***
когда всё катится под откос, за этим наблюдать мучительно больно. и обычно эти моменты — самые длинные моменты в твоей жизни. да, бывают моменты радости, когда ты смотришь на них и думаешь вау я счастлив буду бесконечно долго, и это бесконечно превращается из часов в минуты. и это бесконечно рушится на его глазах, когда всё доходит до точки невозврата. те радостные часы, превратившиеся в минуты, становятся секундами на фоне того, как секунды горя превращаются в часы, часы в дни, дни в недели, а недели в года. вся та радость, полученная когда-то давно, становиться песчинками, совершенно незначимыми на фоне горя, произошедшего с тобой. те несколько часов бэдтрипа, проведённые в полном тумане и наслаждении, стали минутами, чтобы потом слова — два слова, сказанных директором компании за две секунды, превратились из секунд в часы. две секунды, и мир рушится на глазах, между пальцев сыпется песок, а красивый мир разрушается, оставляя под ногами куски кирпича, обломки деревьев и куски бетона из которых торчат железные каркасы зданий. мгновение — и больше уже ничего не исправишь; хотя, по правде говоря, это мгновение тянется до безобразия долго. и всю эту вечность просто смотришь, как руины жизни валяются под ногами, хотя секунду назад это был процветающий и далеко идущий жизнерадостный мирок. сейчас ничего нет. когда ему говорят ты уволен вся жизнь превращается в сплошное ничто. десять лет, которые он провёл как в сладостном тумане, которые казались маняще-вечными, казались непрекращающимися и всегда будто такими счастливыми, они перестают существовать. существуют только он и боль. те часы бэдтрипа, становятся секундами на фоне секунд горя, ставших часами. медленно бредя домой, дорога кажется ужасно длинной, будто бы ты стоишь на месте и ничего не происходит. это как в «Алисе в стране Чудес»: приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте, а чтобы попасть в другое место нужно бежать в двое быстрее. но так в реальном мире, к сожалению, не получается. вокруг лишь пустота, в душе кристально чистая боль, а в ушах гул. когда машина со звоном стирающихся об асфальт шин останавливается перед ним, становится вдвое больнее: с одной стороны, потому что это машина, возможность водить которые он лишился, теперь будто издевается, ведь для него водить, это как базовые потребности: возможности дышать или ходить, или дрочить, или жить, или любить — это вот просто потерял и всё. а с другой стороны, то что машина его не сбила, лучше бы сбила. мир никогда не станет прежним после этих двух коротких секунд, зато он станет другим. когда всё рушится, обычно остаётся нечто такое, за что можно ухватиться. соломинка. и в любой будет другой момент Фури бы сразу обратился к наркотикам: опиаты, амфетамины, кокаин, галлюциногены, экстази — без-раз-ни-цы. всё это не имело значение, если это может помочь, или же хотя бы унести от грустной реальности. в этот раз спасти не может то, что разрушило. лишаясь машины, лишаясь всего — денег, дома, частично имени и лица — всего на свете, кажется, что ничего не вернёшь, что всё, как песок, прошло сквозь пальцы. в ногах одни лишь мелкие и острые камни, с которыми ничего не поделаешь. потом присматриваешься в песок: не песок, а пепел, шелуха, обёртка. разноцветная обёртка, в которую была завёрнута вся его жизнь. но неожиданно помощь пришла оттуда откуда не ждали. обычно так не делают… то есть, что значит обычно? да кто сейчас обычный? да, все делают по-разному, по странному, по-другому — не так, как решает делать Фури. хотя, не он решает, вообще решают за него. кто бы мог подумать, что некогда одноклассница, с которой они выросли буквально за соседними партах, ходили вместе на уроки математики, биологии, пересекались на физкультуре и изредка в библиотеке; девушка, с которой был первый поцелуй, вроде бы даже отношения; девушка, с которой они остались друзьями на много-много лет, девушка, с которой учились в университете, пока судьба не разделила их. девушка, которая должна была стать его будущей женой. но не он решил, что она будет его женой, не он, и не сама Мэри. её родители. кто бы что не говорил, но даже потерянная репутация не смогла лишить Фури всего его влияния. он всё также был достаточно известным гонщиком, он всё также был известным лицом и всё также был не плохим деловым партнёром. он был на множестве рекламных билбордов, он был лицом рекламных компаний, и он всё ещё являлся «самым молодым гонщиком». у него остались все эти статусы, поэтому семья Мэри, видя не самое хорошее состояние бывшего друга их дочери, решает помочь. девушке давно пора замуж, а тут кандидат, готовый на любой фиктивный брак. да, пускай с сероватым пятном на репутации, с ужасной зависимостью, но всё равно неплохой кандидат. и, к сожалению, Фури не смотрел на Мэри, как на будущую жену, и она не смотрела на него также, но за них решили всё её родители. всё, абсолютно всё. начиная с цвета платья девушки и количества гостей, заканчивая рестораном и машинами. они решили так, что этого всего не будет: будет просто роспись в суде, просто четыре человека, только одна единственная фотография. без букета, без платья, без ресторана, без кучи гостей, без толпы журналистов. они вчетвером, фото от штатного фотографа, бутылка шампанского, разлитого по пластиковым стаканчикам возле входа в суд, и кольца. и эта свадьба, да не свадьба это простая регистрация брака, это нелепое представление, клоунада, которая совершенно неожиданно раздулась в