"История в линиях твоей ладони"
За все годы медицинской практики в море мне посчастливилось не столкнуться с какой-либо особо опасной фауной, которая потребовала бы неотложной помощи. Однако сегодня это практически случилось. Я проводил исследования на мелководных рифах чуть ниже того места, где лениво застыл "Наутилус" - в той части южных Галапагосских островов, которая оставалась относительно нетронутой в холодные месяцы. Это дало мне прекрасную возможность провести тщательные наблюдения за морскими черепахами, редкими солелюбивыми игуанами и рыбами-крылатками, что считали этот архипелаг своим домом. Однако это также подвергало меня риску случайной травмы - и не только меня, но и моих спутников. Без Конселя, прежде помогавшего мне в работе, я взял в ученики некоторых членов экипажа. Удивительно, но несмотря на то, что все матросы были знакомы с внутренней работой корабля и получали большое удовольствие от морского быта, очень немногие из них проявляли интерес к водным формам жизни в той же степени, как я или капитан Немо. Итак, я выбрал одного из новых членов команды - бойкого американца по имени Рене. Ещё более молодого возраста, что и мой бывший слуга. Рене довольно успешно освоил практику и, хотя и не так браво разбирался в каталогах, обладал искрой любопытства и страсти, которые необходимы любому начинающему ученому. Мы, не торопясь, прочесывали риф, отмечая поведение и охотничьи привычки крылатых рыб с шипами, чьи плавники имели яркий оттенок с пестринками и края, достаточно острые, чтобы шутя вспороть лист бумаги. В глубине души я попытался вспомнить, как лечить такого рода уколы (это редко случалось в моей области, но когда случалось, было весьма болезненно). Я был уверен, что в моей аптечке на борту есть необходимые материалы, хотя часть меня всё же беспокоилась, что я не вспомню, как ими пользоваться. С тех пор как я стал единственным врачом "Наутилуса", я посвятил большую часть своего свободного времени основным методам оказания первой помощи и лечения ран, и совершенно убедился, что отчаянно нуждаюсь в напоминании. Именно в разгар этих тревожных размышлений я заметил возню с другой стороны рифа. Рене прижимал правую руку к подбородку и уплывал от скалы, которую рассматривал до этого. Я схватил лупу и поспешил навстречу, щурясь сквозь полупрозрачное стекло шлема, чтобы оценить ущерб. Он настойчиво взглянул на меня и поднял ладонь. Теперь я мог видеть, что рыба-лев порвала ткань насквозь, и вода в его ладони слегка подкрашивалась кровью. Я махнул ему в сторону корабля, завершая нашу вылазку на сегодня. Когда мы начали возвращаться, я огляделся в поисках вредоносного существа, что ранило моего друга, но увидел только тонкие, как гребень, плавники алой рыбы-льва, исчезающей за скалами - униженной и слегка раздраженной. Я последовал за Рене вглубь бухты, возвращаясь в безопасность "Наутилуса".***
- Как странно. Я создал эту ткань устойчивой к подобным происшествиям. Я работал за прилавком в свете жёлтых ламп субмарины. Моя скромная корабельная "клиника" стала моим личным убежищем; она напоминала мне о днях моей медицинской школы, когда я впервые начал свое путешествие в мир науки и врачевания. По просьбе капитана, я украсил все запасные полки - там, где они были - высушенными окаменелостями и пустыми раковинами, чтобы напомнить себе, что я нахожусь глубоко под водой, а не на улицах какого-нибудь студенческого лазарета на суше. Немо стоял позади меня, держа в руке порваную перчатку водолазного костюма Рене. Он настаивал на его деконструкции, ссылаясь на то, что ему всё равно потребуется новый комплект. Это было правдой: Рене всё ещё вытягивался и почти догнал по росту своего командира. Я, устроившись с другой стороны, убирал мазь, которой лечил его несколько минут назад. Со сдержанным удовлетворением от того, что еще