Клуб сломанных вещей

      День первый. День. Рио.       Свобода. Именно это слово раз за разом кричат люди вокруг. Я чувствую, как Манила обнимает меня, как сильная ладонь Хельсинки стискивает моё плечо. Я глупо улыбаюсь. Чуть больше суток назад я потерял свою любовь, но сейчас я улыбаюсь, как дурак, пока мои волосы ворошит мозолистая рука Палермо.       «Свобода» - кричит Матиас, вернее Памплона, практически лёжа на Боготе. Мужчина делает глубокую затяжку сигары и выдыхает в воздух густой клубок дыма, заставляющий меня и ещё пару человек закашлять.       Однако радость и крики затихают уже через минут пять. Эйфория уступает место обычной усталости. Марсель по правую руку от меня, вспомнив, что не спал уже суток трое, упёрся макушкой в мягкую обивку вертолёта и мирно дремал. Денвер закинул ногу на противоположную лавочку, где-то между Палермо и Хельсинки, и пытался устроиться поудобнее, не потревожив при этом разместившуюся на его плече Стокгольм. Где-то в другом конце вертолёта тихо беседовали Профессор и Лиссабон, а в полуметре от меня Памплона громко и неустанно что-то рассказывал то ли Боготе, то ли всем сразу. Но его голос я слышал слабо, постепенно он и вовсе угасал в моей голове, в отличии от звука лопастей вертолёта, который становился все громче и громче, заполняя собой все пространство.       Перед глазами встала картина месячной давности: я лежу на полу такого же вертолёта, как этот, в ужасно неудобной позе. Мои руки и ноги прочно связаны за моей спиной, суставы вывернуты, я чувствую ужасную боль чуть ниже живота - кажется, я обо что-то порезался и очень сильно. Я все ещё ощущаю соленную воду в своих лёгких, так же как и ощущаю горький вкус кофе во рту. За последние сутки в меня влили тридцать или сорок чашек, из-за чего я так и не мог уснуть.       Последняя пытка была особо ужасной - меня топили. Я несколько раз терял сознание, но меня откачивали и снова опускали в воду. Так продолжалось часов десять или двенадцать, может больше, судя по тому, что за время моей пытки солнце уже успело взойти и снова скрыться за горизонтом.       И весь полет от старой пыточной к новой я слышал звук вертолетных лопастей. И снова слышу их сейчас.       Мне неожиданно становится жарко, а на грудную клетку будто положили тяжёлый камень, из-за которого я не могу нормально вздохнуть. Мои руки начали дрожать и я поспешил скрыть их в рукавах своей кофты. Мысли путались, я ощущал кашу в своей голове.       «Паническая атака» - сразу определил я. Не в первый раз со мной это случается за последние несколько дней. Только вот до этого я встречал приступы либо в одиночку, либо в компании Стокгольм или (что было всего пару раз) в компании Денвера. А сейчас я нахожусь в компании людей, которые испытывают вселенской счастье от удачно прошедшего дела и которые совершенно не знакомы с моей проблемой. И я, если честно, и не собирался посвящать их в это. Мне не хотелось казаться психом в их глазах.       Приступ ухудшался. Дышать становилось сложнее, руки пришлось спрятать в карманы, а образы перед глазами становились все более четкими и реальными. Мне казалось, что я нахожусь не здесь, а на полу военного вертолета, в ногах Алисии Сьерры и еще бог знает кого. Я терял контроль и это было единственное, что я мог разобрать в своей голове, наряду с животным страхом смерти.       Я через силу сделал глубокий вдох и медленный выдох. Попытался собраться с мыслями. К собственной удаче, у меня получилось. Сквозь шум и треск вертолетных лопастей я услышал свой внутренний голос, твердящий о том, что все хорошо и что приступ не такой сильный, каким мог бы быть, а значит, я легко с ним справлюсь. Внутренний голос почему-то отдаленно напоминал голос Стокгольм и Токио. Тихий, успокаивающий, вселяющий надежду.       Я смог вспомнить, что мне говорила Стокгольм во время моего первого приступа. Она сказала, что надо попытаться сконцентрироваться на чем-то отвлекающем, попытаться заговорить с человеком или еще что-то. Мне понадобилась вся моя внутренняя сила, чтобы, не выдав своего состояния, попытаться вклиниться в тот бесконечный поток слов, что издавал Памплона.       