прессе до невероятных масштабов, от прознавших как-то журналистов, что смогла даже затмить новость о том, что один из лучших гонщиков с позором теряет привилегию ездить под крылом одной из величайших автомобильных корпорация из-за того, что «его поведение противоречило политике компании». грёбаные наркотики. и к счастью это бракосочетание смогло перебить не только ажиотаж предыдущей новости о Фури, но и помогла сделать его имя чище, немного светлее. также получилось выплатить долги, которые должен был мужчина за неустойку, за преждевременный разрыв контракта, потому что его заставили этот контракт разорвать. если бы не сделал — было бы хуже. а раз он разорвал контракт, он должен был выплатить компании деньги, огромные. он вляпался на огромную сумму, и, к сожалению, эта сумма чуть ли не в два раз больше той, которую он спустил на наркоту за всю свою жизнь. после росписи у них не было лимузина, зато была машина, которая отвезла мужчину в частную клинику. и через полгода, со свежей головой, полностью здоровый, но, правда, с поникшим взглядом и потускневшими глазами, Фури возвращается в семью. в семью, которая не его семья. за это время Мэри успела переехать в другую квартиру, обустроить её, и теперь эта новая квартира — холодная, серая и просто отвратительная, стала новым домом для Фури. но эта квартира не становиться для него родным домом — серые стены в минималистическом дизайне давят на него, близкий, но не любимый человек надоедает, безразличные люди вокруг отпугивают. это всё выводит из стабильного состояния, угнетает и в этой обстановке просто невозможно понять, что же дальше. И такое ощущение будто бы впереди нет ни-че-го.***
когда снятся машины, снится рёв движка, и запах кожи окутывает — день, обычно, идёт насмарку. хочется в такое утро остаться в кровати, остаться наедине со своими самоуничижительными мыслями, которые грызут-кусаются. но вставать приходиться. приходиться делать вид, что кроме машин в его жизни есть хоть что-то интересное. всё детство он провёл за мыслями о том, какая машина у него в будущем будет. когда умерли родители — отвлекался гонками NASCAR, лишь бы только в очередную истерику не впасть. все силы приложил, подрабатывая в двенадцать на раздаче газет, лишь бы себе купить очередную мини-фигурку модельку крутой машинки. когда ему понравилась Мэри — пошёл на бои, только бы денег на подержанную Sport Convertible. он только и грезил, что о машине, которая воплотить все его мечты в реальность. после смерти дяди, Фури года три катался на Oldsmobile Delta 88 каких-то лохматых годов, чтобы за крохи отдать свою первую машину, напоминающую ему обо всей его сознательной жизни, и чтобы эти же крохи отдать на похороны Мэй. всё в этом мире живёт по законам природы — рождается, растёт, питается, развивается, работает, размножается и умирает. у Фури идёт всё вперемешку. и умирал он по меньшей мере раза четыре. место в команде Nissan ему досталось нет-нет, а по связям Гарри, с которым Фури пришлось заключить сделку. компания Гарри так и осталась его единственным спонсором до того момента, пока парень не съехал с катушек окончательно со своей прогрессирующей параноидальной шизофренией на почве утраты отца. и Фури пришлось сменить компанию, провожая друга в последний путь. и не только благодаря смазливой мордашке, но и за счёт того, что парень стал тем, чье имя хотят купить, смог перейти к Ford. и вот там уже всё понеслось… от воспоминаний о тех временах по коже бегут мурашки, так что нетрудно прочитать все мысли по этому поводу у Фури прямо с руки. — иди уже хоть к кому-нибудь. найди частного спонсора и не строй из себя святейшего мученика. Мэри мудрая, рассудительная, добрая, честная и до мозга костей практичная. она, выступая на Бродвее, не давала мужу засиживаться на месте, таскала с собой на спонсорские вечера, на фестивали, награждения и прочие светские мероприятия. лишь бы только Фури дома не сгнил, и так вечно блистая свои серым лицом как лист бумаги и синяками под глазами размером с великие озёра. она даёт лучшие советы, говорит правильные вещи и любит Фури до беспамятства, обещая, что хоть её любовь и чисто дружеская, но никогда ему не изменит. мужчине приходится только смущённо улыбаться, награждая жену поцелуем в щёку. казалось бы, что их давно угасшая любовь не сможет никогда вспыхнуть. это ведь простой фиктивный брак — какие же чувства, если не ненависть и не безразличие. казалось, а они взглянули друг на друга так же, как лет двенадцать назад, неожиданно с силой привязываясь друг к другу. но как неожиданно любовь вспыхнула — так же и погасла. короткая вспышка страсти исчезла окончательна, но оставила за собой великую привязанность и наипрочнейшую дружбу. спустя несколько месяцев после выхода из частной лечебницы, спустя сотни снимков со спортивных трибун и тысячи статей о том, что некогда востребованный гонщик сейчас занимается работой, чуть ли не благотворительной — продаёт за сущие копейки фотографии в газету Джеймсона, Фури через короткий шаг картинга возвращается на трек с частным спонсором в турнир для молодых гонщиков. заголовки теперь пестреют ещё громче: Фури Уотсон — в прошлом кумир детей, теперь сражается против них в турнире для юных гонщиков. м-да, бьёт по больному сильно. но ему помогают справиться и с этим. месяцы, проведённые с Мэри, заставляют жить, задумывать о том, что жизнь имеет смысл. а все те его мысли о безысходности, о том, что всё катится под откос, о рушащемся на глазах бесконечно — теперь не имеют никакого, нахуй, смысла! весь смысл ему привносит банальное общение с мудрой Мэри, которая до слёз прекрасно играет Джульетту и Дездемону, так что Фури всех своих денег не жалко на цветы для этой прекрасной женщины, ставшей ему женой и самым близким другом; наставницей и сестрой. — наверно, браки всё-таки и правда нужно заключать между близкими друзьями. она мелодично смеётся переливающимся голосом, придерживая рукой изящной бокал с вином, и обсуждает с Фури контракт от спонсоров, для которых мужчине придётся пахать и пахать, лишь бы снова не лишиться своего честного имени. и Фури ещё тысячу раз на дню всю свою жизнь будет благодарить жену за то, что именно она вывела его в высший свет. что она за локоть привела к возможным спонсорам, прямо на их глазах с отбеливателем стирая имя и репутацию мужчины. если бы не её настойчивость, не её помощь, пропал бы он. не наркотики и алкоголь, так суицид или бокс — одна херня. и пока дорогая Мэри, сотни раз за день икающая, с упорством репетирует к предстоящему сезону в театре, Фури пробивается в турнирах, лидируя и показывая, кто тут монстр на колёсах. среди новичков, узнавших его лично, его зовут безумный Макс, словно намекая на возраст, а мужчина лишь смеётся, приговаривая посмотрим, кто будет смеяться последним. последним смеётся тот, пыль из-под чьих колёс глотают проигравшие. на треке он снова начинает чувствовать себя живым. не просто теперь видит смысл жить — он этот смысл чувствует, вдавливая педаль в пол, ковыряясь в новой машине и исследуя трек, пока никого нет. он наслаждается ветром, скользящим сквозь пальцы, выставленной руки по локоть в окно, он чувствует рычание под собой и принимает воссоединение со скоростью, как расстоянию делённому на время. его время ничтожно на корте — он впереди. он без ума от скорости, которая ему подвластна. он знает то, о чём этот молодняк и не догадывается. он безумный на треке. и он это знает. — я Юпитер. Юпитер Стейси. парень тянет руку вперёд, широко улыбается, излучает теплоту и с нетерпением ждёт, когда мужчина протянет руку в ответ. — Фури… — …Уотсон. очень наслышан. он с настойчивостью трясёт руку мужчине и как-то улыбается. слишком приторно. хотя фальши в его голосе не слышно. от рукопожатия по телу разлетается покалывание — от руки и до плеч. кажется, парня тоже передёрнуло, но улыбку он свою не теряет. — Вы кумир моего детства. не ожидал встретить Вас на одном треке с новичками. — а сколько тебе? — двадцать, сэр. в висках начинает покалывать, и Фури очень надеется, что это не из-за этого пацана. — Юпитер, если я старше тебя на десять лет, это ещё не значит, что меня стоит называть сэр. — посмеивается мужчина, наблюдая за начинающими пунцоветь щеками. парень откидывает свои кудри назад, приглаживая их ладонью. Фури неожиданно для себя замечает то, какие у него красивые карие глаза. сумбурно извиняясь, Юпитер не теряет всей своей очаровательности и хвалит езду мужчины. — да, спасибо огромное. и Юпитер улетучивается, кидая прощание в воздух, держась за виски. мысль о том, что же он делал на треке в выходной день, наблюдая за тренировкой Фури, если он даже не говорил, что будет здесь тренироваться. странный этот парнишка, но милый. за несколько месяцев жизни в рутине и полном непонимании, как сложится всё завтра, Фури почувствовал минутное облегчение от диалога с хаотичным Юпитером, перекинувшего через плечо завязанные на шнурках кеды, в полуперчатках и в розовых пижамных штанах с хеллоу китти. если бы мужчина не видела его мельком на заездах — не понял бы, что этот парнишка, смахивающий на подростка в пубертате, гонщик. если честно, чуть ли не второй безумный Макс. домой, почему-то, не хотелось от слова совсем. в голове то и дело крутились воспоминания двухлетней давности, когда жизнь была беззаботной, если не считать того, что Фури был тактильным, как кот, стараясь выцепить из толпы людей каждого, провести с ним по минуте-две, дотронуться везде, куда дотягивался. и всё ради того, чтобы найти соулмейта. эта мысль преследовала его с детства: мать с отцом были родственными душами и узнали об этом лет в десять — так и остались вместе; дядя с тётей поженились лет в сорок — всё ждали, пока найдут друг друга. как только пересеклись в — самом банальном месте на планете — библиотеке, так и свадьбу через месяц сыграли. вот и Фури, осознав в детстве своё безмерное одиночество, думал о соулмейте, мечтая, чтобы им была Мэри. только уже после разрыва с ней он стал бредить мыслью о родственной душе. а после брака эта мысль просто улетучилась, так же, как и у несчастной Мэри. она, как и другие молодые девушки, мечтала о своей родственной души, отказываясь встречаться с кем-то другим, а тем более выходить за кого-то замуж по расчёту. и именно из-за её прихоти, они и расстались. все эти ужасные мысли об одиночестве испарились, только Фури переступил порог дома, где бледная и слегка испуганная прямо в коридоре сидела Мэри. она дрожащим голосом заговаривает с мужем. она на третьем месяце беременности.***
