Грейс доводит до беды

      — Бобски, помнишь Мэдисон? Ты с ней мутил как-то, она ещё с этими опёздалами тусовалась, как их…       — Мэдисон, брюнетка, невысокая. Я помню её, Раз-Два.       — Ага. А ты это, не против, если я к ней подкачу? Ничего, если против, хрен с ней тогда.       — Подкатывай, мне не жалко.       — А это… Как бы мне это половчее провернуть? В смысле, на что она ведётся? Да, блин, хватит ржать, я ж серьёзно за советом.       — Она тащится с щетины. Тебе придется немного зарасти, Раз-Два.       — Боб, Хлоя…       — Спортивная начитанная блондинка?       — Ага.       — Жуткая аляпистая бижутерия. Цена не важна, главное, чтобы было «бомбезно» или «о, это же просто пиздец».       — Бобби, дружище…       — А ты нашел лайфхак, да, Раз-Два?       — Да не, я ж не виноват, что всё как-то серьезное не складывается.       — И, судя по довольной морде, страшно этим огорчен. Кто на этот раз?       — Мия.       — Очки, полные губы, голубые глаза?       — Она.       — Итальянские закусочные. Много и часто.       — Эта тоже потом будет, посылая меня лесом, напоследок петь дифирамбы своему охуенному бывшему Бобу?       — Вряд ли. Не очень расстались.       — Чё, настиг приступ «не хочу стриптизерш»?       — Вроде того.       — Блин, прости.       — Ты прости. Не хотел же знать.       — Да ладно, не парься, все отлично. Мне это не только льстит, но и открывает новые горизонты. И как ты их всех помнишь-то?!       Грейс страстно любит массаж, и, на первый взгляд, все просто.       — Типа каждый раз до и после жмякать её плечи, спину и пяточки? — скалится Раз-Два, не готовый к тому, что кореш забракует настолько логичный вариант.       — Не, ей нравится нормальный массаж. Долгий, тщательный и требующий подготовки. Можешь записаться на курсы, если хочешь её порадовать, — невозмутимо гасит его улыбку апатично валяющийся под штангой кореш.       На хер в принципе переться в зал, если не собираешься там шевелиться или выведывать у друга, как замутить с его бывшей? Ну, как в зал — в закуток «Притона» с пятью тренажерами, но всё-таки. И на хер кому-то нужны какие-то гейские курсы ради короткой интрижки?       — Бобби, я ж не менять специализацию хочу, а поебаться, — ноет мнущийся у его скамейки Раз-Два, которому решительно не хочется вот прямо сейчас потеть рядом на дорожке, но при этом не хочется и быть одним из всех этих мудозвонов, которые таскаются сюда полежать, покурить, потрепаться или как-то ещё побесить его самого, в этот момент обычно реально въёбывающего здесь как конь. — Давай ты лучше по-быстрому покажешь мне пару фишек?       — По-быстрому научить тебя делать массаж? — приподнимает бровь почти задремавший на тренажёре кореш. — Я не уверен, что получится, но, если хочешь — попробуем.       — Тогда погнали?       — Погнали? — поворачивается к Раз-Два, открывая оба глаза, и непонимающе повторяет слишком расслабленный для потенциального учителя Боб.       Эти его телочки, даже та, которой он что-то не то спизданул, поголовно остались страшно им довольны и таким его и описывали — ленивым, как кошак, спокойным, не отъёбывающим ничего сгоряча, в отличие от Раз-Два, с которым ничего не получится из-за его безрассудства. Хуёво они знали его кореша, просто тащились со смазливой морды и обаяния этого хитрожопого мудака, который любит сглаживать острые углы и легко подстраивается под ситуацию. Раз-Два даже сам их про него расспрашивал, хуй знает зачем. Ни одна из его фанаток так и не вкурила, насколько он на самом деле классный — отбитый, резкий, надёжный. Намного круче, чем они думали. Рассудительный, не любящий напрасный риск Красавчик Боб из Дикой Шайки среди бела дня махал незаряженным стволом на оживлённой улице сразу после того, как чудом не присел на пять лет. Но у Бобски реально случаются приступы неконтролируемой лени. Когда ему комфортно и спокойно, он иногда превращается в вялое туловище, вспоминающее, что оно не спало, кутило, зависало с тёлочкой или чинило по поручению Раз-Два угнанную тачку последние пару дней, и тогда его надо пихать, тормошить, чтобы добиться какого-то результата. У Раз-Два это получается.       — Погнали, блин, учиться, задрал валяться уже.       