— Здравствуйте, вы позвонили в отдел исполнения желаний, пожалуйста, ожидайте…
Трудно быть богом, а модератором в колл-центре «Мечта» еще сложнее. Особенно в канун Нового года, когда каждый ребенок все норовит загадать какое-нибудь желание, от здоровья своей бабушки до полета в космос на гиперсверхзвуковом корабле из «Звездных войн», и не забудьте про джедаевский меч! Начиналось все до отвратительного тривиально, за романчик с доктором меня с позором выгнали с моего почетного места уборщика в больнице. Больше никаких чаев в подсобке, Алёша! Больше никаких завываний грустных пациентов по ночам и никакой халявной каши из столовки! Я сожалел недолго, пускай по каше я и погрустил немного, но в целом быстро оклемался и с новыми силами принялся искать себе работу, а тут вдруг объявление, что бла-бла-бла, срочно требуется работник в колл-центр, двойная ставка, все дела. Я будучи дураком лишь на свою нелучшую половину немедля согласился. Наверное, в тот момент, когда я увидел контракт на год, стоило заподозрить неладное, или, может, стоило еще раз подумать, а не подставой ли дело пахнет, когда я увидел сумму оклада, но моя умная половина молчала и тогда, когда я внимательно рассматривал, что было написано мелкими буквами в самом конце, а потому… Потому я здесь, дорогие друзья, и это здесь слишком специфическое, чтобы описать это в двух словах. Хотя на вид и вкус… Возможно, существует словосочетание способное это описать… Полный Джингл-Белз! Вот представьте, вы, Невский, рядом Дом книги, по прямой и за угол, прямо за стеклянной автоматической дверью, после того как пройдете через холл, вам открывается вид на ухо. Вы не ослышались! Ухо! Прямо перед стеклянным кабинетом замначальника (к которому мы с вами еще ни раз вернемся, обещаю, ибо кто не падок на мужчин в костюмах), прямо там, на всеобщем обозрении, привязанное бесцветными лесками к потолку, свисающее словно гирляндой, а, может, и вовсе левитирующее, висит оно, со сделанными из конского волоса волосками, с красноватыми сосудами под трепыхающейся словно живой кожей… Ах да, наверное, самое главное… Оно гигантское! Больше чертового автобуса, занимающее в длину половину этажа! Вы, наверное, скажете, чего я к этому уху привязался, ну интерьерная деталь какого-то безумно оригинального дизайнера, ну бывает, смирись и расслабься, Алёша… И как бы не так! Ухо-то не простой декоративный элемент, оно слышит. И не всякие там сплетни про задницу зама или нового хахаля Лариски, слышит оно сокровенное — желания. И я бы рассказал, как оно работает, если бы слушал инструктаж, но меня отвлекли тогда чрезмерно реалистичные волоски, растущие в раковине этого гигантского органа слуха. Вот вы думаете, что желания не сбываются, а если сбываются, то это случайность или, что еще хуже, Дед Мороз или какой-нибудь Йоулупукки наколдовал своей волшебной палкой, и никакого вам дела нет до таких как я — безымянных Алёшей из колл-центра, которые обзванивают ваши мечты, отбирая те, что сбудутся. Ну, нет, Лёш, это бред, как же можно позвонить мечте? Скажете вы. И воскресный я сказал бы себе то же самое, но сегодня была среда, а потому я отвечу, что позвонить мечте можно. В этом нет ничего сложного, каждое слово оставляет след, нам лишь нужно отследить его и найти владельца, а с ухом это еще проще. Разговаривая с мечтой, мы разговариваем со словами, которые были произнесены тем или иным человеком в качестве заветного желания, в нужное место и в нужное время, подкрепленное верой владельца, оно обладает силой и имеет все шансы превратиться в реальность. Точно, реальность! А реальность такова, что звонки идут беспрерывно, переливаясь и сливаясь в непослушный рой голосов, и поди разбери уже, чью мечту отправлять дальше, а чью в утиль за непригодностью. Стопятнадцатый принятый звонок завершился очередным отказом на выигрыш в лотерее, а затем я увидел, что мечта, которую я одобрил раннее, модерацию у зама не прошла. Не прошла по неопределенной неуказанной за загруженностью причине, и тут раздался еще один звонок…***