ночью хочется на стену лезть. температура под сорок, лихорадит нещадно. утром галлюцинации. сильно тошнит, таблетки не усваиваются. днём ломит во всём теле, и болит голова. разбитое состоянии редко случалось с мужчиной, а если случалось, то по всей строгости: спортивные нещадные диеты, вечные тренировки в спортзалах и не редкие сквозняки — всё это ломает иммунитет пополам, затем ещё пополам, потом ещё пополам. состояние напоминает ломку. не хватает лишь холодного пола, на котором можно улечься, и пустого шприца. а так всё как в первую неделю после того, как перестаёшь юзать. больнее всего было на третий день, когда Фури вроде начаинает отпускать — плохеет Мэри. грёбанный токсикоз. — я сказала, что я уверена! она прерывает свой спич очередным рвотным позывом, и Фури придерживает её рыжие локоны, припоминая их действительно последний секс что-то около трёх месяцев назад. — послушай, Мэри, сейчас у тебя рассвет на Бродвее — пользуйся этим шансом. а с ребёнком решим чуть позже, когда мы поднакопим. Мэри мудрая и грозная. и Фури, не отрицая, боится её. — у меня большое наследство, ты вот-вот вырвешься снова в большой спорт, мне скоро выплатят за нынешний сезон. звучит разумно и объективно. родители девушки не такие уж и бессмертные, но богатенькие Буратинки, Фури через месяца три закончит эту позорную «Лигу чемпионов с язвительными малолетками», а большая роль Мэри в постановке… — или развод. ты знаешь договор. в любой конфликтной ситуации она давит на него. да, не честно, да, против правил, но очень даже разумно. если они будут разводится — всё совместно нажитое имущество перейдёт именно Мэри, а мужчина ещё ей и должен останется, так как именно её семья выплатила все его долги, когда у него за душой был один счёт на чёрный день, который, к слову, он и по сей день не открыл, слепо бросая туда по тысяче-две каждый месяц. — ты… у Фури просто не хватает слов. эмоций тоже. он не чувствует радость будущего отцовства, потому что вместо радости один сплошной страх: за себя, как это эгоистично не звучит, за Мэри и естественно за их будущего ребёнка. паника охватывает с ног до головы, так что даже собственная слабость отступает не на второй — на седьмой план. в голове только мысли о том, как же Мэри справиться со всем этим. она хотела найти родственную душу — она вышла замуж по расчёту за бывшего парня и друга. она хотела создать семью — она имеет лишь крепкую дружбу. она хотела ребёнка — у неё будет ребёнок от лучшего***
будучи на восьмом месяце, беременности, Мэри становится плохо. одно единственное, о чём думает Фури — лишь бы здоровью Мэри ничего не угрожало. с ребёнком он будто уверен, что всё будет в порядке. в теле чувствуется слабость, затем поднимается температура, голова болит. уже сидя с телефоном в руке мужчина думает, что будет вызывать скорую как для преждевременной роженицы, в ожидании того, что отойдут воды. Мэри не выдерживает томительного ожидания, учитывая того, что причина его плохого самочувствия явно в другом. — к сожалению, Вы теперь «смертная». на левом запястье белыми нитками выступает рисунок старой плёночной камеры. — есть ли угроза для ребёнка? — интересуется Фури, видя вмиг побледневшую и будто бы на несколько лет вмиг постаревшую Мэри. — скорее для мамы. она пропускает всё мимо ушей, пока ей не приносят «историю души» его соулмейта. молодой двадцатипятилетний Эдди Брок сорвался с моста прямо на проезжую часть, стремясь запечатлеть красивый кадр заката. умер по пути в больницу. имел невесту — Гвен Стейси. Мэри, теряя остатки самоконтроля, не выдерживает и разражается слезами прямо в кабинете у врача. но слёзы просто текут по серой щеке, а сама женщина лишь устало прикрывает глаза и просит отвезти её домой. Фури выдают внушительный список рецептов и предписаний, который он обязуется купить завтра и следить за каждым шагом жены, а сам всю дорогу домой думает о знакомой фамилии. вся эта история с соулмейтами, на удивление, затронула не только Мэри. месяца два назад, Фури обнаружил у себя странное выпуклое нечто на шее сзади, прикрытое волосами. в зеркале это «нечто» оказалось простой голубой незабудкой. нежной такой и с пятью листьями. в голове проносятся миллионы разных мыслей: как давно, кто это, где произошло, когда, знает ли другой человек, что сказать Мэри. в «больнице Душ» ему сказали что да, был человек с подобной меткой. даже предложили дать личное дело этого человека, но Фури резко отказался. он не мог так поступить с Мэри. не мог. она жаждала, чуть ли не бредила этим, а тут её муж по расчёту заявляет, что нашёл родственную душу. да её удар хватит! причём ей и волноваться не следует. Фури разрешил сообщить его родственной душе, что он нашёлся, но попросил не раскрывать его, Фури, личность. врач ему сказал про его соулмейта лишь то, что это молодой юноша с забавным характером. о, таких несметное множество: кто угодно из театра, где работает Мэри, его собственный менеджер, парень из турнирных состязаний; да даже любой прохожий! было решено рассказать всё жене после родов. а когда выяснилось, что она теперь «смертная», Фури уже чуть ли не на крови себе поклялся, что отойдёт в мир иной вместе с этой тайной. он просто не имеет права так поступать с ней. абсолютно никакого. — давай мы ещё раз всё обдумаем… мужчина просто мягко начинает разговор, беря Мэри за руку, но она её выдергивает и перебивается его совершенно не мягко. — Фури Бенджамин Уотсон, даже не смей этого предлагать! она ужасна в гневе. и лишь бы она не ругалась, Фури согласен на всё. он даже готов прекратить диалог, но ему не дают заговорить, бесцеремонно затыкая. — не смей мне предлагать убивать нашего ребёнка. нет. я не позволю. — но это опасно для твоего здоровья… — нет! если мне и суждено умереть в родах, то наш ребёнок совершенно этого не заслужил. Мэри мудрая. но её поведение кажется нелогичным. — если я и заслужила умереть, то наш ребёнок нет. — вторит себе