Интенсивно тормошить Красавчика Боба и не давать ему снова окуклиться в каком-нибудь углу в такие моменты приходится почти безостановочно, чтобы потом не начинать всё сначала. Раз-Два отворачивается на пару секунд, за которые кореш успевает залипнуть на барной стойке за неторопливой, как бабуля Мямли, флегматично продирающуюся к какому-то далёкому и мутному финалу через сонные дебри сознания одного и желание присесть кому-то надолго на уши второго, беседой с Фредом.       — Бобски, — строго окрикивает Раз-Два, которому надо скорее разобраться с этим ебучим массажем и валить очередную внезапно им очарованную шикарную тёлочку.       Предсказуемо не получив ответа, он понимает, что тот опять склеился, и скорее всего придется прибегать к контрмерам. Подойдя ближе, Раз-Два предпринимает последнюю попытку.       — Бобс! — гаркает Раз-Два, а тот уже висит на барной стойке, уткнувшись мордой в руки, съехав ниже и выпятив задницу, спит как лошадь в стойле.       Добром не получится. Эту хрень он давно не проворачивал, примерно с тех пор, как Бобски предложил свой, альтернативный и неожиданный вариант отвальной. Широко размахнувшись, Раз-Два от души вхерачивает по выставленному заду, чтобы вышло нормально, по-мужски мощно, чтоб и руку, и жопу потом оба не чувствовали ещё пару часов, но что-то идёт неправильно, он смазывает в конце движение и вместе с обжигающим кожу ударом успевает почувствовать и упругую задницу, и то, как та замечательно ложится в его пока не онемевшую ладонь.       Взвыв, Красавчик Боб наконец полностью просыпается, вроде бы этого и добивавшийся Раз-Два не понимает, с чего ему так всрался этот ебучий массаж, охуевает от беспричинного, но острейшего приступа неловкости и готов сам себе без наркоза отрезать виновато горящую ладонь, слишком отчётливо запомнившую форму.       — Это не телек, картинка не поменяется, — усмехается Красавчик Боб, глядя на зависшего над его холодильником Раз-Два, которому надо просто взять блядское пиво, закрыть ебучую дверцу и перейти уже к трижды проклятому обучению, ради которого сам разбудил и притащил кореша к нему же домой.       Косяк в том, что взять пиво придётся той самой рукой, с которой он больше не хочет иметь ничего общего, пальцы которой, кажется, норовят сами собой немного согнуться, кожа которой на тыльной стороне все ещё горит и теперь уже точно не от боли, а из-за ебучих стыда и вины, из-за ощущения, что упругая жопа все ещё в ней, и её можно сжать или погладить. Раз-Два останется мордой в холодильнике до конца вечера или до тех пор, пока эта назойливая мысль не съебнёт, наконец, из его воспалённой башки.       Озадаченный его видом Бобс не придумывает ничего лучше, чем для ускорения влепить ему игривый шлепок — то ли в отместку за отбитую задницу, то ли потому что давно хотел. Шлепок выходит, что надо, намного менее гейский, чем до этого у него самого — короткий и быстрый, хлесткий, обжигающий и подло-внезапный. Раз-Два, секунду назад не сомневавшийся, что пиздец ещё больший просто невозможен, от неожиданности коротко ахает и чувствует, что в штанах, как по какой-то блядской команде, сразу становится намного теснее, и контролировать эту хуйню он не может.       Шокированно глядя в холодильник, он физически ощущает повисшую паузу, понимает, что кореш тоже затаил дыхание, а после слышит, как Боб неловко прочищает горло и хрипло напоминает:       — Пошли, что ли. Займёмся твоим обучением.       Раз-Два идёт за ним в комнату как привязанный, потому что сейчас хоть один из них должен соображать, и, походу, вся надежда на кореша, потому что у него самого остатки мозгов спеклись от осознания того, что он много лет чего-то не знал про собственные фетиши.       Красавчик Боб поворачивается, оценивает перекошенность его морды внимательным взглядом, облизывает губы и, строго глядя в глаза, пытается вернуть его в реальность тихим, уверенным голосом:       — Если ты не передумал, давай я тебя помну, так быстрее разберёшься, в чём разница.       — Помнёшь? — тяжело сглатывает Раз-Два, неуверенно таращится в ответ и чувствует, как предательски слабеют колени.       — Массаж. Сделаю тебе массаж, — сжимает губы кореш и приподнимает бровь, ожидая реакции.       