Вырвавшись на перекур, я вышел на улицу, в снег, засматриваясь на переливчатые огоньки парадных фасадов, щедро украшенных к подходящему, уже дышащему в спину Новому Году. Все же… удивительное это время, щедро украшенное, звенящее в своей неповторимой чистоте и изящности, даже если окна не индевеют в причудливых кружевных узорах, даже если сосульки не замерзают на крышах волшебными палочками, все равно — ощущение то самое, кажется, давно потерянного детского искреннего счастья, при виде этих огоньков, при запахе еловой свежести, внутри расцветает что-то такое, из самых потаенных уголков души, и вот-вот мама позовет из кухни пить чай, скажет что-то вроде «Алешка, ты чего, опять шапку снимал, а? Ледяное ухо!», а потом примется это самое ухо тереть. Если б была моя воля, то на Новый Год я бы дал карт-бланш всем исполнимым желаниям, но такого не бывает, не в сказке же живем. И все же… То отклоненное желание было от Олеси Олинцевой — девочки семи лет. Она пожелала, чтобы ее поскорее нашла мама, которая будет ее любить, и запечатлела в своих словах такую надежду, столько души, что мне стала невыносима мысль о том, что мечты ее не сбудутся на этот год. Пробив в базе имя девочки, я читал, затаив дыхание и с какой-то дурной безнадегой осознавал, что она загадывает одно и то же, единственное желание на протяжении трех лет, веря безмерно в то, что оно сбудется, так, как верить могут только дети. Чисто и искренне, и до невыносимого знакомо. Решившись, я постучал в стеклянную дверь этажом выше. Наш замначальника — Виктор Евгеньевич, был представителем типичных белых воротничков, руководителем строгим, но приятным, очаровательным в какой-то своей простоте развязанных шнурков и взъерошенных после сна на ближайшем диванчике волос. Я же надеялся, что в нем живет еще и капелька человечности, и если попытаться, то можно ее достать и голыми руками прямо так образумить ее. И я пытался, разглядывая свое отражение в стеклах его очков и вопрошая взглядом, жестом о справедливости. Он долго всматривался в данную мной ведомость, а затем отложил ее на стол, снимая очки и потирая уставшие глаза, а затем сказал медленно и ровно, абсолютно бесстрастно, глотая воздух словно только что выложенная на прилавок рыба, которую в этот момент я готов был рубить ножом как заправский палач: — Алексей, я понимаю, что в вас по незнанию и неопытности играет чувство справедливости, но мы не можем исполнить все те желания, что загадывают нам все эти люди, — поправив дурацкий цветастый галстук, который абсолютно не шел к деловому костюму, и неизбежно притягивал взгляд как магнитом, он прокашлялся и, бросив быстрый взгляд на часы, сказал, — Это желание. оно затрагивает не только саму девочку, но и человека, которого в природе может попросту не существовать, и для того, чтобы исполнить его нам понадобятся недели, месяцы поисков, и даже после этого мы не сможем быть уверены в этом эфемерном разностороннем «любить». Мы попросту не можем понять, как найти то, чего нет в природе, — Виктор Евгеньевич опустил голову и вдруг, словно смахнув с себя лоск деловитости, выдохнул, обрывая себя на полуслове, — Простите… Кулаки сжались сами собой, и я вновь уставился на зама, выдерживая этот ставший за мгновение холодным взгляд. — Я знаю, что это просто желание, одно из многих, которые были отклонены вами, и знаю, что запас волшебства для их исполнения ограничен, но разве такие желания не стоят того, чтобы тратить на них время? Зам вздохнул обречённо, поднял свои голубые глазюки и покачал головой, поджимая тонкие бескровные губы. Мол вали, Алёша, займись своим делом и не доставай других! И я бы свалил! И занялся делом! Но такой уж я человек, что раз взялся разгребать какую-то кучу, то придется ее добить и добиться порядка. — Тогда я сам отнесу его к источнику, — пробормотал я и вдруг воспрял духом, — Я слышал, что вы знаете, где это. Зам вздрогнул и помотал головой, словно пытаясь отогнать назойливую муху. А затем, словно очнувшись ото сна, вскочил со своего чертового кресла, переворачивая его и словно бы становясь непохожим на себя. — Послушай меня, балабол, — злобно прошипел он, поднимаясь с кресла, — Ты не знаешь, о чем говоришь! Каждое твое чертово слово, каждый звук, что ты издаешь, борясь за эту мечту без шанса на осуществление, остается в воздухе, лишь сильнее привязывая тебя к этим желаниям, которые, чтобы ты знал, жаждут вырваться наружу