Рождественские потеряшки

— Сынок, нам нужно поговорить. Дилюк отстранил смычок от струн и опустил скрипку, склонив голову в стороны, дабы размять слегка затёкшую шею. Рождество уже завтра, ему кровь из носу как хочется блеснуть на торжестве своими умениями, поэтому он снова и снова разучивает гаммы вот уже четвертый час. — Важный разговор на сон грядущий? — мальчик повернулся к отцу, жестом приглашая войти в комнату. Мужчина прикрыл за собой дверь и прошел к кровати. С весьма обеспокоенным видом он провёл ладонью по подушке, присев напротив сына. Крепус сложил руки в замок и тяжело вздохнул, качая головой, — медлит. Дилюк облокотился о стол, в ожидании скрестив руки. — Я что-то сделал? — решил начать первым Дилюк. — Нет, — сразу отрезал Крепус, — дело не в этом. — Так в чём же? — Помнишь господина Альбериха? — положительное мычание, — вы виделись пару раз, мы работали над некоторыми проектами, ты правда маленький был… — Я помню, отец. — Да… Сегодня ночью его не стало. Дилюк с немым вопросом уставился на отца, даже слегка вытянув вперёд шею: — В каком смысле? — Он связался не с теми людьми и жестоко поплатился за это. Не только он, вся его семья была… в общем, их больше нет, — договорив, Крепус поднял голову, ожидая реакции сына. Но тот не спешил говорить. С тем же вопросом он смотрел в ответ, ни капли не понимая, что от него требуется. Подождав ещё немного, Крепус всё же продолжил: — Всех, кроме его младшего сына. Ему повезло — мать успела спрятать его, когда всё произошло. Мои люди забрали его час назад и он с минуты на минуту будет здесь. Склонив голову, Дилюк с полной серьёзностью смотрел отцу в глаза. Новость, безусловно, страшная, даже ужасная, и он всё ещё не понимает, чего от него ожидают. — Дилюк, с этой минуты у тебя есть брат. Я хочу, чтобы ты принял его подобающе. — Да-а… — протянул Дилюк, медленно кивая. — И никаких расспросов о произошедшем, ты понял? — Да, отец, — Дилюк выпрямился и отстранился от стола, когда мужчина поднялся с кровати. — Познакомитесь завтра утром, — он потрепал сына по плечу, улыбнувшись краешком губ, — спокойной ночи, сынок, и не думай о лишнем. Рождество действительно творит чудеса. В этот раз оно подарило осиротевшему мальчику новую семью и очень любопытного брата, который, несмотря на предостережение отца, сыпал вопросами, точно линяющий кот своей шерстью. С годами он не стал менее говорливым, и спустя шесть лет в его глазах живут те же звёздочки, что и у того десятилетнего мальчика, который ни свет, ни заря растормошил нового обитателя их дома задолго до завтрака. Сейчас же Дилюк сидит на ковре, облокотившись о диван, и выцарапывает на боковине очередной узор десертной вилкой. Голова его лежит на свесившейся ноге брата, который, в свою очередь, лениво перебирает красные пряди. Он теребит их уже так долго, что резинка успела съехать, так что прическу уже вряд ли можно назвать хвостом. Их должны были позвать встречать родственников ещё полчаса назад, но заснеженные дороги дают о себе знать и гости запаздывали. На календаре Рождественская ночь, а на деле очередной торжественный приём, которые происходят по несколько раз на год. Не то чтобы мальчики скучали на таких вечерах, на них можно провести время увлекательно и с пользой, но уже к полуночи они тихонечко сбегают под шумок на чердак. Место это было не грязное и совсем не сырое. Не копошились там летучие мыши, не лепились по стенам пауки, нет. На этом чердаке было сухо и тепло, пахло приятно, имелось большое количество одеял и подушек. Сначала место было выбрано объектом для игр, понемногу мальчики натаскали туда старые свечи в канделябрах, деревянные мечи и сабли, простыни и одеяла для чердачного замка и много прочего хлама. Горничные время от времени выгребали оттуда всё скопившееся постельное, пока рыцари были заняты голубями и белками во дворе. Но разрушенные одеяльные владения их не огорчали, задохнуться от пыли тоже не хочется. Валяться в обнимку всё же приятнее на чистых простынях. Кейя, недолго думая, накрутил кончик хвостика себе на ладонь и поднял к лицу, прикасаясь к волосам губами. Дилюк, почувствовав лёгкое натяжение, вздохнул и откинул голову назад. Кейя любит эти красные прядки, очень любит. Никому этот цвет не идёт так, как его младшенькому. Ничьи больше глаза не смогли бы гармонировать с этим цветом так замечательно. Но вот сам Дилюк не сильно поддерживает восхищения собой, в его мыслях есть куда более интересная персона. Именно сейчас он на этого человека смотрит. Когда Кейя вот так вот любуется его волосами, он же любуется Кейей. Больше всего ему нравится, когда в отражении голубых глаз отражается он сам. Хотя, в такие моменты трудно Кейевы глаза назвать голубыми — зрачки настолько расширяются, что от радужки остаётся всего ничего. Интересно, как давно это у них началось? Но сейчас Дилюк смотрит не с целью полюбоваться. Он думает. Думает уже давно на самом деле, насколько его задумка выходит за рамки. С одной стороны, он не замечает ничего и не надумывает, а с другой видит всё. Каждый взгляд, как сейчас например: сидит, смотрит сверху с расстояния меньше полуметра, чуть ли не облизывает его волосы с самозабвенной улыбкой на пол физиономии. И Дилюк вспоминает один за одним моменты, когда ещё