Бобски засёк, как его колбасит, и это пиздец как плохо. Хуже только то, что Раз-Два вместо того чтобы вспомнить про какие-нибудь важные дела и съебаться, не двигается с места. Чего он тут торчит, неужели хочет, чтобы кореш трогал его сейчас, пока у него почти стоит, а в больной башке какая-то каша?       — Снять рубашку? — тихо уточняет Раз-Два.       Кореш кивает, и медленно расстёгивать пуговицы приходится перед ним. Раз-Два не рискует прямо встретить потемневший жадный взгляд, но принимает его как данность — девочкам тоже нравилось смотреть на его голую грудь, широкие плечи. То, что повёрнутый на нём Боб сейчас жрёт его глазами — скорее всего нормально, хоть и страшно до усрачки.       — Ложись, — хрипло распоряжается кореш, доставая с полки флакон, и хер бы Раз-Два в такой ситуации повернулся спиной к какому-нибудь другому пидарасу.       Боб забирается сверху и не садится на его ноги, за что ему большое спасибо, потому что если бы в зад сейчас упёрся чужой член, обучение всё-таки пришлось бы сворачивать. Или Раз-Два выяснил бы о себе ещё что-то неожиданное, судя по дичи, которая сегодня творится, и это было бы ещё хуже.       — Приспусти штаны, — просит кореш, и Раз-Два давится воздухом, понимая, что упирается в матрас стояком.       — Так правда надо, — решив, что напрягся он только из-за опасений, объясняет Боб.       Раз-Два тяжело сглатывает, просовывает ладонь под себя, расстёгивает брюки и стягивает их на всякий случай совсем чуть-чуть. Бобски тяжело вздыхает сверху, дёргает их ниже, вынуждая друга испуганно под собой оцепенеть.       Щёлкает пробка, а через пару секунд окаменевшую от напряжения спину начинают быстро, с силой растирать тёплые и скользкие ладони. Раз-Два забывает, как дышать, потому что дело даже не в том, задумал ли воспользоваться его ебанутым состоянием кореш, а в том, как он сам реагирует на хозяйские, широкие движения, тихие хлюпающие звуки, немного сбитое, напряжённое дыхание за спиной. Наглые и деятельные лапы Красавчика Боба сразу везде — мнут плечи, гладят лопатки, давят большими пальцами на крестец, сжимают бока, и из-за них по скользкой спине растекается горячая наэлектризованность, хочется дышать в такт и так же сбито, выгибаться, когда они давят на поясницу, тереться об матрас уже полноценно вставшим хером и тихо и незаметно поскуливать в подушку. Надо было, блядь, бежать от этого мастера массажа сразу после того, как они забыли про пиво, потому что теперь, кажется, уже поздно, стыдливо решает про себя Раз-Два, а Красавчик Боб, которому теперь можно и вытворить какую-нибудь гейскую хрень, тяжело дышит и объясняет:       — Сначала согреваешь. Потом уже мнёшь, — и сжимает на нём цепкие пальцы так крепко, что Раз-Два воет, забыв о своем стояке.       Точно, пока он тут обтирался о кровать кореша пахом, скулил под ним и пугливо предвкушал, что тот полезет приставать, Красавчик Боб пытался и до сих пор пытается делать то, из-за чего Раз-Два за ним таскался полдня — ебучий массаж, а не то, что он тут сам себе напридумывал. Накрывает почему-то не только облегчением, но и досадой, задуматься о причинах последней толком не дают беспощадные ладони, которые его мнут как тесто, сжимают, щиплют, выкручивают что-то почти до хруста, давят и трут, постепенно спускаясь ниже. Раз-Два охает от неожиданности и боли, тихо шипит, когда приходится недолго перетерпеть, вопит на особенно негуманных движениях и чувствует, как расслабляется и наполняется текучим спокойным удовольствием уже истерзанная Бобски верхняя часть спины. Когда горячие пальцы добираются до поясницы, он без всякого смущения вопит, уже понимая, что после будет и охуенно, и приятно, и легко, надо только пережить изощренную пытку до конца, а когда движения становятся мягче, скользкие пальцы сгоняют с кожи остатки боли, проезжаются вдоль позвоночника и снова ласково и неторопливо мнут бока, он готов реветь от облегчения и непривычной лёгкости в обычно напряжённой спине.       — В общих чертах — всё, — намекает Боб на то, что терапия окончена, продолжая скользко поглаживать горящую кожу.       — Давай ещё так, — не удерживается Раз-Два, потому что, ну, реально же, кайф.       