Вид на счастье

Решение поехать сюда, в охотничий домик у озера, доставшийся Денису от деда, возникло спонтанно. Сидел-сидел в центре безумия под названием «предновогодний корпоратив», а потом молча поднялся, вышел к машине и просто поехал куда глаза глядят. Вокруг бушевал вечер последнего рабочего дня уходящего года, и вся трудовая братия была в состоянии «не за руль». Ну, кроме отдельных идиотов, которым даже пьянка обрыдла. Праздничек, чтоб ему, с абсолютно железобетонной традицией уважить всех партнеров по бизнесу — посетить, поздравить, подарки вручить… Ну и, конечно же, выпить. С каждым. А партнеры-то все — мужики крепкие и до водочки охочие… Сука! Гаишник, остановивший на выезде из города, тоже был трезвым и злым. Повел носом, как видно, учуял собрата — одинокого волка, озлобленного и голодного — и отпустил, даже документы не глянув. Только вести себя осторожнее на дороге попросил. — Спасибо, — буркнул Денис. Лихачить действительно было глупо. Снег так и валил, а дорожники — тоже люди, тоже выпить в тесном кругу собратьев по метле и грейдеру хотят. «Катану по прямой до бетонки, а в город вернусь уже по Дмитровке — как раз чтобы прямиком к дому…» — Подумал и опомнился, только когда вдруг осознал, что и первая бетонка, которая теперь почти вся обросла шикарным платным ЦКАДом, и вторая — та, что еще дальше от города, остались позади, а до малой родины, где родился, но как-то не пригодился и в результате уехал оттуда уже с десяток лет назад, теперь столько же, сколько до заметаемой снегом, ледяной Москвы. А все потому, что мысли, пущенные охотиться свободно, забрели туда, куда обычно при таком вот раскладе и забредали — в прошлое. И в «а если бы», набившее кровавую мозоль в душе. Как бы все сложилось, если бы Денис не принял решение уезжать? Чем бы он сейчас занимался? Где бы жил, если бы остался? И, главное, с кем? Казалось, что точно не в одиночестве — родина ведь все-таки, хоть и малая. С другой стороны, если бы не решение свалить в прямом смысле от греха подальше, сейчас он мог бы уже и в тюряге обретаться… Причем вариант присесть был совсем поганым — по статье за растление несовершеннолетних. Пашка… Чертов мелкан из дома напротив, ходивший за Денисом хвостом, кажется, лет с пятнадцати. То есть с пятнадцати Денисовых, потому что самому Пашке-то было, наверно, семь или восемь. Тогда этот приставала просто раздражал, тем более что из-за него Дениса не подкалывал только ленивый. А вот потом… Потом Пашка взял и вырос, превратившись из пухлого мальчика в длинноногого, тонко-звонкого подростка, а сам Денис был вынужден признать: как ни крути, а в любовный трепет его повергают не налитые груди Катюхи — бойкой продавщицы из соседнего магаза, а как раз таки Пашка — его наивные голубые глазищи, копна светлых, вечно встрепанных волос и крепкие маленькие ягодицы, обтянутые ставшими маловатыми линялыми трениками. Сука! Сука! Сука! Зарычав от накатившей злости, Денис свернул к удачно возникшей в просвете между снежными зарядами заправке. А потом, залив полный бак, а себе купив кофе и сосиску в булке, сидел, ел и думал-думал-думал. И таки надумал, после вырулив не в сторону Москвы, а прочь от нее — туда, где кто-то будто бы вбил виртуальный колышек, вокруг которого он все это время и бегал придурочной козой на привязи… Зазвонил мобильник. Денис глянул и только вздохнул. Ничего страшного. Подождут. Да и всегда можно будет соврать, что нажрался в хлам и был offлайн по полной. Заказчики — люди в этом смысле понимающие, сами сейчас все бухают. А даже если и не бухают, так все равно подождут. Реально к определенному сроку надо было доделать заказ только для Коляна Панкратова, который сразу после завершения новогодних гульбищ, вечно превращавших его байкерский бар с чудо-названием «Вялый питон» в руину, планировал ремонт и, главное, обновление интерьера. О чем он Денису и сообщил, довольно поблескивая поросячьими глазками и улыбаясь сквозь буйную бородищу. Задумка была верной: изготовить мебель, которую не сломать даже пьяным байкерам. Ну ладно, пусть не стулья — этими могут драться, раз терпежу нет, но хотя бы столы. Вот их-то Денис и должен был сделать, сварив неубиваемые и, главное, неподъемные подстолья из мотоциклетных деталей. Большую часть нужного подогнал Колян, кликнувший клич среди своих. Чтобы найти недостающее, Денис сам объехал постоянных поставщиков — автосервисы, пункты приема металлолома, свалки. Основы для будущих антивандальных шедевров уже были готовы. Оставалось главное — превратить их в объекты техноарта, приварив на гнутые трубы шестерни, цепи, втулки и прочий очищенный от ржавчины и отполированный металлолом. Собственно, с подобного стола, только невысокого, типа