Чего не случалось в Бангкоке

Нового шахматиста он знает давно. Еще с первых турниров Толика. Тихий, незаметный, робкий. Прилежный парень, что свято верил в правильность происходящего, в удобные идеалы. Может, просто хотел верить, а, может, Молокову показалось. Ему, вообще, удивительно много кажется. Казалось же когда-то хорошей идеей подтолкнуть Сергиевского к Васси. Рассчитывать на его понимание положения, на способность сделать необходимое. Горькая усмешка касается губ. Сигаретный дым вылетает через приоткрытое окно на улицу. Вечереет. Хочешь сделать хорошо – сделай сам. Несерьёзная мысль о собственном союзе с Флоренс породила смешок. Что б он еще хоть раз доверил шахматисту переговоры с соперником… Ничего, новый на такое не способен. Он вообще ни на что не способен. Фигура в руках более опытного игрока. Это радует. Наконец, Молоков чувствует контроль над ситуацией. Виганд - Надёжный вариант, красивая картинка, исключительные послушание. То что надо после провала в прошлом году. Новые надежды, последний шанс отыграться. Чудесный парень, жаль, что без таланта. Без той удивительной дерзости Сергиевского, без его непредсказуемых решений. Потушить сигарету, закрыть окно. Даже в Бангкоке ночью холодает. За все время знакомства с Вигандом он не замечал ничего, что сделало бы из шахматной машины человека. Бывший секундант Анатолия всегда терпеливо слушал шутки, кивал на бессмысленную болтовню, соглашался с решениями и всем своим видом выражал покорность. Радикальный контраст с раздражённой физиономией Толика, недовольными замечаниями, попытками командовать даже. Скучный контраст, но по-своему милый. К таким людям не горят симпатией, к ним не тянутся и с ними не пьют. Но к ним привыкают. Привязываются, как к старому шкафу, что всю жизнь простоял в прихожей и стал, незамеченной, но неотъемлемой частью привычной реальности. Виганд правда скорее мебель, чем человек. Так, по крайней мере, считают в КГБ. А, может, Молокову так только показалось. Ему, вообще, удивительно много кажется. Казалось же, что он, однажды, заметил на строгом лице улыбку. Ужасно скучно. Следует пройтись. *** Блуждая по улицам ночного Бангкока, проходя мимо очередной компании разодетых фриков и, отмечая про себя, что совершенно не удивился бы, мелькни среди них лицо Трампера, Молокову сложно сдержать изумление, когда он замечает совсем другую знакомую фигуру. Не ожидая подобного, он вновь выставил себя конченым идиотом. Как вообще шахматист оказался без присмотра? Был идеальный герой настолько скучен и незначителен, что его попросту не заметили? Что он вообще забыл в этой разукрашенной толпе? Почему выглядел живым и отчего вокруг него лишь мужчины? Как, в конце концов, объяснить появившуюся из неоткуда помаду? Слишком много вопросов к этой далёкой от реальности картине. Молоков стоит как вкопанный, до последнего надеясь, что ему показалось. Ситуация становилось лишь ясней. Лицо на плакате и человек, с которого его рисовали, похожи, но не едины. У всех есть свои секреты. Но как же ужасно не к месту они здесь и сейчас, когда любой слух – серьезный ход со стороны соперника. Виганд прощается, отходит, теперь он один. Опомнившись, Молоков движется вперед, в несколько шагов настигая будущего чемпиона. Рука крепко сжимает худое плечо. Парень не сразу замечает свое положение. Лишь обернувшись он впервые не может сохранить хладнокровие, на лице застывает ужас. «В номер. Сейчас же. И сотри это». Шипение, строгость быстро произносимых фраз, - всё напоминало Виганду о том, что спорить не стоит. Растерянно кивая, он почувствует, как грубым движением его хватают под руку, тащат по улице. Уже через минуту они изображают обыкновенную прогулку, с тем лишь исключением, что идут они, быстрым шагом к отелю, а сам он изо всех сил старается избавиться от темной краски на губах. «Я..», - попытка оправдаться, придумать хоть что-то, что спасло бы его положение. Сердце бешено колотится в груди, мешая думать рационально. Как много Молков видел? Что будет теперь? А после турнира? «Молчи. Потом», - шанса не оставляют. Зайдя в чужой номер, Молоков раздает указания. «Садись. И слушай внимательно» Как подобает машине, Леонид кивает, боясь лишним движением усугубить свое положение. Старается слушать, хоть слова и сливаются в неясный фоновый шум к собственным мыслям. Это конец. Окончательный и бесповоротный. И разве стоила этого одна глупая слабость? Молоков говорит про образ, про долг, про репутацию, что не должна быть подорвана, спрашивает, о чем он думал, но не говорит про сам поступок. В мечущем молнии взгляде мелькает сочувствие, едва ли шахматистом замеченное. «Мысль ясна?» Монолог завершен, но пытка продолжается, теперь только давит напряженное молчание. Рваный вздох, похожий больше на всхлип, кажется особенно громким в этой тишине. Силы ждать не озвученный приговор закончились. Рука мягко сжимает худое плечо "Шантажировать тебя, придурка, не собираюсь. Считай, мне просто показалось. - голос смягчается, в нем появляются привычные шутливые нотки, - Мне, вообще, много чего кажется. А цель у нас с тобой одна. - странные свойственные Молокову манипуляции с голосом понемногу разряжают атмосферу. - И я не дурак, чтобы собственные фигуры с доски сбивать". И отчего-то улыбка. Машина не так идеальна. И за этот турнир на Сашиных висках точно прибавится седых волос. Он слишком много позволяет своим шахматистам. Глупая привязанность. И всё же, не так теперь пусто, раз, вдруг, на месте старого шкафа оказался живой человек. В спрятанных за толстыми линзами очков глазах впервые горят эмоции, в них видна благодарность… и что-то еще, такое же сильное. Так, по крайней мере, решил Саша. И, в этот раз он был точно уверен в том, что увидел.