Бобски сверху хмыкает, ведёт широко и балдёжно по лопаткам, сминает плечи и снова опускается ниже. Раз-Два после недавнего ора не видит ничего плохого в том, чтобы тихо из-за этого стонать и мычать в подушку.       — Ты где так наблатыкался? — Он гнется и тащится, потому что кореш добирается до нижней части спины, трёт вкруговую большими пальцами, крепко удерживая бока. — На каких-то гейских курсах?       — Мутил как-то с массажисткой, — усмехается Боб и снова выделывает на нём пальцами что-то слишком приятное.       — Я ж подсяду, — невольно почти мурлычет под его руками Раз-Два и немедленно хуеет с того, насколько педрильно это прозвучало.       — Ещё? — как будто почувствовав его колебания, уточняет кореш.       — Ещё, пожалуйста, — утыкается мордой в подушку Раз-Два, потому что — пошло оно всё.       Может, тяжело дышащий Бобски там уже и замудохался, но, раз пошла такая пьянка, он ещё немного покайфует. Кореш добавляет ещё масла и снова растирает, как в самом начале — быстро, с нажимом, безнаказанно трогает и щупает его плечи, спину, бока, поясницу и голую часть задницы, и хер Раз-Два в этом кому-то признается, но делает он это просто охуенно. Он мычит в подушку, старательно игнорирует то, что у него опять привстал, бездумно подставляется жадным ладоням, гнётся, когда они съезжают ниже, стонет на широких движениях. Красавчик Боб втихую тащит ниже брюки, и — это уже пидарство или пока приемлемо? Хочется ещё, а кореш, может, просто массаж ног задумал, Раз-Два про такой слышал. Крепкие ладони сминают ниже спины, скользят к пояснице наглыми цепкими пальцами, и он невольно громко стонет, выгибаясь к движению, приподнимая задницу. Боб тихо и тяжело выдыхает, полностью стаскивает штаны вместе с трусами, и вот хуй там, массаж чего угодно, а не ног он всё-таки замышляет!       — Бобски, что за херня?! — вскидывается Раз-Два, срываясь на какой-то писк, потому что правую ягодицу коротко обжигает шлепок.       Таращась на спинку кровати, всё ещё удерживая задницу приподнятой, он чувствует, что наглая ладонь по-прежнему на нём — мнёт, поглаживает, а после отрывается, чтобы мягко ударить и снова сжать, и опять эта херня как будто запускает подлючий механизм, с которым Раз-Два жил много лет, и о котором ни хрена не догадывался — вопли и возражения застревают в горле, задница напрягается, предвкушая следующий удар, а брюки держатся спереди на крепко вставшем члене, как на добротной дедовой вешалке в далёкой Шотландии.       Боб убирает руку, заставляет внутренне сжаться в ожидании, лупит хлестко, а после дразнит, делая вид, что добавит, вынуждает всхлипнуть от досады, и только потом огревает — жгуче, мощно, как надо. Раз-Два ноюще скулит, чувствует, как он гладит полыхающую задницу, и вместо того, чтобы всё-таки дать в морду или хотя бы по съёбам, ощущает странное самодовольство — эти его бывшие пели про чуткого и ласкового Боба, никогда ничего не делающего против их воли, тыча в его собственную эгоистичность в постели. И тут хер угадали, закусив губу, мычит он длинно и с удовольствием, очередной раз получив по заду.       — Мать твою, — всхлипывает сзади кореш, разжимая руку. — Пожалуйста, прости, Раз-Два, — и это ещё подлее стянутых штанов.       — Давай ещё, — он недовольно бурчит в подушку, потому что если этот блядский массажист каким-то нечеловеческим усилием воли и правда может сейчас остановиться, то он — точно нет, все равно терять особо нечего.       — Что? — тяжело и непонимающе выдыхает сзади кореш.       — Ещё давай! — выпустив из зубов подушку, приподнявшись и подрагивая на напряжённых руках, рычит Раз-Два, и если Бобски немедленно что-то не сделает, он точно сгорит на месте или от неловкости, или от собственной тупости.       Боб делает — одной рукой тянет его ближе к себе, а второй обжигает задницу до стыдного всхлипа. Убедившись, что правильно его понял, снова начинает издевательски дразнить, чередуя лёгкие шлепки с тяжёлыми, обманывая с моментом удара, и продолжает, потому что слышит в ответ на свои манипуляции стоны, ахи и тяжёлое дыхание.       — Раз-Два, жопа такая красная, не больно? — интересуется осмелевший кореш, и рожа у него наверное тоже красная, и хер он признается, что кайфует, и Боб это сам прекрасно понимает.       