журнального, и сооруженного из отработавшего свое автомобильного двигателя, приехавший покорять Москву Денис и начал карьеру техноарт-художника. Сделал он этот столик из стекла и металла (полированная и местами зачерненная железяка внизу и толстое ударопрочное стекло сверху) для мотосервиса, по соседству с которым начал снимать мастерскую. Как подарок — ведь именно хозяин этого самого сервиса позволил Денису набрать у себя на заднем дворе первый металлический хлам для творчества, которым тот отчаянно мечтал начать зарабатывать. Из отобранных деталей и прочего железа позднее была изготовлена и первая скульптура — здоровенный зверь явно волчье-собачьей породы, оскалившийся зубами из приваренных к стальной челюсти свечей. Его Денис по договоренности все с тем же хозяином мотосервиса выставил на улице напротив их соседствующих контор. Вышло здорово и принесло пользу всем — и починялам крутая реклама, и Денису тоже. Ведь мало кто из желающих отремонтировать свою мотокобылу парней не интересовался автором арт-объекта. Понятное дело — байкеры, и без того помешанные на железе. Сначала шло туго, было стремно и вообще, но потом открытый на свой страх и риск бизнес благополучно попер в гору. Пришлось и мастерскую расширять, прикупив соседний заброшенный склад, и помощников созвать на вполне себе белые, официальные зарплаты, а после и бухгалтера Люсечку нанять, потому что справляться еще и с бумажно-волокитными делами стало совсем невмоготу. Люсечка — дама лет сорока с ярко-алым вампирским ртом и бодрым неохватным задом — мигом навела порядок в налоговой отчетности, зарплатных ведомостях и прочих цифирьях Денисова ИП, и сам он наконец-то вздохнул с облегчением. Точнее мог бы вздохнуть, если бы не долбаные воспоминания о том, что осталось там, позади. Чертов родной городишка, из которого пришлось без преувеличения сбегать. Чертов Пашка, мысли о котором так никуда и не делись, обрекая на одиночество… Нет, перепихнуться-то всегда находилось с кем — благо столица предсказуемо оказалась более толерантной по отношению к «извращенцам», охочим до однополого секса. А вот чтобы с кем-то по-настоящему сблизиться — нет, не получалось. — А все потому, — говорила на это Денису Люсечка, подпирая пухлым кулаком тугую щеку, — что мужики — козлы! У Люсечки был период недолгого одиночества — она отправила восвояси очередного кавалера и пребывала в состоянии временной ненависти к противоположному полу. Когда Люсечка только-только взяла на себя бумажные дела «ИП Д.С. Куприянов», хозяин этого самого ИП тоже оказался в зоне ее повышенного внимания. Причем охота на него — неженатого, небедного, малопьющего и вообще «очень ничего» — была открыта внезапно и так энергично, что загнанный под флажки Денис сознался Люсечке даже в том, о чем и на белогвардейском допросе молчал бы, будто Мальчиш-Кибальчиш. Его жопные предпочтения она поняла и, кажется, приняла. Правда, после некоторое время сильно расстраивалась, привычно подпирая щеку и приговаривая: — Нет в мире справедливости. И почему как только плечищи, ручищи, жопа, что яблочко наливное, отсутствие зеркальной болезни, а ко всему еще и интеллект на лице — так мимо рыла? Эх… Впрочем, интимные подробности жизни некоего Дениса Куприянова никак и ничему не помешали и дальше кабинета бухгалтера никуда не ушли — Люсечка в этом смысле оказалась надежна, как скала, которую внешне и напоминала. Зато сам Денис после их разговора ходил и нет-нет да ловил свое отражение в полированных железках: расправлял плечи (а ведь действительно широкие!), втягивал малость покруглевший живот (надо все-таки перестать пить столько пива, а железо начать тягать не на одной лишь работе, но еще и в зале!), делал значительное лицо, приглаживая отрощенную зачем-то бороду (а всё байкеры-уроды — насмотрелся на них, понимаешь, и вот!) и вообще… позировал сам перед собой. Интересно, если бы Пашка сейчас его увидел, тоже смотрел бы с той же наивной детской влюбленностью или отвернулся бы, скептически вскинув светлую бровь?.. Сколько ему сейчас? Двадцать? Нет, наверно, даже немного больше. Двадцать два или двадцать три. Естественно, раз самому Денису уже тридцатник. Время, чтоб ему… Как он там, вообще?.. Небось, уж отслужил, теперь на гражданке обживается. Может, даже женился… Мысль ударила куда-то под левое ребро, да так, что Денис невольно педаль газа сильнее надавил. Мощный неубиваемый мотор послушно взревел, но его пришлось обуздать — дорога действительно была не очень. Опять загудел телефон. На этот раз названивали коллеги-подельники, наверняка так и продолжавшие бухать в мастерской, и только теперь потерявшие шефа. Но отвечать по-прежнему не хотелось, и Денис отбил звонок, после скинув стандартное: «Сейчас не могу говорить». Часы на торпедо показывали, что хоть и тьма-тьмущая, но на самом деле еще не ночь, а вечер. Даже вполне себе ранний — всего-то что-то около восьми. Нормально. Как раз добраться и завалиться спать, чтобы все остальное уже утром, на свежую голову. Снег валил по-прежнему, в прокатанных шинами черных колеях хороводила поземка, но машина цепко держалась за дорогу, да и вообще Денис в нее верил — древний, но истово обожаемый крузак с дизелем-миллионником под капотом еще и не такое в жизни видал и не с таким справлялся. К родителям не хотелось — после того как Денис объявил им, что уезжает, а затем из-за возникшего скандала еще и «закрепил успех» сообщением о своем гействе, отношения, раньше абсолютно нормальные, целиком и полностью разладились. Нет, его не отлучали от дома и даже не вычеркивали из членов семьи, как могли бы. Просто отец и мать стали казаться Денису совсем чужими. И они блудному сыну, когда он все-таки звонил, не больно-то радовались, и ему от общения с «предками» становилось тяжело. Бывает. Ничего не поделать. Так что в родной городок, до которого получилось добраться уже часам к одиннадцати, он даже заезжать не стал, а лишь закупился немудреной жрачкой в круглосуточном магазинчике на заправке у окраины и сразу от нее свернул налево. Тут пока все тоже было чищено, а вот на отрезке за последней деревней, где начиналась грунтовка в сторону озера и дедова домика, Денис ждал всяческих испытаний для себя и своего железного коня. Однако с удивлением увидел — и тут чистили. Не вот прямо только что, но перед последним снегопадом, который и теперь никак не мог угомониться, точно. Это показалось странным, однако сетовать на судьбу, расщедрившуюся на подобный подарок, было глупо. Так что Денис осторожно свернул с торной дороги на этот внезапный зимник и покатил дальше. Настроение сделалось отличным — точно таким, как бывало в детстве, когда отец брал сына с собой на охоту, и они втроем — дед, отец и внук — проводили «безбабские» выходные. А потом деда схоронили, отца повысили в должности, в результате чего свободного времени у него почти не осталось, да и сам Денис вырос. В итоге все прекратилось. Жаль. На последнем повороте перед домиком, который дед почему-то завещал не сыну, а внуку, неожиданно занесло, но крузак не подвел, удалось тут же выровняться. И все же дальше Денис катился уже совсем потихоньку. Вот приметная, памятная еще с детства кривая сосна. Вот елочки-сестрички, которые, будто бы приглашающе расступаясь, открывали вид на занесенное снегом озеро и посеревшие от времени и непогоды бревна глухой северной стороны знакомой хибары. Дед, или, может, даже прадед, выбирая место для рыболовно-охотничьего домика, не ошибся, все сделал очень правильно. Да и сам сруб сложил так, что стоял до сих пор, даже не покосившись. Одноэтажный и маленький — всего-то четыре на четыре. Зато теплый из-за большой каменной печи. А уж какой вид открывался летом с обращенного к озеру крыльца! В детстве Денис эту красоту как-то не ценил. А дед, посмеиваясь, говорил: «Мал еще, чтобы понимать, где тебя счастье ждет! Но ничего, повзрослеешь — поймешь». Не желая машиной загораживать этот самый «вид на счастье», Денис остановился за домом, прямо на дороге. Было неправильно, но не Москва же — кому тут помешать-то можно? Взяв пакет с едой, он привычно сунул в карман куртки телефон, смотал было на кулак провод зарядника, но потом только глянул на него с усмешкой — в дедовой халабуде электричества отродясь не водилось. — Ну и отличненько, — сказал сам себе Денис. Зарядник отправился обратно в бардачок, а секунду спустя туда же нырнул и сам телефон. Ибо на хрен! Насвистывая себе под нос и ведя рукой по седым бревнам, Денис обогнул угол… и замер, только теперь осознав, почему дорога была прочищена — перед дедовой халабудой, как раз-таки загораживая вид, стояла присыпанная снегом Нива, а из небольшого оконца дома прямо под ноги падал квадрат зыбкого света. Свеча? Старая, еще дедова керосинка? Но кто?.. Шагнув ближе, Денис приподнялся на цыпочки, однако так ничего и не увидел, а потому, примерившись, наступил краем ботинка на здоровенный валун из числа тех, на которых лежал нижний венец дома, подтянулся вверх и все-таки заглянул в окно. Свет действительно давала керосиновая лампа. Но и не одна она: в старой настольной плитке горел газ из стоявшего тут же на полу баллона. А на нем кипятилась большая алюминиевая кастрюля. Это, конечно, уже само по себе было удивительно, но все же настоящий шок Денис испытал, когда к плитке шагнул какой-то мужчина. Чуть сутулая спина в сером свитере, мешковатые штаны армейского образца, заправленные в берцы… и лохматая светлая шевелюра, при