один пациент прошел успешную терапию, я убрал флаконы и материалы в шкафчик над головой и вытер стойку тряпкой, пропитанной спиртом. - Ни одно изобретение человека не является полностью непобедимым для творений природы или шипов взволнованной рыбы-льва, - ответил я, надеясь не слишком покровительствовать ему в его гордости. - Полагаю, так. С ним всё будет в порядке? - Разумеется. Легкое покалывание и онемение руки, да, но ничего серьезного. Он сможет вернуться к своим обычным обязанностям на следующей неделе. Удовлетворенный ответом, капитан кивнул. - Хорошо. Еще раз благодарю вас за ваши услуги, профессор. Несмотря на то, что я провел на корабле уже большую часть холодного сезона, я чувствовал, что у него по-прежнему был сдержанный интерес побаловать меня комплиментами и избавить от приказного тона, коим он одаривал свою команду в прошлом. Это было совершенно излишне, но не совсем нежелательно. - Я просто обеспечиваю благополучие экипажа, вот и всё, - я обернулся и посмотрел, как капитан держится. Его руки - я любил рассматривать их, прослеживающими кнопки на панели управления, сжимающими штурвал в навигационном отсеке и изредка замирающими в моих собственных ладонях. Они были загорелыми (или же просто смуглыми от природы?), покрытые бороздами и складками, что делали его первоначальные касания грубыми и мозолистыми. Со временем я научился принимать это бессердечное прикосновение таким, каким оно было: просто результатом жизни, наполненной трагедией, и тяжелой работы по её исправлению. Капитан всё ещё не привык к столь тесным контактам. Я редко слышал истории о том, как он получил свои шрамы. Постепенно я узнал достаточно, чтобы собрать воедино запутанную историю капитана "Наутилуса", но она не была приятной. Он всегда испытывал отвращение к прикосновениям. Потребовалось много маленьких шагов, чтобы просто положить голову ему на плечо. Будучи практикующим врачом я сразу заметил, что его тело всегда было горячим. Это шло рука об руку с тихим, кипящим гневом, который, казалось, следовал за ним, привязанный к самому его существу, как ракушка к скале. "Возможно, именно поэтому он ушел в океан", - рассуждал я. Ему нужна была кроткая, скромная природа морей, чтобы подавить свой гнев. Пока он изучал море, я надеялся, что он тоже мог заглянуть внутрь себя. Я надеялся, что он со временем научится относиться к себе с той же заботой, с какой относился бы к любому существу, населяющему эту стихию. И прежде всего, каким бы эгоистичным это ни казалось, я надеялся, что тоже несу ответственность за эту метаморфозу. Охваченный глупым романтизмом, я взял его ладони в свои и стал ждать, надеясь, что не отпугну его. Я не сделал ни резкого движения, ни каких-либо комментариев. Казалось бы, этот загадочный человек блестяще справлялся с многозадачностью, пока дело не доходило до проявления привязанности. Я провел большими пальцами по линиям его ладони. Я никогда не был суеверным человеком, но мне казалось, что в этих переплетениях таится какая-то история. История о том, как эти руки протягивали каждому из отчаявшихся людей, ступившему на этот корабль; о том, как они неустанно трудились в каком-нибудь тайном убежище или на диком пляже, создавая чертежи и возводя стены этого великолепного судна; о том, как они в какой-то момент - в потерянное время и в потерянном месте - защищали родных, пока их не разлучили. И вот теперь создавалась история, где принимал участие я - та, в которой человек, заблудившийся в море, пересекся с другим, имеющим намерение изучить всё в его огромном бассейне, включая беженцев с земли. Он глубоко вздохнул. Я положил голову ему на грудь и начертал на его коже слова моей главы из жизни этого человека; ещё одна повязка легла на кровоточащую рану, которая, может быть, со временем заживёт. В конце концов, это была моя работа, верно?