Он говорил громко, быстро, но очень чётко. Рассказывал полу-спящему Боготе какую-то историю на грани реальности и полнейшего бреда. Я всеми силами пытался выудить из его слов хоть какой-нибудь смысл и, кажется, это начало помогать. Его слегка хриплый голос постепенно вытеснял треск лопастей из моей головы. Дышать стало легче. Я сделал несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. Тремор стал заметно слабее, хоть и не прекратился полностью. Образ Сьерры таял перед глазами. Приступ практически сошел на нет.       - Так, во сколько ты говоришь, у тебя появился первый байк? - задал я вопрос Памплоне, когда тот, видимо разочаровавшись в собеседниках, затих. Парень улыбнулся, как-то излишне добродушно и просто и снова завел свою бесконечную словесную шарманку, а я был только рад. Лучше уж слушать байки Памплоны о его бурной жизни, чем слушать стук собственного сердца в ушах.       День первый. Вечер. Стокгольм.       Место, которое на ближайшие несколько месяцев станет нашим новым домом, было поистине необычным. Находилось оно на территории богом забытого острова, где-то районе Южной или Центральной Америки. В гуще леса, в десяти минутах быстрой ходьбы от ближайшего поселения располагалось наше "Имение", как окрестила это место Манила.       "Имение" издалека можно было спутать с совсем маленькой деревушкой и представляло оно из себя большое двухэтажное здание, вокруг которого было расположено около дюжины маленьких домишек и построек различного предназначения. Центральное здание сразу получило звание Главного дома и вмещало в себя три спальные комнаты, просторную гостиную с не менее просторной кухней и два санузла. Спальни в Главном доме беспрекословно были отданы Профессору, Лиссабон и их маленькой семье в лице Паулы и Мариви, но остальное пространство Главного дома считалось общим.       Оставшиеся жилые домики прозвали "бунгалами", потому что по своему устройству они напоминали те самые туристические домики, без каких-либо удобств, которые за баснословные деньги сдавали туристам в курортных странах. Наш с Денвером дом был самым большим, относительно остальных и состоял из небольшой террасы и углообразной комнаты. В доме была широкая, но низкая кровать, что создавала ощущения сна на самой земле, маленький холодильник, который в отелях использовали в качестве мини-бара, детская кроватка и просторный шкаф. Туалет и душевая отсутствовали (данные удобства располагались на улице отдельно, в узких деревянных коробках со скрипящими дверями) и единственным напоминанием о цивилизации была тусклая лампа, стоящая в самом углу, и маленьких телевизор, показывающий спутниковое телевидение из двадцати каналов на разных языках.       Остальные жили поодиночке, кроме Матиаса, то есть Памплоны, который каким-то одному ему известным способом уговорил Рио поселиться вместе с ним. Большее удивление вызвало разве что твердая убежденность Палермо в том, что ему и Хельсинки будет намного лучше жить раздельно. Палермо утверждал, что все это необходимо из соображений свободного пространства и удобства, но Хельсинки, хоть и согласился почти сразу, был явно расстроен таким исходом событий, что было видно по его глазам.       Разбирая вещи по шкафам, я смотрела в окно, где видела Денвера, играющего в какую-то крайне активную игру с Цинциннати. Его рана в руке еще не зажила нормально и я замечаю, как он болезненно кривится, когда неудачно подбрасывает Цинти и тот падает ему на больное место.       В нескольких метрах я вижу Рио, сидящим на деревянной лавочке. На шее у него болтается жетон с его собственным именем - единственное, что осталось от Токио. Неожиданно мне вспомнились наши разговоры в Банке Испании, когда Рио рассказывал мне о своем пережитом пыточном опыте и о том, что его начали мучать кошмары и панические атаки. Я перевожу взгляд на Денвера и снова на Рио, после чего делаю незамысловатое заключение о том, что никто после этого ограбления не остался здоров. Кто-то поврежден физически, как Денвер или Хельсинки, кто-то травмировать психологически, как тот же Рио....или как я.       Несмотря на то, что стрессовость ситуации заметно упала после выхода из банка, меня все еще продолжали мучать призраки этого ограбления. Пару раз мне казалось, что меня зовет Токио, и я была готова поклясться, что видела в толпе людей на улице Артуро. Я не рассказывала Денверу об этом, как молчала и о том, что у меня временами стали мелко дрожать руки и учащалось сердцебиение. Я, конечно, доверяла ему, но боялась, что он разведет по этому поводу слишком большую панику или попусту сочтет меня сумасшедшей.       