женщина, медленно и тяжело выдыхая. она прикрывает глаза, укладывает на живот руки, словно приобнимая себе, и продолжает: — я надеюсь, что ты поймёшь причину моего решение, Фури. поймёшь, простишь меня и не будешь уходить в себя. будешь с нашим ребёнком и дашь ему любовь за двоих. и я знаю, что у тебя это получится. она улыбается как-то грустно, а затем просит оставить её одну. кажется, Мэри полностью приняла свою судьбу. смирилась. и теперь спокойно ждёт смерти, как бы грустно это не звучало. в жизни Фури всё становится чёрно-серым, а сердце болит и ноет от мысли, что его самый близкий человек вот-вот умрёт, пока в работе неожиданно всё налаживается. его новый менеджер не подаёт никаких признаков того, что он его возможный соулмейт, но помогает попасть в крутую команду вместе с ещё двумя гонщиками. — серьёзно?! Mercedes?! — абсолютно серьёзно. они заинтересованы, чтобы ты ездил с ними. и ещё в двух гонщиках, которых ты скорее всего помнишь. у вас контракт будет на неплохих условиях: ты получаешь огромные деньги, снимаешься в рекламе, получаешь автомобиль — а ещё ты должен не заключать индивидуальные спонсорские контракты. Mercedes — это престиж. а ещё показатель, что он снова на высоте, если не учитывать то, что все новостные издания в любом случае будут писать про его скандал почти двухлетней давности. это настолько престиж, что только от одного сезона под крылом этой компании можно уже никогда не работать и жить на вырученные деньги в скромной квартирке с семьёй и собакой. — так, ладно. контракт я обязательно прочту и скорее всего подпишу. — разумно. — только кто другие гонщики? — а, это. сейчас… — менеджер копается в сообщения в мессенджере, а потом читает в слух: — Монтгомери МакКуин и Юпитер Стейси. неплохой наборчик, скажи? — это точно… самых сильных выбрали. молодцы. на контракте неожиданно Фури сконцентрироваться не может: он глазами пробегает по строчкам с «политикой компании», мутно запоминает цифры. на середине всех бумаг он бросает это дело. невыносимо болит голова и основание шеи. ужасно пульсирует метка. соулмейт его ищет. Фури усмехается. либо только сейчас его родственная душа обнаружила метку, либо именно сейчас ему приспичило найти его. либо происходит что-то ужасное, и соулмейту или одиноко, или страшно, или волнительно, или больно. или всё сразу. Фури грустно ухмыляется, откидываясь на кресле. нет, сейчас он не может откликнуться на крики его родственной души. совершенно не сейчас. мужчина надеется, что его душа поймёт его действия, его выбор. что поймёт, простит и примет. а пока что ему нужно думать о другом. все его размышления прерывает звонок. вызовы с неизвестных он не принимает.***
когда у них рождается ребёнок — Фури всё понимает. всё, до единого слова. Мэри умирает раньше, чем успевает даже взглянуть на девочку. это маленькое, буквально крошечное создание. у неё голубые глазки и рыжеватые волосы-пушок. девочка премилая. и Фури влюбляется в неё с первого же мгновение, как видит. Мэри была мудрой. мужчина понимает, что скорее всего не простил бы себя, а тем более жену, если бы их ребёнок умер. он бы не простил, всю жизнь держал бы обиду. и что самое ужасное: если бы они убили девочку, то это не значит, что Мэри прожила бы много. если бы они позволили извлечь ребёнка из тела женщина — она сама бы прожила бы ещё месяцев шесть. и тогда бы остался Фури один на один с этим грустным серым миром, теряясь в горе, боли и одиночестве. скорее всего, даже снова начал бы принимать наркотики. а там недалеко и со спортом бы покончил. Мэри была чертовски мудрой. их дочь он называет в честь матери — Мэри Джейн. но по ласковому называет её Мишель. уход за ребёнком — это просто кошмар. он бьётся в панике, когда случается что-то необычное. да даже от просто её чиха он тут же лезет в интернет, что бы понять, что не так. обычно, всё это по пустому. но ему к счастью помогает мать Мэри — Мэйделин. — я очень сожалею, миссис Уотсон. — ну что ты, Фури. — женщина улыбается своей старческой тёплой улыбкой. — это мне тебя жаль. — всё же хоронить детей — это ужасно. женщина с терпеливым вниманием слушает все сожаления и раскаяния Фури, а затем смотрит ему в глаза и говорит: — Фури, хоронить детей в действительность сложно. даже противоестественно. но послушай, — она берёт его руки в свои и поддерживающе сжимает их, — ты рано лишился родителей. в подростковом возрасте потерял дядю, заменившего тебе отца, затем тётю — твою вторую маму. смерть мистера Озборна пошатнула тебя так же, как и его сына — твоего лучшего друга, смерть которого тебе тоже пришлось пережить. ЭмДжей всегда была тебе другом, и вы последний годы только и делали, что опирались друг на друга, так что очень логично, что её смерть для тебя могла стать последней каплей. но ты явно силён духом, раз здесь, со своей дочерью, и не раскисаешь. мудрость Мэри явно досталась ей от её матери. и, к счастью, получилось так, что человек, для которого он не раскисает, является причиной того, что он в действительности не раскисает. его драгоценная дочь Мэри, ради которой он готов бросить всё что угодно, лишь бы побыть с ней чуточку больше. даже был готов завязать с экстремальным спортом, но деньги ему нужны будут всегда, а брать что-то от родителей жены — ему не хочется. моменты панических слёз происходят в неподходящие моменты.— послушай, Фури, этот пацан уже мне начинает писать. я не знаю и даже не догадываюсь, какие конфликты у вас двоих произошли, но может всё-таки поговоришь с ним?