и осуществиться. Твои слова питают его силой, губительной, разрушительной и вовсе не невинной, как тебе может показаться! Любовь нельзя пожелать, ее нельзя создать, потому что ее не существует! Прокричав последнюю фразу охрипшим голосом, Виктор опустился на пол, обмякая и полубезумным взглядом уставившись в стену. И чтоб мне провалиться в завалы бухгалтерии «Мечты», сходить на разрекламированное нелепое шоу «Трах-тибидох», но так этого я не мог оставить, а потому, схватив зама под локоть, я подтолкнул его к двери, прошептав лишь одно слово: «Веди.» И он повел. Куда? Я не имел понятия, доверившись этому странному голоску, тянувшему под ложечкой за порог колл-центра. Наверное, на встречу тем самым странным приключениям, которые всегда кусают за филей.***
Куда приводят мечты? Определенно в место отличное от того, куда уверенно вел меня мой проводник. В переполненном автобусе, где все вокруг спешили кто в гости, кто к семье, кто к любимым; с подарками, завернутыми в подарочную упаковку; елками, которые так и норовили боднуть зеленой лапой в глаз, каждый, абсолютно каждый дышал праздником, кто по своей воле, кто неосознанно, желая поскорее загадать то самое заветное, которое, а вдруг, исполнится. Я не был исключением, о чем недовольно сообщил мне Виктор… Витя, тронув за плечо. — Я тебя слышу, — шикнул он мне и недовольно зыркнул из-под запотевших очков. — Чего… Слышишь? — Чего, чего… — Виктор-Витя, пытающийся согреть закоченевшие ладони своим дыханием, потерявший холеный лоск и отдавший свое звание терпеливого начальника через пламенную речь на повышенных тонах с собственным сотрудником, который к тому же вытащил его под конец рабочего дня в запрещенное для посторонних людей место; такой он казался мне до чертиков уязвимым и каким-то непонятно трогательным в своих попытках сохранить авторитет, — Слышу твое желание опустить формальности между нами, Алексей. — Тогда уж Алеша, — на автомате отозвался я, получив в ответ короткую едва заметную полу-улыбку-полу-усмешку, и затем уже моя умная половина дала о себе знать, задавая своевременный и видно ожидаемый Витей вопрос, — А как?.. Он вновь улыбнулся и потрепал меня по голове, поднимая голову так, чтобы смотреть глаза в глаза — игра в гляделки, не иначе. — Никому не расскажешь? — зам напустил на себя строгий вид, и я, повинуясь этому шуточному экивоку, кивнул, — Я загадал желание, вот и все. Пока работаю в «Мечте», могу слышать сильные желания других людей, только не всех-всех-всех, как наш Великий Ух, а только тех, кто находится на расстоянии слышимости, да и то только правым ухом. Способность полезная, когда работаешь из дома или прямо на месте падения какой-нибудь кометы, где желаний загадывается пруд пруди, только успевай их ловить да собирать в сачок, чтобы потом отбирать… Самые яркие и светлые… — Виктор замолчал, а затем вдруг вскинулся, хватая меня за рукав и протискиваясь к выходу, — Приехали! Приехали… К черту на куличики, где единственным источником света был фонарь, который зажигался и гас по своему собственному расписанию. Едва успев вывалиться на улицу и тут же попадая в сугроб, перед нами выросло новое препятствие в виде запертых ворот вокруг таинственного места похожего на источник волшебства меньше всего. — Что там? — спросил я, начиная сомневаться в том, что прибыли мы в правильное место. — То, что я хочу тебе показать, — пробормотал Витя, безуспешно карабкаясь на витые прутья ограды, и оглянулся через спину, сводя брови на переносице — Не стой столбом и помоги мне! Подсади меня чуть повыше. Видишь? Там выступ. Пробравшись через сугроб к ограде и нахватав полные кроссовки снега, я отряхнулся, а затем подставил под лакированную туфлю замначальника сначала свое бедро, а затем и руки, сложенные замочком. Добравшись до выступа, Витя перемахнул одной ногой через забор, а затем и другой, ловко балансируя на ограде, будто для него это было привычным делом, что вполне себе могло являться правдой. Виктор Евгеньевич — человек, которого я знал всего ничего, но который сам по себе оказался совсем не таким, как подсказывало мое чутье на мужчин в костюмах (а оно за двадцать три года с хвостиком успело порядочно прокачаться), обладал замашками саркастичного