одном только взгляде на которую в груди что-то сместилось так, будто съехались, врезавшись друг в друга обычно малоподвижные плиты Русской равнины. Да нет, не может же быть, чтобы… Денис и сам не понял, что собрался делать, когда по ту сторону стекла на подоконник прямо ему под нос вспрыгнул одноухий полосатый кот и заорал, скаля клыки и пуча единственный глаз. — Ёбана… — выдохнул, почти выкрикнул Денис и, от неожиданности потеряв равновесие, сверзился вниз. Особо больно не было — снег принял ласково, но от общего изумления тело будто приморозило. Ни рукой шевельнуть, ни ногой. Только лежать и вращать ошалело глазами, попутно разевая рот. В доме затопотали, загавкала собака, явно проспавшая чужое присутствие и теперь отрабатывавшая пайку с особым усердием, распахнулась дверь. — Тузик, стоять! Нельзя, Тузло, нельзя! Но этому самому Тузлу сказанное было, кажется, по фигу. Он в два прыжка одолел расстояние до Дениса, все еще возившегося полудохлым жуком, и навис над ним, вывалив здоровенный розовый язык. — Не шевелитесь, и он не тронет. — Я и не шевелюсь. — А вы кто? — По традиции — конь в пальто. А вы? И что, собственно, делаете в моем доме со всем этим зверинцем? — В вашем?.. Торопливые шаги простучали по звонким от мороза деревянным ступеням, заскрипел снег, и над Денисом теперь нависли уже два, прости господи, лица — собачье и человечье. — Пашка… — все еще не веря себе, выдохнул Денис. — Пашка. — Денис… Денис! Пашка склонился ближе, улыбаясь растерянно и неверяще, собака — здоровенный кудлатый зверь неизвестной породы, страшный будто все гончие Ада — тоже сунулась прямо в лицо и вдруг, вместо того, чтобы отгрызть незваному гостю что-то жизненно важное, принялась лизаться. — Фу, Тузло, фу! Да отвали ты, дохлятина кудлатая. Денис! Денис, ну вставай же. Замерзнешь. Ты как тут? Вот уж не ждал… — Да я и сам… не ждал, — поднимаясь и отряхиваясь, проворчал Денис. — Ты-то здесь как? Лицо Пашки вдруг мигом осунулось, как-то даже посуровело, замкнулось. Он глянул на так и оставшуюся открытой дверь и махнул рукой в ее сторону: — Пошли в тепло. Там и поговорим. В доме пахло едой. Причем так вкусно, что у Дениса забурчало в животе. Пашка хмыкнул и полез на полку, которую мастерил еще Денисов отец. Оказалось, за мисками. Они тоже помнились очень хорошо — алюминиевые, одна целая (ее всегда отдавали Денису), и две с немного примятыми невесть кем днищами. Пашка все три, понятно, доставать не стал, но целую опять-таки плюхнул перед хозяином дома, который сейчас ощущал себя не иначе как незваным гостем. — Что там у тебя? — Щи. — Вчерашние? — Не угадал. Позавчерашние. Не будешь? — Буду, конечно. — Хлеба только нет. Не ездил сегодня никуда. — Хлеб! — Денис хлопнул себя по лбу и помчался на улицу, где в сугробе так и остался валяться пакет со жратвой, купленной на бензозаправке. Пес, шнырявший рядом, уже вовсю к его содержимому принюхивался, но пока деликатничал — не трогал. — Фу, Тузло, — сказал ему Денис, стараясь быть убедительным, и пакет забрал. Пашка все еще посматривал растерянно, явно не зная, чего ждать от внезапного визита. И в то же время в этих взглядах было столько неприкрытого восторга, что даже неловко делалось. Совсем ведь не изменился — чуть больше вытянулся, немного раздался в плечах, с лица ушла детская округлость, а кожа на подбородке начала грубеть от регулярного бритья. И все же прежний слишком хорошо памятный мелкан будто бы улыбался Денису из глубины Пашкиных глаз, прятался в уголках знакомых пухлых губ, манил темной родинкой на правом виске. Поцеловать бы ее… Эх… Щи оказались адски горячими, но чертовски вкусными — на тушенке, как в детстве. В Москве такие Денису никто не варил, а в общепите было либо говно, либо с мясом — вкусно, но не так. Неудивительно, что эти он лопал и знай нахваливал. Сам же Пашка, заручившись разрешением и явно себя стесняясь, таскал из вскрытой вакуумной упаковки копченую колбасу и ел ее, будто это было что-то немыслимо деликатесное. — Ты как здесь оказался-то? — возвращаясь к основному вопросу сегодняшнего очень странного вечера, повторил Денис. Под дверью заскребся и заскулил брошенный на морозе пес, и Пашка, кажется обрадовавшись этой микроскопической отсрочке, кинулся его впускать. Началась суета. Одноглазый кот, теперь перебравшийся на широкую лавку ближе к хорошо нагретой печи, вскочил и попытался цапануть пса лапой. Но, кажется, без когтей, играя и привычно, потому что тот на это наглое нападение не отреагировал — промчался мимо, лишь морду отворотив, и сунулся нюхать запахи, стекавшие ему в чувствительный и неожиданно розовый нос прямиком со стола. — Ты уже накормлен, Тузик, так что иди давай, — велел ему Пашка, но пес не обратил на