слёзы произвольно текут ручьём. слова менеджера он даже не слышит. ему просто больно и до омерзительности жалко себя. и Фури дрожащим голосом говорит лишь что всё с этим парнем обсудит. теряясь в слезах, которые так непрошено заявились, душа горло, спустя несколько минут после звонка менеджера, разрушая душевную боль, начинает печь метку. будто её клеймом выжигают. голову словно пронзают раскалённые иглы, от которых не представляется возможность избавиться.Фури.
голос звенит под черепной коробкой, звеня о задворки сознания, оглушая. головная боль давит на виски с силой сотни канцелярских резинок, надетых на арбуз. спасает от плачевного состояния, когда хочется только таблеток наглотаться, крик проснувшейся девочки, к которой Фури мчит со всех ног, поспевая в детскую раньше Мэйделин. забота о дочери является каким-то катализатором боли, голосов в голове и мыслей в целом. но тот голос был до настойчивости знакомым. — о, дорогой, так у тебя соулмейт нашёлся, поздравляю. — на обожжённую кожу шею ложится горячая рука Мэйделин, поглаживающая незабудку. — ох, у тебя ожог. Фури разочарованно вздыхает: несколько месяцев ему удавалось сохранить это в тайне, но, как известно, от пожилой и добродушной женщины ничего не утаишь. — я обнаружил на себе метку, когда Мэри была месяце на пятом. я не знаю, как давно она у меня. знаю, что мой соулмейт раньше меня нашёл её и сходил в «больницу Душ». я не знаю кто это, моя родственная душа тоже, но я позволил врачам сообщить ей о том, что я нашёлся. — Фури тяжело вздыхает и смотрит в глаза Мэйделин, присевшей прямо напротив него. — я не мог позволить себе найти соулмейта раньше Мэри; не мог ей сказать, у меня не было права это делать. но я пообещал, что сделаю это после её родов. а когда она стала «смертной»… — ну всё, дорогой. хватит. ты теперь имеешь право на это. и твой соулмейт тебя явно ищет. это единственный вечер, когда Фури даёт волю слезам на глазах у другого человека. перед сном, взглянув на пустующую комнату жены, мужчина не чувствует горькой тяжести на душе. чувствует — дышится легче. посмотрев на свою метку, он думает, что ожог надо намазать мазью, а цвет незабудки напоминает глаза дочери. наконец-то Фури вспоминает, где слышал фамилию Стейси, как у девушки погибшего Эдди Брока — соулмейта Мэри: Юпитер Стейси.***
— ты меня игнорируешь! скоро, то ли к радости, то ли к грусти, первое соревнование под крылом Mercedes. не NASCAR, не Formula-1, и даже не третья, не The 500, но тоже престиж. перед соревнованиями тренировки усиливаются, времени свободного почти нет, а спонсоры то и дело высылают новые и новые графики съёмок для рекламы. ни секунды свободной. но Юпитер считает иначе. после похорон, Фури окончательно заперся в себе, не имея возможности запереться в своём доме или своей комнате. его не волновало ничего, кроме малышки Мишель и вечных тренировок. два действа, сводящихся к одному: лишь бы дочь была в порядке. ты можешь так не убиваться — мы с Грэгом всегда поможем вариант не принимался. не-а. ни за что. поэтому Фури впахивает на тренировках, на всех симуляторах, сам ковыряется в навороченной машине и лишь изредка садится в неё, наворачивая круги на трассе. и с такой кристальной аккуратность, будто бы всю жизнь в Италии на Порто-Корса тренировался, а не на пыльных поворотах американского бездорожья. его абсолютно ничего не интересует: звонки бывших друзей не принимает, с журналистами не собирается разговаривать, а встречая партнёров команды даже не удостаивает их банального приветствия. и даже пускай его менеджер говорил ребятам, что у мужчины сложный этап в жизни, никто не удовлетворён этим ответом сполна: одни принимают Уотсона за зажравшегося грубияна, другие так и норовят спросить как он. и вот Юпитер абсолютно своим естеством относиться ко вторым — мать наседка, чтоб ему пусто было! — остановись сейчас же! наверно, стоило бы и раньше обратить внимание на этого парня, но уже поздно думать стоило бы, поэтому Фури останавливается и смотрит на него: футболка поверх водолазки с длинным рукавом-перчаткой без пальцев, дурацкие очки (вот и первые признаки болезни автогонщиков) и общий неотёсанный вид. за очками плохо видно глаза-карамельки. — ну здрасьте, сэр. он улыбается. метка на шее неожиданно начинает теплеть, хотя мужчина всё списывает на вкусно пахнущую мазь от ожогов, нанесённую на кожу вокруг пресловутой метки. — Юпитер, я тебе не сэр. и если у тебя ко мне нет никаких вопросов, то не