***
За спиной неистово заливались птицы, пахло перегретой зеленью, пахучими цветами и пылью. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Дофламинго щурился от ярких переливов света на морской глади и влюблялся в жизнь заново: в высокую чашу раскаленного синего неба — и в стекающую по ней гору облаков, в полёты над крышами и шпилями домов, во вкус крови и вина. Он приходил к Роси напомнить, как прекрасна жизнь. Себе, а не ему. Роси он рассказывал — не словами, конечно, — как прекрасна смерть. Идеальный баланс, отражение друг друга: красота и уродство. Пусть сожалеет, что выжил, и пусть цепляется за жизнь. Жизнь — это он, Донкихот Дофламинго. Он скинул шубу в высокие травы, и его затопило неуютное, зябкое чувство, но замочить перья было бы неприятнее. Братец его брезгливости не разделял. — Не пей морскую воду, дебил! Сблюёшь. — Дофламинго отвесил Росинанту подзатыльник, и голова дёрнулась с силой, будто хотела оторваться. — Не дури, у меня две фляги с водой. И суп. Напьёшься ещё. Росинант пошевелил языком, облизывая обмётанные коркой губы, и с полуобморочным видом кивнул. Вот умница, всегда бы так. Доломать братца он не стремился. У него было достаточно рабов и достаточно людей, преданных ему. Но то, что родной брат пошёл против него, ужасно бесило. Натаскав с помощью клона воды в старую подгнившую бочку, Дофламинго сунул в неё брата — наслаждаться чудесным днём и отмачивать бинты. Желание их содрать вместе с кровавой коркой Дофламинго удержал. Он ведь хотел, чтобы братец ждал и жаждал его прихода. Но излишняя мягкость будет во вред, конечно. Дофламинго усмехнулся, слушая шипение и сдавленные стоны Росинанта, нутром ощущая, как брат дрожит от боли, ведь солёно-горькая океанская вода разъедала бинты и едва поджившие раны, помимо того, что любого фруктовика лишала сил, — и вдохнул полной грудью. Обезболивающие таблетки перекатились в ладони. Пока он мылил голову Росинанту, тот, сутулый и покорный любому, даже невесомому жесту, тяжело дышал и хватался за бортики: озноб всё не отпускал его. Насвистывая под нос, Дофламинго взбил пену на тусклых волосах и потянулся за ковшиком. — Ты как ребёнок, Доффи, которому сделали больно… и теперь он делает больно в ответ. — Росинант поднял руку и коснулся его запястья. — И не может остановиться. — Кто знает, кто знает. Я думаю, это ты, Корасон, ребёнок. — Наказываешь и детей, и родичей?.. Чудовище. — А иначе получу нож в спину, — пожал плечами Дофламинго и поскрёб мокрыми пальцами шею. От капель морской воды по коже текли морозные струйки. — Вот ты приходил бы ко мне в Импел Даун со свежими новостями, едой, да ещё и прогулками на природе? Сомневаюсь, — он поцокал языком. — Лучше быть монстром как я, чем добрячком как ты, не находишь? И засмеялся. Запрокинул Росинанту голову и всмотрелся в опухшие мутные глаза. Росинант безучастно смотрел в ответ, мелко, рвано вдыхая и выдыхая… и вдруг плюнул ему в лицо. — М-да, — Дофламинго стёр костяшками кулака плевок и заметил: — С добрячком я погорячился. Что ж, а я хотел оставить тебе свою шубу. Страх и отчаяние, мелькнувшие в глазах Росинанта, оживили его бледное, измождённое лицо, и в груди у Дофламинго запело. — От неё будет нести тобой. Нет уж, спасибо,— упрямец Роси вновь пытался его оскорбить. — Как скажешь. Напоминать ежесекундно о себе? Отлично. Думать о подарке с благодарностью он братца научит. Решено, шубу перед отлётом он закинет в камеру, но сейчас — пусть помучается. Таблетки Росинант с его рук ел намного охотнее. Стоял, пошатываясь, мокрый и голый, с лиловыми синяками на животе и рёбрах, в паутине ярких порезов, с гематомой на боку и рваной раной вдоль голени. Стоял и глотал пилюлю за пилюлей, не задумываясь уже, что, может быть, это отрава. Вокруг в густом золотистом воздухе гудели жуки и стрекозы, к ногам липли мошки и влажные травинки. С каждой новой пилюлей Дофламинго подносил флягу для одного глотка, не давая Росинанту осушить её разом или пролить хоть каплю. — Так и быть, оставлю тебе небольшой