сказанное никакого внимания, теперь пристроив морду на ноги Денису и глядя на него исподлобья в точности так, как смотрел на Шрека кот в известном всем мультике. — Попрошайка. — Еще какой… — согласился Пашка и пригорюнился на табурете напротив, кажется, наконец-то решившись начать свою исповедь. — Меня родаки из дома выперли. Как из армии пришел, так и выперли. Оно и ничего — я в Москве на высшее учиться поступил, а там общага вполне приличная. Но на каникулы и в обычное время по домам всех выпроваживали, а сейчас и вовсе четыре всадника Апокалипсиса: ремонт, пандемия, сессия на удаленке и Новый год. Ну и вот. Ты не думай, я не самовольно тут. Мне твой отец здесь пожить разрешил. Сказал: мол, Дениски все равно нет и не будет… — А Дениска тут как тут… За что твои-то тебя выгнали? Чего такого натворил?.. — Да так… Неважно. Ты не думай, если надо, я уеду. Найду, где… — Не суетись. И вообще — утро вечера мудренее. Я ехать сюда так задолбался, что ни о чем даже думать не могу. — Я постелю! — Пашка подхватился, засуетился, кинулся вглубь дома, а Денис сидел, следил за его действиями и… млел. Самым идиотским образом млел, просто потому, что ему здесь были рады. Столько лет уж прошло, а все равно рады, хоть и пытаются это скрыть, будто что-то постыдное. — И все же, за что тебя из дома поперли? Ты ж всегда был золотым мальчиком, отличником и гордостью. — Был… — Пашка замер, а потом вдруг заулыбался явно наигранно, опять засуетился. — Одеяло здесь только одно, но я накроюсь курткой. На лавке возле печи хорошо, тепло. Можно было бы предложить ему разделить единственную в доме узкую, еще дедову кушетку, но Денис промолчал. И не потому, что вдвоем на ней было бы тесно, а потому, что отчетливо понимал: выдаст он себя при таком-то близком контакте. Спалится с потрохами и со всей своей голубизной, сейчас вновь, как и десять лет назад, жадно сконцентрированной на Пашке. Долбаном Пашке, с его мягкими, будто одуванчиковый пух светлыми волосами, стройным телом и по-прежнему абсолютно невинными, полными любви к миру и населявшим его людям-ублюдям глазами. А тут Денис со своими гомогейскими хотелками и членом наперевес… Урод, блин, озабоченный. Короче говоря, спать легли, как Пашка и задумал: один на кушетке, второй на лавке у печи. Вот только заснуть ни у кого из них так и не получилось. Собака по имени Тузик, как выяснилось, отбитая Пашкой у догхантеров, дрыхла без задних ног, устроившись под столом. Кот сначала тарахтел откуда-то, кажется, с верха печи, а потом захрапел. Да так громко, будто и не кот, а целый котозавр был. А Денис лежал, закинув руки за голову, смотрел невидящим взглядом в скрытый мраком потолок и прислушивался к беспокойной возне по соседству. — Правда или действие? — вдруг негромко спросил Пашка и хмыкнул. Лавка, на которой он устроился спать, была так близко, что руку протяни — и дотронешься. Сделать это хотелось нестерпимо, но приходилось терпеть, а потому Денис со вздохом ответил: — Правда. — Зачем приехал? — Родина, блин. Тянет. И на тебя думал посмотреть. — Оказалось, что в глухой деревенской темноте быть откровенным совсем несложно. — Правда? Судя по звукам, Пашка приподнялся на лавке и теперь наверняка смотрел, тараща свои невозможные наивные глазищи, но это, к счастью, не было видно, а то бы совсем тяжело стало. — Конечно правда! Врать же не по правилам, — лишь отчасти иронизируя над самим собой и над ситуацией, откликнулся Денис, а после потянулся изо всех сил с отчаянным наслаждением. — Ну, теперь твоя очередь? Правда или действие? — Правда, — не стал долго колебаться Пашка. Узнать хотелось многое, но Денис так и не смог сформулировать ничего, кроме того, что спрашивал уже неоднократно и на что каждый раз получал ответы разной степени уклончивости: — За что тебя выгнали из дома? — Надеюсь, после не поступишь так же и не выпрешь меня на мороз, — странным, будто бы зыбким тоном, немного помедлив, сказал Пашка. — Не выпру, — пообещал Денис и невольно затаил дыхание. Охватившее его предчувствие было таким же странным, как тон Пашки, но почему-то в душе зрела уверенность: вот-вот произойдет нечто чудесное. Что-то похожее на это ожидание близкого волшебства, доводилось испытывать, пожалуй, лишь в далеком детстве и как раз накануне Нового года — когда в ночь праздника Денис давал себе слово дождаться-таки появления Дедушки Мороза, а после лежал в кровати, смотрел на видаке «Ну, погоди!», терпел. И вечно самым позорным образом засыпал. Но ведь теперь-то ему не пять лет! — Ну? — Я сказал им… — Пашка завозился на своем жестком ложе и, судя по звукам, сел. — Я сказал им, что гей и всю жизнь люблю мужчину. Дыхание сбилось. Во рту стало совсем сухо. — И что дальше? — Был