Коктейль

      В виде на Москву-Сити Субботин находит что-то завораживающее. Все эти замысловатые формы башен, друг на друга лишь изредка походящие, стеклянные фасады, каждым своим квадратиком как-то по-своему отражающие солнце… Каждый этаж небоскрёба словно скрывает множество тайн.       Совсем как люди.       И вопрос остаётся только один — даже не о том, будут ли эти тайны раскрыты, а как скоро это сучится. Субботину ли не знать, что всё рано или поздно становится явным. Хочешь ты этого или нет. Он не один год скрывал от коллег последствия одного из своих ранений, правду резонно открывая разве что Рогозиной, и не потому, что довериться опасался. Нет. Попросту жалости в свой адрес не мог допустить, какой-то опеки, от сложных заданий попыток оградить.       — Привет, — знакомым голосом доносится из-за спины. Лёня не поворачивается даже, и без того узнавая подругу. Она делает ещё пару шагов и опускается на лавочку рядом с ним. — Ну, как ты?       — От ФЭС не скрыться, — усмехается старлей, но выходит у него это не так чтобы весело, и всё же поворачивает голову влево. — Привет, Юль.       Он продолжить разговор не спешит, в который раз за проведённые на этой лавочке минут тридцать переводя взгляд на бирюзовым отдающие башни столичного небоскрёба. Словно тайны его узнать стремится, не одним таким, рассекреченным, становясь.       Юля вглядывается в профиль напарника пару мгновений, будто его привычную, такую родную улыбку надеясь вот-вот разглядеть, переводит взгляд на прислоненную к лавочке чёрную трость, и тут же отводит в сторону, не в силах терпеть такую картину. Она и сама устремляет взор на Сити, не зная, что хочет рассмотреть.       — Тошно как-то, — признаётся Субботин. — Вроде бы, дело закрыто, виновные ждут своего заслуженного наказания… но так паршиво на душе. Понимаешь? — он переводит на неё глаза, и Соколова, казалось бы отрешённо, кивает.       — Понимаю, Лёнь. Понимаю.       Они сидят в тишине не одну минуту. Думают каждый о чём-то своём. Может, о чём-то общем… Не имея никакого настроения насладиться напитком, вертят в руках стаканчики с кофе. И отчётливо понимают, что не каждая встреча с давним и, казалось бы, ничем не угрожающим товарищем приводит к чему-то хорошему.       Им ли не знать.       — Самое ужасное, что коктейль Платона сработал.       — В каком смысле?       — Мне как-то… плохо без Анны, — признаётся Субботин, куда-то вдаль отводя взгляд. Будто бы в зелени парка ответы на все свои терзания отыскать надеясь. Словно всю эту тошноту и паршивость с души потерять полагая. Или же просто затеряться во всей этой листве желая, в ветвистых кронах. — Всё время о ней думаю. И там, в подвале… я вроде бы даже влюбился.       — Не без неё тебе плохо, — машет головой Соколова, уверенная в своей правоте. — А от всей этой ситуации. Похищение, угроза не встать, предательство друга… Лёнь, он столько всего вкачал в тебя. Там не то что Анна, Кикимору болотную встретишь — влюбишься. Поверь, я знаю, о чём говорю.       Соколова замолкает, куда-то под ноги устремляя свой взгляд. А в памяти по новой оживают зимние события в Циолковске: встреча со старым возлюбленным, посиделки «на Марсовом поле», как называют тот двор местные, съехавшая, как в тот момент казалось от любви, крыша… и его, Лёнькины, глаза по утру.       — Мне тоже казалось, что я по новой влюбилась в Мельника. А потом в крови такой коктейль оказался… не лучше, чем в твоей.       Она его взгляд чувствует на себе, но встречаться с ним не спешит. Куда-то в кроны деревьев вглядывается — на самом-то деле отрешённо, и вместе с Лёней свою порцию поганости растерять в листве оказывается не прочь.       — Прогуляемся? — спрашивает у подруги Субботин и после этого всё же получает возможность заглянуть ей в глаза. — Я правда сейчас не так чтобы очень быстр.       — Это пока, Лёнь, — улыбается ему майор, поднимаясь на ноги и не позволяя себе помогать ему встать. Обидится ведь и изводить себя мыслями, что он не беспомощный станет. Нарушит план восстановления… себе же навредит. — Побегаем ещё на время. Обязательно. А сейчас куда нам спешить?       Стаканчики с кофе забываются на скамейки, вместе с собой оставляя как будто все те тревожащие и старлея, и майора мысли. В бодрящем напитке, топя их паршивость и тошноту, воспоминания и тревоги, смешивается отнюдь не приятный коктейль, и оперативников, вроде как, отпускает.