Он улыбается

      Он улыбается тебе.       – Un jour je serai de retour, – говорит он, – pres de toi.       Ты прижимаешься губами к его горячему лбу. Ты чувствуешь... Их. Вибрации. Рой. Рой – внутри его головы, все еще, тысячи тысяч жал вонзаются в его мозг. Вы слышите голос Элис – здравствуйте, лейтенант, чем я могу... Вы слышите диджея с местной радиостанции. Вы слышите цифры – координаты, время. Вы слышите самую маленькую церквушку. Вы слышите – чувствуете между ребер – толчки баса.       Он закрывает глаза. Твой небритый подбородок щекочет его переносицу. Усы – его высокий лоб. Сверчки.       Может это он их съел? Ты создаешь у себя в голове его образ. Длинные руки. Членистоногие пальцы, обтянутые хитином перчаток. Большие, светящиеся глаза; круглые, стеклянные, и за ними еще одни – маленькие и черные, в уголках у которых складками собралась коричневая кожа. Она идет крохотными морщинками когда он улыбается.       Он не улыбается. Ему только что было очень больно. Он бы вцепился ногтями в свой лоб если бы нашел в себе силы отпустить твой пиджак. Не будь на нем перчаток, он бы порвал его ногтями. Он бы порвал свой лоб ногтями. Освободить рой.       Он не мог съесть сверчков – он все это время был с тобой, Гарри. Может, вы вместе съели сверчков? Ты пытаешься вспомнить.       Кофе. Луковые кольца. Гарт развел руками – только ранч, лейтенант, с йогуртом – а у него непереносимость лактозы. Он ест сухие кольца и картошку. С кофе. Черным. Непереносимость лактозы.       Ты пьешь... Что ты пил?       Нет-нет-нет-нет-нет, что ты пил? Воду... Нет, лимонад. Минералка с соком. На вкус как ссанина с лимоном. Хорошо что не с абрикосами.       Блять. Блядь – с абрикосами.       Не смей ее так назвать.       Не смей мне приказывать.       У тебя кружится голова. Вы вместе садитесь в пыль, твоя слюна оставляет блестящий след на лбу лейтенанта. Теперь ты его еще и облизываешь.       Ты хотел бы стать собакой, Гарри?       Из тех, что работают в больницах – свернуться у него на коленях, мотая хвостом, который ударялся бы то о его живот, то о руку. Худой, впалый живот, полный сверчков. Ты бы сожрал сверчков. Ты бы ему помог. Ты бы его вылечил. Его лоб соленый и горький на вкус.       Улица, высушенная солнцем, голый асфальт, пыль. Кассеты. Если бы ты облизнул колесики ее чемодана, они были бы со вкусом пыли и абрикосовой жвачки.       Он видит, что ты опять не в себе. Не видит – чувствует – твоя хватка на его куртке ослабевает, рот у его лба приоткрывается, горячий влажным дыханием, по-собачьи скользкий.       – Гарри?       Он щелкает пальцами перед твоим лицом. Вы оба морщитесь. Звук резкий, обрывистый – насекомый. Членистоногий. Ты знал, что это разные вещи?       – Гарри. Извини. Я... Зря это сделал.       – Хорошо, что она не разнесла себе башку.       – Да, – он осторожен, – это хорошо.       – А то возились бы с кучей сверчков. Они бы из нее полезли. Что будем делать с нашими?       Ким осторожно подбирает слова.       – Я думаю, – говорит он, – мы с ними справимся. Думаю, они успокоятся. Хорошо, Гарри?       Он разговаривал со старухой так же. Когда она всхлипывала, обмотанная мигалками, и сжимала пустой пистолет. Это должно что-то значить – это что-то значит, но ты не знаешь, что.       Ты-то можешь себе позволить обмотаться мигалками и размахивать пистолетом. У тебя есть для этого пластмассовая карточка. На ней написано "лейтенант-дважды-ефрейтор" и "мне можно".       Минута ясности. Ты помогаешь Киму подняться, вы – четырехногий штатив. Ты думаешь, что его рот на вкус как черный кофе и фритюр. Зубы у него желтые. Не больные, но желтые. Он пьет много кофе и курит – по одной, да, но каждый день. Уже много, много лет.       Никакого жемчуга. Никакой белизны. Даже футболка под его оранжевой курткой уже в пыли. Серая.       Он мало спал. Он аллергик. Даже белки его глаз розовые.       Ты бы вылизал их, будь ты собакой, и на вкус они были бы пыльные и соленые – они бы двигались, двигались как колесики ее чемодана, катались бы под твоим языком как потерявшаяся в столе и вновь найденная сливочная карамель.       – Гарри.       На этот раз его рука не совершает ошибки. Она не складывается в сверчка, но похлопывает тебя по щеке.       – Гарри, тебе плохо.       – Я в порядке.       Резко. Ты не успел подумать. Раскинуть, так сказать, мозгами.       Сверчками.       И ими тоже.       – Не ври мне.       – Я устал.       – Вернемся в Танцы и отдохнем.       Ты смеешься, неожиданно громко. Бульдожий хрип.       – Мы там не отдохнем, нет.       Ким находит твои глаза своими – всеми четыремя.       – Хорошо, детектив. Вы отдохнете.       Ты снова прижимаешься губами к его лбу, но роя внутри уже нет – лоб лейтенанта приятный и пахнет кожей. Может, ты их все-таки съел. Или они вывалились через затылок. Сбежали. Ты оглядываешься.       Пыль вокруг вас сухая и ровная. В ней видны следы – твои, его. Руби.       – Идем.       Вы опираетесь друг на друга как четырехногий штатив. Рой стихает.       Он улыбается тебе.       – Un jour je serai de retour...       Вы возвращаетесь в Танцы.       Ты отдыхаешь. Крохотные части тебя отдыхают – они устали справляться с инфекцией, они позволяют твоему бедру, обожженному пулей, вспыхнуть и вспухнуть. Туго натянутая, розовая кожа. Как будто шарик с водой, готовый вот-вот лопнуть. Голые руки лейтенанта осторожно сдавливают твою ногу. Ты орешь и поминаешь его мать.       Она мертва – и поэтому не откликается.       Отчего-то ты всегда думал, что у него накрашены ногти. Они черные, но отливают цветами бензиновой радуги – они похожи на спинки жуков. Они выглядят странно на фоне твоей воспаленной плоти. Жуки. Они славят твое питательное тело. Как будто ты уже... Отдыхаешь.       Ты отдыхаешь, всего пару дней – и после этого тебе нужно отдохнуть еще.       Однажды ты сплевываешь на руки лейтенанту воду с таблетками и желчь. Поэтому он и не в перчатках. Его жуки растерянно плавают в воде, вместе с лекарствами. Он ждет немного и скармливает тебе еще две таблетки, сжав твою пасть с силой опытного ветеринара.       Он улыбается тебе.       – Un jour je...       Он улыбается тебе.       – Sunrise, parabellum.       Он улыбается тебе, у него желтые зубы. Среди них легко мог бы спрятаться сверчок.       – Un jour...       Он улыбается.       Ты слышишь близость роя. Ты думаешь, что тебе нужно еще отдохнуть. Ты облизываешь его лоб. Лоб, после перестрелки и побоища, рассекает ссадина с железным привкусом. Ты слизываешь пару крупинок песка и кусочки присохшей крови.       Он улыбается.       – Sunrise, – говорит он, – prepare for war.