скандал. Меня выгнали. В голову будто давешней поземки намело — мелькало что-то белое и невнятное в свете фар. Пашка любит другого мужчину? Кого?! Стоп! Он гей? И его выгнали за это? Родители? Родные отец с матерью, в детстве вроде как любившие своего единственного ребенка без памяти и всем приводившие сына в пример?.. — А… А мой отец? Он понял… Ну, из-за чего тебя твои?.. Ну, когда предлагал пожить здесь? Пашка вздохнул и опять завозился. Представилось, что он сидит на своей лавке, спустив на холодный пол длинные ноги, но при этом нахохлившись и набросив свою куртку на голову домиком так, чтобы спрятаться в нем. Так, как иной раз сидел в детстве, когда обижался на что-то или чего-то боялся. — Понял. Как не понять? Мои-то к твоим ругаться сразу побежали. — Почему? — Потому что я сказал, что люблю тебя. Люблю — сколько себя помню. И это уже точно не изменится. Но ты ведь это знал. Знал ведь? Накатило что-то более всего похожее на облегчение: нет никакого другого мужчины. Только сам Денис. И у Пашки к нему не дружба, не желание видеть в нем старшего брата и даже не глупая детская влюбленность, как казалось раньше, а настоящая любовь. Причем такая, что никуда не пропала даже годы спустя. — Правда или действие? — Действие, — дрогнувшим голосом откликнулся Пашка и вдруг сунулся ближе, лег рядом, прижался, обвивая ногами и руками. — Даже если всего один раз, но… действие. Первый секс был абсолютно пионерским — они целовались и дрочили друг другу. И все равно Денис от этой, в общем-то, безыскусной ласки кончил так ярко, что сразу после самым постыдным образом вырубился и продрых, кажется, до позднего утра. Разбудили его негромкие звуки — Пашка шептался со своим зверинцем, чиркал спичками и приглушенно ругался на них за то, что не желали разгораться. В доме действительно было прохладно. Настолько, что даже из-под одеяла, которым Денис, как выяснилось, во сне накрылся с головой, вылезать абсолютно не хотелось. И он лежал, затаившись, — опять-таки будто в детстве, когда уже проснулся и ясно, что скоро в школу, но так хочется украсть еще хотя бы пару минуточек в тепле и уюте родной кровати… Он уже почти совсем решил прекращать заниматься фигней, когда хлопнула дверь. Пашка ушел? Но мотор старенькой Нивы молчал. Да и куда бы она делась, если за домом, раскорячившись поперек всего, стоит крузак? Похвалив себя за то, что разместил его так мудро и дальновидно, Денис все-таки выбрался из постели, натянул одежки, обулся и очччень бодренько поскакал к уличному сортиру. Это окончательно взбодрило, и, облегчившись, он начал мыслить уже вполне складно, так что сразу сообразил, куда мог отправиться Пашка — из печи приземистой баньки, стоявшей в отдалении, у самой кромки воды, курился дымок. Да и снег вокруг был притоптан, а в одном месте будто выбран. Натаскал, чтобы после горячая вода на мытье появилась? Отличная, кстати, мысль. Представился Пашка — голый с прилипшим к мокрой розовой попе березовым листочком, и аж жаром опалило. Будто из дверцы той самой банной печи, у которой сейчас наверняка и возился предмет малопристойных Денисовых мечтаний. «А ведь отец, казалось, презиравший своего внезапно оголубевшего сына всеми фибрами души, о Пашке, прекрасно зная, из-за чего мелкана выперли из дома, все же о нем позаботился. Не отвернулся». Эта мысль, зревшая еще с вечера и вот теперь проклюнувшаяся в посвежевших после посещения ледяного сортира мозгах, показалась очень важной. Подумалось: а может, та неловкость, то тягостное чувство, которое всегда накрывало при разговоре с близкими, было лишь порождением собственного Денисова ума, и к реальности не имело никакого отношения? Но тогда… Тогда выходило, что он сам, по собственной глупой инициативе все это время зачем-то рычал и скалился, всячески изображая волка-одиночку, боролся с тем, с чем совершенно точно не стоило. С тягой к родному дому. И к Пашке… Сука! Ну не дебил ли? Все это следовало немедленно прояснить. Так что он, обнаружив в доме у ведра с водой мыло и зубную пасту, для начала «почистил» зубы, повозив по ним указательным пальцем. А после, поплескав себе в лицо и вытершись своей же майкой, подтянутой наверх с пуза, накинул куртку и потопал до баньки. Входить сразу не захотелось — уж очень хорошо оказалось вокруг. Просторно, светло и совсем по-новогоднему. Подсвеченный низким зимним солнцем снег искрился на земле и на тяжелых лапах елей, небо победно синело, и даже дедова халабуда с вившимся из трубы дымком выглядела будто картинка с рождественской открытки. И правда «вид на счастье». Пашку, который действительно обнаружился в предбаннике, внезапное появление Дениса испугало — так и подпрыгнул, выронив из рук дровину. Но успокоился он тут же — стоило поцеловать, а потом приказать решительно: — Баню продолжать топить, дом охранять, меня — дурака тормознутого — ждать. Я скоро. Крузак, как и всегда, завелся с пол-оборота, и Денис вырулил обратно к знакомой заправке, а от нее свернул в сторону родного города. Засыпанный снегом, он выглядел чистым и даже праздничным из-за гирлянд, обвивавших подъезды магазинов и кафешек. А может, в последние годы его и правда подремонтировали и как-то, что ли, взбодрили? Денис накупил всякой жратвы, зубную щетку, а главное, презиков и лубриканта в соседней с продуктовым аптеке. Ну а после со вкусом, не торопясь, уже в центральном универмаге выбрал подарки: конечно, Пашке, но еще и матери с отцом. — Дениска… — прошептала мама и неловко обняла. — Бородища-то, — заворчал отец. — Это теперь модно, что ли? — Не знаю. Бриться просто некогда, — улыбнулся ему Денис и крепко пожал протянутую руку. — Работы — валом. — Неужто нужны кому-то эти твои железяки? — Выходит, нужны. Мать засуетилась, явно собираясь метать на стол все, что было припасено к Новому году, но Денис ее застопорил. — Чаю попью с пирожками. Не смогу удержаться — так пахнут, будто и не уезжал никуда. Остальное завтра. Можно? — А сейчас?.. — Если в дедов дом собрался, так там Пашка. Пустил его пожить… — Знаю уж. Приехал сегодня ночью, перепугал до чертиков. Чуть собаку на меня не натравил. — Да там такая собака, что разве только залижет до смерти… — отец махнул рукой. — Поговорили хоть?.. — Мать явно первым делом подумала о другом и теперь смотрела тревожно. — Поговорили. Спасибо вам за него. Если завтра с ним вместе придем, вы как? Не выгоните? Отец молчал — лишь желваки на щеках вздулись. — Сереж! Мать подступила ближе, положила руку на плечо, и отец после как-то, что ли, помягчел. — Да чего уж! Мы с ним, знаешь, много говорили. Ты ж всегда чуть что сразу быковать и орать принимался, а он другой. Может, благодаря ему только и принял. Любит же. Не понять мне никогда, как это вообще возможно, но ведь любит… А любовь — она всяко лучше ненависти. — Лучше, — невольно начиная улыбаться, согласился Денис и поднялся. — С Новым годом и… до завтра? — Я буду рада, — твердо, сильнее сжав руку на плече отца, сказала мать. — И пирожков еще напеку. — С мясом. А то вечно навертишь этих своих с творогом да с яблоками… — заворчал отец, и Денис, зная, чем обычно кончаются эти препирательства, тихонько сбежал. Уже вечерело. Улицы были пустыми, а в окнах домов сияли гирлянды и мелькали суетливые тени. — Куда тебя черт унес? Столько дров пожег впустую — в бане всё градус поддерживал… — Ничего, не оскудела покуда Русь-матушка лесами, блин. Не все за границу вывезли. Кончится в дровнике запас, еще купим, — отмахнулся Денис и принялся выгружать на стол покупки: свежий хлеб, копченую колбасу, маленькие пупырчатые огурчики и микро-помидорки, а главное, готовый, уже замаринованный шашлык и салаты из вполне приличной с виду кулинарии, в которой их разметали под Новый год так быстро, что пришлось ждать, пока новый оливье настрогают. — Ты, что ли, на неделю запасы?.. — начал было Пашка и замолчал, вдруг уставившись на Дениса с надеждой. — На пару дней. Новый год тут встретим, завтра мои родители нас в гости ждут, а послезавтра, если ты не против, ко мне в Москву рванем — мастерскую свою покажу, с друзьями познакомлю. — А потом? — А потом то ли ишак сдохнет, то ли шах. То ли ты от меня сбежишь, то ли я от тебя. — Я не сбегу, — заверил Пашка, по-прежнему улыбаясь все той же зыбкой, неверящей, но полной надежды улыбкой. — Не говори «гоп»! — велел ему Денис, взлохматил и без того встрепанную шевелюру, чмокнул в давно примеченную родинку на виске и потащил за собой. — Сначала баня, потом еще баня, после жрать, президент, шампанское и в люлю. Как тебе план? — Надо только дверь припереть, а то Тузло, если в дом заберется, все сам сожрет — нам не останется. — Припрем. — И президента не будет — телика ж нет. — Ваще круто! Презики и смазка грелись во внутреннем кармане, намекая, что Денис озвучил не все пункты плана. Да и подарок лежал припрятанным в крузаке. И от мыслей обо всем этом было приятно. Но все же не так, как от осознания, что попа у Пашки действительно розовая, а березовый листик ей очень и очень идет. Денис сначала отмыл ее до скрипа, потом со смаком отстегал веником, а уже после отжарил, так сказать, собой. В прыгающем оранжевом свете огня, горевшего за распахнутой дверкой печи, кожа Пашки будто пылала, да и сам он плавился от возбуждения. Хотелось, чтобы их первый раз запомнился как-то особо, так что в ход пошло все. Даже то, что никогда и ни с кем. Вот никогда и мысли не возникало целовать кому-то анус, а тут как-то само собой. Ласкал ртом член и