задерживай меня. очками Юпитер тщательно под глазами прячет синяки. явно не насильственного характера. и кожа у него бледная. внутри что-то жмётся при взгляде на этого пацана, потому что это всё напоминает раннюю стадию наркомании. — я не наркоман. и да, у меня к тебе серьёзный разговор. мальчишка тянет его за руку к выходу из офиса спонсоров, куда вызвали собственно Фури. причины нахождения здесь самого Юпитера мужчина не видит, но его это и не особо интересует, учитывая то, что Юпитер тащит его куда-то. — почему ты не отвечал на мои звонки? — мне нужно перед тобой отчитываться? эта абсолютная наглость и настойчивость а) поражает; б) обескураживает; в) возмущает. этот малявка с не обсохшими от молока губами собирается у него выяснять причину его игнорирования? если они один раз побратались и теперь будут ездить на совершенно равных условия у одной из ведущих спонсорских компаний под крылом — это не делает их друзьями на веки вечные. нет, нет, и ещё раз нет! — я звонил тебе тысячу раз, писал в мессенджеры и даже менеджеру твоему звонил! — если ты считаешь это достаточно веской причиной для моего ответа тебе — ты ошибаешься. это уже начинает изрядно утомлять. Фури поспешно смотрит на часы — скоро Мишель должна проснуться. не вечно же мужчине оставлять дочь на попечение тёщи, надо бы и самому честь знать. уже развернувшись в сторону стоянки, парень продолжает говорить: — у меня веская причина для диалога. пускай ему всегда нравился этот парниша — прямо сейчас Фури готов ему врезать. — если это не неожиданно найденная тобой машина времени, то разговаривать нам с тобой не о чём. Фури уходит, вслед не слыша никаких криков. видимо парень смиряется с тем, что спокойно с ним сегодня не поговорит.какую заразу ты подцепил…
оборачиваясь, Юпитера он не видит. уже дома мужчина понимает, что мазью против ожогов Мэйделин мазала ему шею два дня назад.***
его настойчивость перестаёт иметь границы. ну всё. у Стейси подцепил, мелкий говнюк думает Фури, видя как ломается Мэйделин под натиском его просьб взять девочку к себе домой. — да, Фури, готовься к заезду. мы с Грэгом с радостью посидим с внучкой. её улыбка напоминает мужчине её дочь: улыбку Мэри Фури всегда считал обворожительной. иногда даже сексуальной. мысли о Мэри, к сожалению, не дают собраться. мужчина отвлекается, рассматривая их на той самой единственной фотографии с их бракосочетания. такая вымученная улыбка у всех. а у Фури в голове тот час всплывает звук барахлящего движка той телеги, которая называлась машина, приехавшей, чтобы отвезти его в частную лечебницу. теперь весь тот пессимистичный настрой, который мужчина сохранял в момент бракосочетания и предваряющие его недели четыре, кажется банальной блажью и несостоятельностью детского ума справиться с ответственностью и последствиями безответственности. мысль, что его бесконечное счастье рушится на его глазах, когда всё доходит до точки невозврата, доходит до того, что ты никогда не можешь исправить произошедшее — бред сумасшедшего и ничего более. и ничего менее инфантильного Фури за собой не помнит. посреди ночи его в окутывающей панике будит боль. шея полыхает будто в адском огне, руки и плечи сводит судорогой. тебя будто жарят заживо, свежуют, снимают кожу, вгонят через спину по самое сердце пики, бьют солёными розгами и кидают в океан. понимая, что дочки нет в соседней комнате, Фури позволяет себе вскрикнуть в полный голос. и раздаётся по квартире крик полный боли и отчаяния. — чего тебе, сука, надо?! он не контролирует поток бранных слов, ругаясь на родственную душу на чём свет стоит. ясно ведь давал понять, что не хочет его знать. пока что. и у него были и есть объективные причины, чтобы делать это. он осознаёт всю тяжбу своих действий, но пока что его соулмейту лучше будет без него. и Фури будет лучше: он подавляет своё горе внутри себя, сублимируя в опасное вождение. он ненавидит общество, боится людей и привязываться — ничем хорошим этот опыт для него ни разу не заканчивался.трек. прямо сейчас.
нужно поговорить.
боль резко пропадает — в голове лишь набатом звучит голос Юпитера. картинка в голове начинает складываться с молниеносной скоростью. Юпитер убежал после их знакомства, держась за голову. сам Фури болел как дитя малое несколько дней после. звонок менеджера на счёт парня, а потом голос в голове и ожог вокруг цветка. теплота на шее во время их последней встречи, явное чтение мыслей и вот сейчас.Юпитер!
не уж то догадался?