По низу спины скользят пухлые прохладные губы, спускаются ниже, а по левой ягодице широко проходится жаркий язык.       — Эй, — тяжело дыша, предостерегающие хрипит Раз-Два и снова охает, потому что получает по мокрой от слюны заднице — звонче, подлее, ещё балдёжнее.       Да, блядь, Бобски, походу, просёк, что у него теперь есть аргумент против любых возражений. Напряжённый член таранит брюки, скользкие от масла пальцы давят на дырку, и кореш что-то совсем охренел!       — Боб, блядь! — Очередной шлепок гасит недовольство, заставляет прогнуться, а пальцы легко толкаются в расслабившуюся после удара задницу.       Раз-Два кусает губы и всхлипывает от аккуратных и настойчивых движений внутри, потому что те, на удивление, оказываются слишком правильными, замечательно сочетающимися с полыхающей кожей, и хуй он покажет, насколько ему от них сейчас хорошо. Красавчик Боб угощает его лёгким шлепком, от которого он стискивает пальцы собой, те сгибаются внутри, и с хриплым стоном Раз-Два осознает, что только что чуть на них не кончил и хочет снова насадиться. Кореш ловит момент, понимает, что упираться он больше не собирается, и трахает пальцами, сминая правую ягодицу, покусывая левую, а Раз-Два скулит и надеется, что он всё-таки избавит его от ебучих штанов. От мысли, что в них заберется скользкая рука, снова накатывает, он ноющие стонет, толкается вперёд, а после — обратно, на раскрывающие его пальцы.       Раз-Два замирает, чувствуя, как они выскальзывают, а сзади проминается матрас, слышит, как отщелкиваются болты на джинсах. Боб медленно стягивает с него штаны, вжимается горячим хером в задницу, мокрой грудью — в спину, и это полный пиздец, потому что ему нравится, как жёстко трутся об горящую кожу напряжённые бедра. Он гнётся, чтобы стало теснее, кореш охает, упираясь в него головкой, раскрывая, но не засаживая, надавливает снова.       — Прости, крыша от тебя едет, — шепчет, втираясь в него, тяжело дышащий Боб, а Раз-Два за каким-то хреном выгибается, толкаясь на него, натягиваясь на самый конец.       Убедившись, что хер кореша в нём и правда может поместиться, он двигается вперёд, пытаясь соскользнуть, но крепкие руки перехватывают его над животом, и Боб с длинным стоном ему задвигает намного больше, чем Раз-Два зачем-то решил принять из ебанутого любопытства. Взвыв, он остаётся на месте, чувствует, как тот, раскачиваясь, засаживает дальше, касается в итоге саднящей задницы пахом. Боба сразу становится слишком до хуя — в нём, на нём, потому что он трахает Раз-Два коротко, медленно и мощно, вжимается всем телом, не желает выпускать из жадных рук, трётся волосками на верхней части груди и в паху, щетиной, задевает сосками, возит губами и носом по скользкой спине, поддаёт сильными бедрами по отбитой заднице, толкается внутри, вырывая стоны и всхлипы — большой, горячий, скользкий, готовый взорваться, стонет в кожу, наваливается всем весом на напряжённые подрагивающие руки. Раз-Два никогда так никого не трахал, он, блядь, в ловушке, в плену, а поймал его чертов Бобски, по которому до сих пор поголовно сохнут все его бывшие, и которому на хрен никто не нужен, кроме его друга, ещё вчера не гея. Руки сжимают крепче, и Раз-Два насаживается, приподнимается и сам удерживает кореша, потому что ему, походу, надо ещё — шизанутого, резкого, классного Красавчика Боба, который только с ним не хитрит, не выворачивается, а честен временами до зубной боли. Кореш стонет, гладит грудь, спускается ладонью к паху, засаживает резче и на всю длину, сжимает и быстро дрочит член, шлепая бедрами по горящей заднице, и Раз-Два со стоном спускает в его руку, чувствуя, как внутри поршнем ходит скользкий болт, как кореш вжимается, подрагивая и кончая внутри, как тот тяжело дышит, прижимаясь к его коже, и наконец обессиленно валится на кровать.       — Раз-Два, — влажно выйдя из воспалённой задницы, нависает над ним Бобски, осторожно целуя основание шеи. — Тебя массаж-то делать нормально научить?       — Погоди пока со своим ебучим массажем, — бурчит в подушку Раз-Два, собираясь с духом перед тем, как всё-таки к нему повернуться. — У меня от прошлого ещё жопа болит.