яички, а после завел Пашке ноги чуть ли не за голову и едва не помер от восторга — так все показалось красиво и нежно. Маленькая, плотно сжатая дырочка была именно дырочкой, а не щелью, как у опытных нижних, с кем иной раз приходилось иметь дело. И целовать ее, а после зализывать, пытаясь проникнуть языком глубже, оказалось бесконечно приятно. Сфинктер так и трепетал под губами, то приоткрываясь, то снова смыкаясь. Максимально расслабив его лаской, Денис вскрыл тюбик смазки и щедро выдавил гель себе на пальцы. Вводить их в Пашку тоже было сладко — так бы и смотрел, как они скользят внутрь, раскрывая совершенное отверстие. — Готов? — Тебе виднее, — ответил чуть задыхаясь Пашка и рассмеялся. — Как хочешь? — Так, как хочешь ты. — Ах ты ж… Денис поднял Пашку с лавки, на которой все это время и ласкал, вытащил ее в центр предбанника, улегся на спину и принялся натягивать на изнемогший без внимания член презерватив. Руки дрожали, получалось плохо, но он все же справился, даже не воспользовавшись предложенной смешливой помощью. — Иди сюда. Пашка послушался, перекинул ногу через Дениса, примерился, но, прежде чем начать опускаться, наклонился и поцеловал. — Люблю тебя. Можешь ничего не говорить. Я пойму. Просто… хочу, чтобы ты это услышал… сейчас. — Глупый, — Денис обнял, прижал. — И я тоже глупый, потому что хочу сказать, а не могу. Все кажется, что будто наигранно выйдет, как в кино каком-нибудь бабском. Не было десять лет — и вот те нате, хрен в томате. Но я дозрею, Паш, дай только время. — Дам, — шепнул тот в самое ухо и отстранился, запуская руку себе за спину, под ягодицы и нащупывая там Денисов член. Поначалу шло туго — Пашка жмурился и прикусывал пухлую нижнюю губу. Волосы у него начали подсыхать, и теперь где-то пушились, обрамляя голову подсвеченным алым нимбом, а где-то торчали бодрыми заостренными рожками. То ли юный дьяволенок, то ли ангел… — Пашка, — простонал Денис, когда тот наконец-то задвигался в неспешном танце. Его светлый, еще и обрамленный блондинистыми кудряшками член, прыгал туда-сюда — вверх-вниз, из стороны в сторону. Захотелось приласкать и его, и Денис обхватил гладкую плоть. — Нет! — выкрикнул Пашка и… замер, зажмурившись и стискивая Дениса внутри себя. Тот испугался, но секундой позже все понял — член Пашки, все еще зажатый в руке, стал будто каменным, задергался, и на живот и на грудь Денису брызнули белесые струи. — Не утерпел… — задыхаясь, выговорил Пашка и опять сунулся ближе — глаза у него смеялись, щеки раскраснелись, губы блестели влажно. — Отработаешь, — с напускной суровостью изрек Денис, не имея никаких сил отвести взгляд от этих самых губ. — В будущем году? — Издеваешься? — А как же президент? Да и Тузло там, наверно, уже все съел… — Тогда мы, за неимением другого, съедим Тузло, а президент вообще перебьется! Ну! Сосал Пашка увлеченно и умело. Даже захотелось спросить, где научился, но вопрос этот Денис засунул куда поглубже. Научился — и слава богу, потому что, ну, очень хорошо! Горячо, страстно и красиво. Настолько, что даже непонятно, отчего больше прет: от кайфа, который дарили Пашкины губы и язык, или от той гаммы ощущений, взрывавшихся будто бы мелкими фейерверками просто оттого, что Денис смотрел, как его ласкают. Вверх-вниз, вверх-вниз. Пухлая губа задирается, обводя выскользнувшую изо рта головку, томный взгляд будто выстреливает из-под ресниц, острый кончик языка пытается погрузиться в уже приоткрытую дырочку уретры. Ахххх! — Сплюнь, если не хочешь… Пашка только улыбнулся и облизал губы. В голове плавали огненные, видимо, особые банные медузы. Где-то в отдалении жахнул салют… — Ёбана! Времени-то сколько? — Денис засуетился, полез с лавки, а потом шлепнулся на нее обратно и засмеялся. — Хотя какая, к херам, разница? Пашка тоже смотрел смешливо. Захотелось обнять, прижать. Денис потянул его к себе на колени и тут же охнул: — Тяжелый, черт! — Кость широкая, — пояснил Пашка и заерзал, устраиваясь поудобнее. Между половинками его ягодиц было горячо и скользко, по бедру Денису мазнул расслабленный член, коснувшиеся щеки волосы пахли баней. Господи, хорошо-то как! — Спасибо тебе, Дедушка Мороз, — от всего сердца поблагодарил Денис куда-то в пространство и расслабленно откинулся спиной на теплую стену позади. — В этом году я был не очень хорошим мальчиком, но ты меня все равно без подарка не оставил. — Блин! — ерзавший на Денисе Пашка вдруг замер и глянул искоса. — Что? — А у меня для тебя подарка ведь нет… — В Новый год сбываются все мечты, — очень серьезно ответил ему Денис внезапно всплывшей в памяти цитатой из «Ну, погоди!», потом, примерившись, чмокнул в родинку на виске и признался совершенно искренне: — Лучший мой подарочек — это ты.