейский ремень. Заставлять ее раздеваться даже не пришло в голову, уже ведь почти взрослая девушка. Андрей, которого Комбат ждал первым, вошел сразу, как только Аня на слегка деревянных ногах вышла из кабинета. Он явно пытался казаться столь же невозмутимым, как подруга, но не сильно-то в этом преуспевал. Руки его ощутимо тряслись, а когда мужчина велел спускать штаны и ложиться, лицо из пепельно-белого стало алым, будто знамя с серпом и молотом. Конечно, он не выглядел ребенком, которого кто-нибудь когда-нибудь порол. Стоило предположить, что он был из тех, кого за провинности лишали карманных денег и не покупали дорогие игрушки. Что в его случае могло быть страшным наказанием, ведь он был выходцем из мира, не предполагающего ущемленности в средствах по любой другой причине. К чести мальчишки, он держался изо всех сил, хотя бил Комбат не сильно-то щадя. Алые борозды раскрасили худые ягодицы сплошняком и лишь тогда карающий ремень был опущен. Плечи Андрея слегка дрожали и Комбат счел уместным отвернуться на минуту, чтобы «не увидеть», как трясущаяся рука поспешно пытается стереть влагу с зареванного лица. Покрасневших глаз от ждущих снаружи товарищей не спрячешь, но пусть думает, что хотя бы командир не заметил. А вот Вадик в молчаливого партизана играть не пытался. Настолько не пытался, что начал ругаться и вырываться буквально через пару ударов, так что, в конечном итоге, юного компьютерного гения пришлось держать. Зато когда порка завершилась, Комбат с изумлением понял, что выглядит мальчик вполне себе бодрым. После словно пыльным мешком прибитых Андрея и Ани это стало почти приятным сюрпризом. Кажется, хоть один из них слушал Комбата на уроке, когда тот рассказывал, что не обязательно терпеть боль молча. Ринат зашел последним. Он молчал, глядя в пол с тем же немного злым безразличием, с которым обычно выслушивал любые замечания. Говорить, что делать, не пришлось: сам стянул штаны и бухнулся ничком, пряча лицо в сплетение тощих смуглых рук. Он не плакал и даже не дрожал, только прикусывал тайком запястье. А когда Комбат разрешил подняться, в совершенно сухих глазах не было ничего, кроме все того же почти усталого ожидания. Этот взгляд уколол неожиданно остро, и мужчина, поддавшись порыву, слегка погладил его по короткостриженной макушке. И вдруг пожалел, что вообще поднял на него руку. Все равно ведь ничерта ничему его боль не научит. Потому что и так привык, что бьют. — Ты хоть понял, за что? — тихо спросил Комбат. — За нарушение приказа, — безразлично пожал плечами Ринат. — За то, что головы свои дурные в петлю суете, — чуть резче, чем хотел, поправил мужчина. Вот и как объяснить ребенку, не знавшему родительской любви, что кому-то не плевать, если с ним случится беда? Тем более теперь. — Хочешь верь, хочешь нет, я за вас, героев недоделанных, переживаю. — Я могу идти? — Ринат последнюю фразу словно не услышал. Осталось лишь махнуть рукой и отпустить, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Сомнения в правильности решения были минимальными. В конце-то концов, в прошлый раз он пообещал прямым текстом: «Еще одна такая выходка — выпорю». Не сдержать слово — нельзя, так отчего так гнусно на душе?

* * *

После извечного чая, отдающего болотом из-за колодезной воды, аромат бергамота странным образом успокаивал и настраивал на нужный лад. — … так что Княгиня со мной второй день сквозь зубы разговаривает, — закончил он сокрушенно, смыкая пальцы на звякнувшей чашке. — А дети? — Вечер волчатами смотрели, а на утро словно ничего и не было, — Игорь почти растерянно пожал плечами. — Будто забыли. — А такие методы, по-твоему, быстро забываются? — Маршал чуть подался вперед, совершенно притом не меняясь в лице. — Они вообще не забываются, — грубовато отозвался Комбат, стараясь отогнать всплывающие в памяти картины. — И потом, они еще дети, а мне было двадцать. Есть разница. — Есть, — не стал спорить Маршал. — Они еще не настолько чувствуют себя всемогущими, их проще пронять. Игорь хотел было возмутиться, но, не найдясь с ответом, захлопнул рот. Вспоминать нагоняи, полученные в свое время от командира, совершенно не хотелось. Но в чем-то тот был прав, в двадцать лет с такими навыками действительно чувствуешь себя бессмертным. И пробуешь риск на вкус до тех пор, пока тебя не вернут с небес на землю не самыми, порой, приятными способами. Дети, конечно, в этом не уступали — по части нежелания видеть перед собой очевидную перспективу тупой смерти, равных им было не сыскать. Но у них, по крайней мере, не было столько гонору, как у него самого в период обучения.  — Это всегда так мерзко? — Наказывать? Зависит от того, как это воспринимать. Вас с Волком муштровать было достаточно просто. Вы ругались. Княгиня замыкалась, но она и повод себя наказывать редко давала. А вот Блондин… Он умолк, но Игорь и сам все понял. Он до сих пор помнил, насколько ранимым товарищ был в юности и как болезненно воспринимал не только наказания, но и критику. Жизнь конечно закалила его с годами, но как же, должно быть, трудно с ним было поначалу. Смог бы он сам поднять руку на, скажем, Дусю, привыкшую к побоям как к данности и воспринимающую их не как кару за проступок, а как знак собственной никчемности? И вновь мысли перескочили к годам собственного обучения. — Как ты с нами не свихнулся. Маршал пожал плечами. — Одно могу сказать — легче не будет. — Успокоил, — глотнув чаю, чтобы скрыть горько скривившиеся губы, Комбат отвел взгляд. — Я предупреждал, — Маршал слегка качнул головой, будто сам не был рад своей правоте. — Лезть под пули на десятый или сотый раз уже не страшно. Смотреть, как это делают «твои» — страшно каждый раз. Тебе всегда будет хотеться броситься к ним и вытащить за шкирку из-под огня. Комбат кивнул, отставляя пустую кружку и будто ставя в разговоре жирную точку. Нужно было уходить. Его уже наверняка ждали.