запас. Ну что, перекусим? — Дофламинго хлопнул в ладоши и взглянул на Росинанта. Братца штормило, и вид у него был зеленоватый. Зубы сжаты, белки покраснели, губа кровит. Что, готов убить за еду? Не за справедливость и мертвого папашу, нет? — Или сначала мне стоит перевязать твои раны? Мы же не можем оставить их так, — он взъерошил волосы Росинанта на макушке, — и тогда будет пир. Свежие овощи и вкусный суп! Семья хотела скинуться тебе на пиццу, но мы её сожрали сами: я вспомнил, что ты пиццу не любишь. Верно? Росинант мучительно застонал. — Приходи пореже, желательно никогда... Доффи... Так хрустел крупный песок под туфлями на берегу озера — и так же звучал голос Роси. Дофламинго тяжело вздохнул. И сжал пальцы на его горле, нитями уже перерезал бы на хрен. — Скажи спасибо, что мы не лишаем тебя питья и хлеба и позволяем выносить отхожее ведро. Что я тебя, тварь, навещаю, вожусь с тобой, не даю загнуться или потерять человеческий облик, — цедил и цедил Дофламинго, стискивая шею, продавливая большим пальцем кадык. — Ты правда хочешь сгнить в вонючей конуре? Скажи да, и я больше никогда не приду. Скажешь? Скажи. — Нет… нет. П… пус-ти. — Славно! — Дофламинго потрепал братца по щеке. И, зажав в кулаке волосы на темени — поцеловал, крепко и грубо. Рот брата горчил морем. Отстраняясь, Дофламинго облизнулся и сплюнул. — Гнилая кровь. Росинанта ещё долго трясло, он всхлипывал, плача без слёз, и никак не мог попасть то в рукав, то в штанину. В аптечке нашлись бинты и пара баночек с противоотечным и заживляющим, с ними Дофламинго справился быстро. Из второй фляги обмыл все болячки и ссадины, втёр мази и перевязал, а на десерт оставил будущий шрам. Мелкими стежками он сшивал своей нитью края раны и поглядывал на Росинанта. Тот полулежал, уткнувшись носом в свежий ворот рубашки, и глубоко дышал. Внезапно остро захотелось погладить его по голове, но Дофламинго сдержался. Много времени эта возня не заняла. Он отпустил щиколотку, провёл по грубому шву большим пальцем, оценивая результат, и бережно взял Росинанта за кисть — Росинант хмуро взглянул на их переплетенные руки. Разве не ты клянчил внимание и нежность всё детство? Говорил о заботе. Вот он я, забочусь и внимаю. Ты ведь этого хотел? Он перебирал шершавые пальцы Роси своими, осторожно водя по каждой ногтевой пластине, массировал суставы, каждую секунду намекая лёгким нажимом, что может переломать их все — и тихо говорил: — Мне больно от твоей ненависти, Роси, ведь мне не плевать на тебя, и, если ты ведешь себя плохо, я могу расстроиться и вспылить. Понимаешь? Вряд ли я убью тебя, но сорву тебе ногти или вывихну запястье. — Цепко ухватив ладонь, Дофламинго поднёс её к губам, согрел костяшки дыханием, но глупый братик попытался вырваться и едва не навернулся на землю. — Т-с-с… А могу и ноги отрезать. — Он надавил на колено, и сердце Роси забилось очень громко, с ощутимым волнением. Он боялся. Хорошо. — Так что будь внимателен к чувствам брата. Мне не всё равно. А теперь ешь. Ел Росинант быстро и жадно, глотал суп прямиком из миски, помогая себе ложкой. Вгрызался в куриную голень до треска в косточке, и это было так мило и отвратительно, Дофламинго мог только улыбаться этому торжеству инстинкта выживания. Себе он принес сыр и вино. — Твоё здоровье, — отсалютовал Дофламинго и залпом осушил бокал. А следом приложился к горлышку бутылки. И только когда спустя две бутылки красного он обернулся на Росинанта, укрытого шубой, его посетила неприятная мысль. Его мама, что она сказала бы, увидев, что он делает с Роси? Дофламинго хотел убить его ещё на Миньоне. Смерть предателю, милость брату. Справедливость! А теперь он мог или играть до конца, или отпустить. Оба варианта были паршивыми. Дофламинго перекосоротило.***
Он дошёл до края обрыва и протянул руку к небу, выпуская нить. Дресс Роза ждала его. Его народ, его люди ждали своего короля. Его брат... Брат сбежал от него ещё в детстве. Ещё тогда. Дофламинго взмыл под облака — и зашвырнул ключ от темницы в море.