угнетателя и добродушного простачка в одном лице. Спрыгнув на землю, он закопался у ворот, что-то отчаянно бормоча, и я, стараясь не проваливаться по колено в свежевыпавший снег, поплелся к воротам, чувствуя, как подмерзают пальцы на ногах. Наконец замок на воротах хрустнул и открылся, пропуская внутрь тех, кого быть здесь не должно было не при каких обстоятельствах, то есть меня и этого оградного гимнаста, хотя ему-то здесь было самое место… Громко прокравшись по скрипучему снегу до стены здания, оказавшегося обычной провинциальной больницей, я заглянул за угол — мой провожатый был не в пример проворнее меня, уже огибая старую раскидистую ель, высаженную прямо перед дверями входа. — Послушай, Витя, это не совсем смешно! Мы просто теряем здесь время! На кой черт ты притащил меня в эту больницу? — догнав и поймав замначальника за пристегнутый наполовину капюшон зимней куртки, запыхавшись, прошептал я, стараясь привлекать меньше внимания, но доведенный абсурдностью наших действий до предела. — Тихо! Смотри внимательнее! — шикнул зло на меня он, неестественно крепко сжимая мою руку, попавшуюся видимо под сильную хватку случайно. Протащив меня за собой до окна, украшенного изнутри рождественской гирляндой сине-зеленых цветов, Витя остановился и повторил, но уже по-другому, отчаянно и грустно: — Смотри. И я смотрел. Сквозь замерзшее стекло, освещенное тусклым желтоватым светом из коридора и холодными цветными огнями прямо напротив глаз, я смотрел на палату, в которой в окружении капельниц и приборов жизнеобеспечения стояла кровать-каталка. — Вот она — Олеся Олинцева, третий год подряд загадывающая одно и то же желание. — И она?.. — В коме, да. А рядом, в соседнем здании лежит ее мать, два года назад попавшая в аварию и последовавшая за своей дочерью. Было ли это любовью или желанием, исполненным по прихоти отчаявшегося человека, который посмел поверить в чудо? Который посмел считать, что любовь способна на все, что любовь спасет тех, кого уже не спасти. Глупец! Какой же я глупец… Посерев в лице, Виктор Евгеньевич сполз по стене и сел на снег, не заботясь уже о том, что их увидят. Двойной глупец! Моя умная рациональная половина наконец вступила в свои права, оттаскивая под елку непутевого проводника и откладывая собственные эмоции для более подходящего случая. — А ну приди в себя, Витя! Сейчас не время и не место для ступора! Совершенно не время и не место! — на зама мои пламенные речи никак не подействовали, а потому в ход пошел прием, который всегда лежал в кармане куртки на всяких случай, а этот явно был из всяких, — На, затянись-ка, выдохни, и перестань уже сереть и трястись, словно сейчас впадешь в припадок! — Не впаду, — пробормотал зам и сел ровнее, — Просто давление подскочило, только и всего… Усталость наложилась да недосып… Пройдет, пройдет… — он затянулся сигаретным дымом, и закашливаясь им, затянулся еще раз и еще, глотая невытекшие слезы, — В такую же ночь как эта, ровно два года назад, я получил желание от моей сестры и самолично отправил его на реализацию, позволяя надежде затмить мой разум… И через пару часов получил известие о том, что моя мать в реанимации. — Так ты… Виктор горько улыбнулся и поднял голову, всматриваясь в небо, которое заволокли темные снежные облака. — Наверное, это самое подходящее время для знакомства, ничего не скажешь, Алексей. Виктор Евгеньевич Олинцев, двадцать семь лет, заместительный директор компании по обработке и исполнению желаний «Мечта»… — он протянул руку для рукопожатия, тут же ее опуская, и откинулся спиной на ствол дерева, не чувствуя, кажется, ничего кроме всепоглощающей скорби и сожалений, — Домечтался… И пускай надежда на выздоровление невелика, пускай помочь могло лишь чудо, которое было совсем рядом, только успей заметить; чудо, которое мы с ним видели дразняще близко, но не могли поймать, лишь слышать перезвончатым смехом где-то под ухом и надеяться до отчаянного треска. Когда мечта умирает, внизу, на дне ящика Пандоры всегда остается надежда, надежда, которая не покинула меня и после. Не обнаружив наутро карты с местоположением источника желаний, Витя точно знал, кто нагло своровал ее, и он абсолютно точно не собирался это так просто оставлять.