Вечером все собирались на "семейный" ужин, который организовывался в беседке за Главным домом, чтобы отметить удачное прошедшее дело и почтить память погибших. Денвер стоял в дверях, одетый в какую-то излишне яркую рубашку, которую купил без моего ведома еще в Индонезии.       - Может, ты все-таки передумаешь? - произнес он тихо и как-то умоляюще. Я отрицательно покачала головой.       - Уже поздно. Нужно искупать Цинти и уложить его спать.       - Позови кого-нибудь из прислуги, они все сделает как надо, - предложил Денвер. В нашем "Имении" жили несколько человек обслуживающего персонала: повара, уборщицы, садоводы и другие. Конечно же, если бы я попросила их помочь с Цинти, они бы беспрекословно согласились, но все-таки, мне все хотелось сделать самой.       - Денвер, я не видела нашего сына... - тут я осеклась, запоздало осознавая, что с момента нашего отъезда в Испанию едва ли прошла неделя, которая ощущалась как год, - Я не видела его, по ощущениям, целую вечность. Я хочу провести этот вечер с ним.       Я не хотела, чтобы Денвер чувствовал себя неловко от того, что ему приходится оставить жену с ребенком и уходить на вечеринку. Но в его глазах я заметила толику стыда и поспешила исправить ситуацию.       - Ты иди. Отдохни, развейся. Выпей за нашу победу и за Токио с Найроби. Утром расскажешь мне обо всем, что было.       Денвер улыбнулся, звонко поцеловал меня в щеку и клюнул в лоб Цинти, протараторив при этом что-то в духе "тылучшаяженанасвете", и покинул дом, оставив входную дверь приоткрытой.       Через окно я видела, как Денвер встретился с Манилой, обнял ее за талию, пока та закинула руку ему на шею. Я постаралась задушить зарождающуюся внутри меня ревность. Впрочем, не совсем успешно. Я подождала, пока они скрылись за Главным домом, и только после этого вернула все свое внимание играющему на полу сыну. Сыну человека, которого я, чуть было, не убила. И эта фраза, к моей горечи, относилась как к Денверу, так и к Артуро.       Через час я уже укладывала Цинциннати в кроватку. За окном слышалась достаточно громкая музыка, которую я перебивала какой-то бессмысленной передачей на английском. Около меня, на тумбочке, стояла тарелка с нарезкой из фруктов и сыров, которую я медленно опустошала, напевая сыну какую-то незамысловатую колыбельную.       Цинциннати уже крепко спал, прижимая к груди бело-голубого плюшевого зайца. Я сидела на краю кровати, упираясь спиной к стене, и слушала болтовню ведущего телешоу, прикрыв глаза. Сквозь приятную полудрему я смогла уловить скрип входной двери и медленные, осторожные шаги по комнате. Щелчок – и голос ведущего стих. Чья-то рука легла на мое плечо, медленно скатилась вниз и остановилась, слегка сжав мое колено.       - Стокгольм, просыпайся. Спать в такой позе ужасно неудобно. – Прозвучал над ухом мужской голос. Такой теплый и знакомый. Голос, принадлежавший моему бывшему начальнику и любовнику.       От осознания того, кому принадлежит этот голос, я резко распахнула глаза и увидела перед собой его. Он был таким же, как в нашу последнюю встречу: короткая стрижка, седая щетина, несколько ссадин и синяков, оставленные Денвером. Спустя долю секунды я уже истошно кричала, пытаясь отодвинуться дальше от Артуро, но стена за моей спиной мешала этому. Я смутно помню, что происходило, но в какой-то момент я закрыла глаза и закрыла себя руками, будто ожидала удара.       - Моника, это я! – услышала я сквозь шум собственной крови в ушах. Мягкие и теплые ладони накрыли мои плечи в попытке успокоить, - Это я, Денвер. Все хорошо. Мы на острове. Банк позади. Мы живы.       Я неуверенно открыла глаза. Артуро и вправду оказался лишь Денвером, смотрящим на меня обеспокоенными голубыми глазами. Мир вокруг вернул себе прежнюю громкость. Я слышала бодрую музыку с улицы, как слышала и детский плач под самым моим ухом. Цинциннати. Наверное, он проснулся из-за моих криков. Но даже несмотря на рыдающего ребенка, Денвер продолжал смотреть только на меня, крепко сжимая мои плечи.       - Все хорошо, - глупая попытка его успокоить, - Мне приснился кошмар. Ничего серьезного. Прости, что напугала тебя.       Я не хотела признаваться Денверу, что видела Артуро. Денвер был милым и чутким парнем, но он определенно не был помощником в этой ситуации. Моя ладонь легла на щеку мужа, тем самым окончательно заверяя его в том, что все нормально, пусть даже это и было ложью.       