он видел точно такой-же взгляд. Как оказалось, моментов было много: вчера утром, когда они по очереди цитировали монолог Гамлета — по началу Кейя хихикал себе под нос, а спустя пару абзацев притих, и Дилюк в который поймал на себе тот самый взгляд. Самое главное, Дилюк и за собой замечал неоднозначное поведение касательного этого голубоглазого мальчишки. Напрягало ли это его хотя бы раз? Ничуть. У него не было этих пяти стадий принятия, которые начинаются с отрицания, гнева и прочего. Он просто в один момент понял, что чувствует, и побежал дальше искать спрятанный Кейей в обиде на брата ботинок. Вдох-выдох и он готов. — У меня есть для тебя кое-что, — Дилюк заговорщицки вздёрнул брови и еле заметно ухмыльнулся. — М-м-м? — протянул Кейя, медленно моргая, явно витая в своих мыслительных далях, — Рождественский подарок? Мне? Немного подумав, Дилюк пожал плечами и кивнул: — Можно и так сказать. — Мне нужно рассказать тебе стишок на стульчике? Я как раз знаю парочку на примете. —О неужели? — Именно. Но слушать придется до-олго, — Кейя покачал головой, источая всё своё сочувствие, — самое короткое три страницы. Дилюк фыркнул и закатил глаза, совершенно не горя желанием слушать поэтическую муть, он и сам учил то же. Он сел, отложил скрипку на стул и поднялся окончательно. — Обойдёмся без словесных плат, — он повернулся к Кейе лицом, — с тебя требуются закрытые глаза до тех пор, пока я не скажу их открыть. — В прошлый раз после этих слов ты обрезал мне чёлку садовыми ножницами под самый лоб… — Кейя с сомнением покосился на его подозрительно заведённые за спину руки. — Просто закрой глаза, умник, — вздохнул Дилюк, переминаясь с ноги на ноги. И Кейя доверился — прикрыл глаза и выжидающе ухмыльнулся. Не то чтобы у него не было причин не верить Дилюку, бывает они устраивают друг другу подлянки. Да тот же случай с чёлкой, она до сих пор не отросла, а прошло уже два года. Болтается себе на пол лица, да так, что один глаз всегда закрыт. Матушка всё сетует, что так заработает он себе косоглазие и ослепнет, негоже так ходить. А отец вручил повязку на глаз. Сейчас, стоя в полушаге от своей цели, без единой преграды, Дилюк медлит. Или будет точнее сказать любуется, ведь Так рассматривают человека только в двух случаях: перед тем, как собираются признаться в любви, либо перед тем, как казнить. И выглядит так, будто он не может определиться, но выбор свой он сделал уже давно. И он поднимает ногу, дабы опереться коленом о диван, касаясь ногой о чужое бедро. Кейя на прикосновение склонил голову, но глаза не открыл, разве что уголки губ в безупречной ухмылке слегка дрогнули. Дилюку интересно. Интересно наблюдать за малейшими изменениями в лице напротив, поэтому он тянет ещё дольше. Еле ощутимо проводит кончиками пальцев по загорелой шее вверх, пока они не оказываются на подбородке. Кейя замирает. Ему страшно дышать. Он хочет задержаться в этом моменте на вечность. Ему кажется, Дилюк вот-вот отпрянет и заливисто рассмеётся своей проделке. С каждой секундой он напрягается всё больше в своих попытках остановить время, что совсем не думает о том, как же перекошено выглядит сейчас его лицо. Всё решает один момент, когда Кейя чувствует у себя на носу выдох. Чужой выдох. Пазл начал складываться с молниеносной скоростью: дыхание прямо ему в лицо, пальцы на его подбородке, подрагивающая нога почти что на нём. Нет нужды открывать глаза, чтобы увидеть родное лицо с такого ничтожного расстояния. Да он и не смог бы — Дилюк не велел. Дилюк больше не хочет ждать. Доля секунды — и он наклоняется вперёд, яро впечатываясь в подставленные губы. В подрагивающие тёплые губы, которые тут же приветственно раскрываются, начиная поцелуй. Дилюк подступает ближе, скользит пальцами вдоль лба и зачесывает назад злополучную чёлку. Ему срочно надо быть ближе, ему надо сильнее. — Могу я открыть глаза? — от чего-то шепотом спрашивает Кейя, проводя носом по влажным губам. Дилюк рвано выдыхает и протягивает еле слышное: «Да-а…». Кейя приоткрывает глаза и рассматривает. Рассматривает обоими глазами не через волосы, рассматривает с такой нежностью и желанием, что Дилюк не сомневается — он заметил румянец на щеках, даже с тем неважным светом, при котором они устроились. Кейя ведёт ладонями по бёдрам вверх, оглаживает мышцы, а останавливается на талии. Дилюку ничего не остаётся, кроме как поставить на диван вторую ногу и облокотиться на парня животом. Кейе нравится смотреть, но ещё больше ему понравились едва опробованные губы. Поэтому он тянется обратно, заставляет прижаться ближе и дать ответ. На вкус Дилюк — точно ореховый десерт с шоколадной стружкой. Тает на губах и теплом расплывается во рту, мягко ведёт языком по нёбу. Никогда в жизни Кейя не испытывал такого восторга, сродни звериному голоду. Хочется больше, ближе и горячее, хочется сжать любимое тело до хруста костей и впечатать в себя бесповоротно. А Дилюк в свою очередь хочет не останавливаться. Будь что будет, пусть губы сотрутся от поцелуев, пусть на рёбрах останутся отпечатки рук, а пальцы запутаются в волосах, что он так судорожно жмёт. Он не хочет останавливаться. Только с ним, только его, только он. И последняя свеча в канделябре тухнет, когда поцелуй углубляется, а объятия становятся крепче.