День первый. Ночь. Палермо.       Знаете, каково жить человеку, который в один момент потерял свое зрение? Вот и я бы предпочел не знать.       Я даже не заметил момента, когда стекло с ужасно высокой скоростью врезалось мне в лицо. На самом деле, я достаточно сумбурно помню те минуты. Помню, как меня откинуло на пол, как я почувствовал жар по всему лицу вместе с резкой болью. Помню крики – и мужские, и женские. Кажется, они пытались мне помочь. Помню, что не мог открыть глаза, но не более.       Потом на меня намотали повязку. Я не мог видеть, а потому кто-то постоянно был рядом и волочил меня за собой, словно ручную кладь или провинившегося ребенка. Вокруг происходил хаос, который я слышал, ощущал физически и морально, но не видел, а потому был абсолютно бесполезен. Просто груз под ногами.       Когда буря более-менее стихла и у команды появилось пару часов для того, чтобы выдохнуть, мне провели операцию на глаза. «Операция» - это, конечно, громко сказано. Ни о какой профессиональной подготовке и речи не шло, стерильным местом библиотеку назвать было сложно, как и назвать Хельсинки хорошим офтальмологом или хирургом. Нет, конечно, он имел кое-какой опыт в боевых ранениях, только вот слабо мне верилось в то, что он хоть раз в своей жизни до этого проводил операцию на глазах. Ну, хотя бы моим врачом была не Токио, и на том спасибо, эта барышня точно оставила бы меня без глазных яблок.       И вот со дня моего ранения прошла уже неделя. Левый глаз не видел ровным счетом ничего, как и после операции. Да и правый, как казалось мне, заметно сдал позиции за эту неделю. В банке я мог отличить «своих» от «чужих», мог передвигаться без сложностей и даже прицеливаться. Сейчас же я мог разве что видеть контуры и, при хорошем освещении, отличать цвета. Видимо, Хельсинки все-таки где-то напортачил или ранения изначально были серьезнее, чем я думал.       Я потерял необходимый орган чувств и теперь вынужден жить с этим всю оставшуюся жизнь. Признаться, меня бросало в дрожь только от одной мысли, что моя жизнь больше никогда не будет такой, как раньше. Помимо трудностей, с которыми мне придется столкнуться, привыкая к жизни инвалидом (какое ужасное слово, больше никогда не применю его по отношению к себе), я ужасно боялся рассказать кому-то о своей проблеме. Мне не хотелось снова стать обузой для всех, не хотелось слышать жалость в голосе и чувствовать себя лишним, мешающимся под ногами.       Я понимал, что веду себя глупо, словно маленький ребенок, считающий, что если не замечать проблему, то она уйдет сама по себе. Но пока я мог передвигаться при свете, а значит, еще какое-то время я мог бы делать вид, что все не так плохо.       «Какое-то время» означало два часа с начала ужина. Именно тогда солнце слишком быстро ушло за горизонт, оставив меня в темной ловушке моего организма. Но я не был бы собой, если бы сдался так просто. Я знал, где находится мой бокал, мог по его весу понять, нужно ли долить еще вина, и всегда поворачивал голову в сторону говорящего (хотя был уверен, что все-таки смотрю куда-то мимо). Танцевать меня никто не звал, что вполне логично - Хельсинки по правую от меня руку не мог этого сделать из-за травмы, а остальные и не подумают пригласить меня на танец. В диалог со мной тоже вступали не с большим желанием, а значит, для большинства я был кем-то на подобии невидимки. С одной стороны, это огорчало, но так же позволяло мне спокойно провести этот вечер и не попадать в неловкие ситуации.       Легкая паника закралась в тот момент, когда Денвер попрощался со всеми и ушел домой, обосновав это тем, что там его ждет Стокгольм и ему не хочется надолго оставлять ее одну. Именно тогда я понял одну простую вещь: мне как-то надо будет дойти домой, когда все, что я мог видеть - это редкие блики света. Молодец, Мартин, продумал все до мелочей.       Время шло, а вечеринка не прекращалась. Я нашел отдушину в разговоре с Боготой. Мы спорили на какую-то маловажную тему, но это было единственным возможным для меня развлечением, тем более, что выпившего Сантьяго совершенно не волновали мои глаза. Судя по обрывкам фраз рядом и моим собственным ощущениям, уже было около двух часов ночи. Народ начал медленно расходиться. Рядом со мной скрипнул стул и раздался тяжелый вздох Хельсинки.       - Палермо, ты идешь? - спросил он, и я напрягся. Я не хотел отталкивать его, но и принять предложение не мог из-за каких-то внутренних переживаний.       - Я посижу еще минут десять, хочу подышать свежим воздухом, - прекрасная отговорка, Мартин, ничего не скажешь. Будто бы за весь вечер не надышался. - Ты иди, не жди меня. До завтра, Хельсинки.       - До завтра, Палермо, - прохрипел серб. Печаль в его голосе была ощутима и резала мне по сердцу.       Хельсинки ушел, а вместе с ним пропало и тепло. Я в это время отчаянно думал о том, как мне добраться до своей кровати и в какой-то момент даже мысль о том, чтобы остаться спать здесь, на стуле, казалась мне неплохой.       - Все уже ушли, долго собираешься тут сидеть? – прозвучал над моим левым ухом чей-то голос и через пару-тройку секунд, я понял, что это был голос Рио.       - Не очень, но навряд ли тебя должно это волновать, - произнес я, стараясь источать больше яду, чтобы у парня точно пропало всякое желание общаться со мной.       - Ты ведь ничего не видишь, да? – в этот раз его голос был где-то справа от меня. Я застыл на месте, сердце пропустило пару ударов. Если заметил он, то остальные уж точно…       - Никто не знает. Вроде, – а парнишка верно расценил мою реакцию. Видимо, он не такой дурак, каким кажется. – Стоит отдать тебе должное, весь вечер ты был убедителен.       - Тогда что же меня выдало?       - Ты слишком долго смотришь в одну точку. А еще, когда ты сейчас отвечал мне, то не услышал, как я ушел в другую сторону и продолжал говорить в пустоту.       Что ж, я облажался. Нужно будет учесть его слова, чтобы более не допускать подобных ошибок. А пока было бы неплохо, если бы Рио оставил меня одного и я смог бы придумать, как вернуться домой.       - Тебе нужна помощь? – вдруг произнес он, заставляя меня опешить второй раз за пять минут. Мне уже давно никто не предлагал помощи, так что предложение было воспринято мной с неким сомнением, - Я могу довести тебя до твоего дома. Все равно не хочу возвращаться, пока Матиас не уснет, а то опять придется слушать его бредни.       Я молчал. Согласиться для меня было сродни признать собственную слабость. Но и отказываться означало назвать себя дураком - каким еще образом я смогу попасть в свою кровать без особых увечий?       - Пойдем, не сидеть же тебе на улице, - Рио слегка подтолкнул меня в спину. Я поднялся со своего места, после чего почувствовал, как Рио взял меня за руку чуть выше локтя.       Стоит отдать парню должное, шел он молча и совершенно не пытался заводить бессмысленные разговоры. Шли мы медленно, что было для меня очень удобно. Я надеялся, что никто, тем более Хельсинки, не видел меня и Рио в этот момент.       - Сейчас будут ступеньки. Три штуки. У тебя дверь открыта? – произнес Рио, после минут пяти ходьбы.       - Открыта. Зачем закрывать, когда в ближайшие сто километров нет никого, кто рискнул бы зайти на нашу территорию?       Рио промолчал и подвел меня ближе к ступенькам. К собственному стыду, нащупать ногой ступень у меня получилось только со второго раза. Когда мы поднялись на порог, прозвучал скрип двери и Рио потянул меня за собой в дом. Он щелкнул выключателем, и через секунду загорелась одна-единственная лампочка. Благодаря свету я смог увидеть какие-то очертания комнаты и не удариться о стоящий рядом со мной шкаф.       - Дальше сам? – уточнил Рио и я кивнул. В комнате я более-менее мог бы ориентироваться и без зрения. – Хорошо, я тогда пойду. Если понадобится помощь, то говори. И…я сохраню в тайне твою…проблему. Но пойми, что если ты продолжишь скрывать свою слепоту, то в первую очередь это будет опасно для тебя.       - Я прекрасно это понимаю и сам, но у меня есть причины, чтобы не говорить о своем зрении.       - Ладно, это уже не мое дело. Спокойной ночи, Палермо. – Я услышал, как он развернулся и сделал шаг к выходу из дома, и, неожиданно даже для себя, произнес:       - В прикроватной тумбочке в верхнем ящике есть снотворное. Хорошее, с ним даже не видишь снов. После всего того, что с тобой произошло… думаю, оно тебе пригодится.       - Спасибо, - после пары секунд молчания прозвучал голос Рио. Правым глазом я увидел какое-то движение и понял, что это он метнулся к тумбочке. Видимо, я правильно предугадал его проблемы со сном. – До завтра, Палермо.       - До завтра, Рио, - Входная дверь в очередной раз скрипнула и я остался один в комнате, которую практически не видел, наедине со своими страхами и травмами.