дорогу до трека мужчина помнит смутно. его будто ноги сами несут до машины, руки на автомате действуют, подключая правую ногу. даже не удосужившись припарковаться как надо, час ночи как никак, Фури бежит прямо к старту. всю дорогу сюда горло с каждой минутой сжимает всё сильнее и сильнее, а волнение заставляет сердце качать кровь с безумной скоростью, словно он не ехал на машине, а бежал марафон как минимум. — ты действительно только что догадался? на Юпитере нет очков, но есть странные розовые пижамные штаны и недоумённая улыбка. без какого-либо искусственного света, но имея над головой свет жёлтой луны, Фури видит карие измученные глаза и ему становится безмерно стыдно. он отвергал и отвергает парня — такого юного, совершенно ребёнка. делает ему больно, побуждаемый эгоизмом и прикрываемый гуманизмом. — у тебя был разговор ко мне. — о, так теперь ты заинтересован? его поведение а) обескураживает; б) бесит; в) логично и понятно. могло бы быть логичным и понятным, если бы у мужчины от мысленных криков парня не болела голова. — не дерзи. — а то что сделаете, сэр? он тянет это сэр, играясь с буквой р как с дорогим вином во рту. это и заводит, и раздражает. адреналин бьёт ключом — вмазать хочется ещё сильнее. придушить может, или утопить. хотя нет, самая изящная пытка уже была изобретена и выполнена Кэрроллом Шелби, усадившим Генри II в гоночный автомобиль и прокатив его на полной скорости по трассе. для неподготовленного человека это стресс, сравнимый чуть ли не с центрифугой. жаль у Фури нет такого шанса, чтобы прочистить самоуверенному засранцу мозги, прежде чем это всё не обернётся полным пиздецом. отвлёкшегося мужчину, абсолютно пребывающего в прострации, Юпитер целует. у него губы ваниль. а поцелуй сухой, жестокий и невероятно приятный. — ты… ты что творишь?! Фури отталкивает мальчишку. теперь и в физическом плане. в мгновении он понимает, что у Юпитера тёплая ладонь, и она лежал у него на щеке. а ещё от волос парня пахнет апельсиновым шампунем. — ты гомофоб? у мальчишки кукуха едет окончательно. и что-то Фури подсказывает, что это его вина. его безразличие к поискам его самого. его игнорирование. его холодность. и это ты гомофоб? уже подводит к красной черте. пиши пропало. Фури целует настойчиво, но без сухой ненависти на кончике языка. он позволяет Юпитеру углубить поцелуй, а затем неожиданно даже для самого себя пальцами чертит чужую метку по выпуклому контуру. это получается так нежно и чувственно, так что резкое чувство, словно молнией вдоль позвоночника, даёт под дых и прямо по затылку. отпрянув от парня, Фури с шоком смотрит на него, улавливая все сменяющиеся одни за другими эмоции на лице Юпитера. в голове проноситься чужое значит нет. и это снова заставляет только успокоившееся сердце забиться с удвоенной скоростью. — прекрати. перестань! — если не сейчас, то никогда. это как в свадебной клятве на венчании говоришь сейчас, или молчишь вечно. — пойми, мы — не особо крутая пара. я в полтора раза старше тебя. я бывший наркоман, которого, ты ведь ещё, конечно, знаешь, попёрли из команды из-за скандала, заставил разорвать контракт по собственному, забрав все деньги. и фиктивный брак я заключал ради выплаты долгов — я ведь и сейчас совсем беден. к тому же, я овдовевший отец одиночка. я никогда не смогу быть для тебя идеальным партнёром. — о, Фури, я не знал, что она… — перебивает мужчину Юпитер, делая шаг вперёд и протягивая руки, чтобы обнять Фури, но тот лишь бьёт его по ладоням и отходит на два шага назад. — я буду дочь ставить в приоритете над тобой. я могу вести себя эгоистично, хотя я думаю, ты заметил. я банально старый для тебя! иди гуляй: ты юн, свеж и бодр; тусуйся с друзьями, выпивай, спи с кем попало, можешь даже травку курнуть. живи и не мечтай о ком-нибудь, как я. тебе нужен кто-то молодой. кто-то, кто не будет жаловаться на боль в спине и просить закрывать форточки, потому что дует. как бы он не пытался, как бы не сдерживал себя — с щеки стекает предательская слеза. а затем ещё одна. и к радости (и на самом деле грусти) Фури Юпитер не тянется его обнимать, а стоит на месте, в пол-оборота от мужчины. парень приобнимает себя за плечи, ёжась от холода. рядом раздаются окрики охраны, мелькают фонарики. пока Фури наблюдает за худой фигурой Юпитера, бегущего в сторону каких-то тёмных переулков, мужчина заводит машину, нежно рычащую под его руками, слушая чужое слезливое и по-детски обиженное спросил бы меня, что мне нужно…***
когда руль под руками не слушает тебя — чувствуешь себя беззащитно маленьким. эта многотонная машина ещё не успевает раздавить тебя — ты чувствуешь, как вскоре это произойдёт. слышится визг колёс — такого не должно быть. руль летит из рук с обжигающей скоростью. это невозможно контролировать. невозможно контролировать, как тоску в груди — не из-за жены, из-за своих слов. как слёзы, текущие из глаз бесконечным ручьём, пока утыкаешься в подушку, пытаясь заглушить рвущиеся из истерзанной груди крики боли. как эту самую боль, что терзает душу и сердце, голову и загривок. как пульсирующий волдырь ожога, который ночью раздувается до коричневатой корочки, покрывающей тугой цепкостью кожу и цепляя волосы. как мысли о том, как приятно было трогать чёрную окантовку чужой-своей метки. он не пытается позвать. его тоже не зовут. обоюдное молчание, хотя неизвестно откуда взявшаяся тоска пожирает изнутри. высасывает всю ту капельку оставшихся сил. терпеливо переживает ночь, не понимая, как же он справлялся раньше, без наркотиков. наверно, плохо справлялся, или вовсе не справлялся. поэтому и подсел на дурь. как раньше его занесло, так и сейчас. его заносит на повороте, который он раньше делал до идеальности безупречно, с ужасной силой: машина крутится вокруг своей оси один раз, а затем задом впечатывается в бетонную ограду. и самое странное: это не вина людей из команды, менявших ему покрышки, не вина производителя автомобилей, не вина создателя, и тем более не вина кого бы то ни было. виноват лишь Фури, у которого полусонная пелена застилает глаза. виноват лишь Фури, думающий, что проиграть этим оленьим глазам-карамелькам он не может. не имеет права. только не мальчику-ванили. не тому, кто терпеливо, но настойчиво искал пару своей голубой незабудке.***
он чувствует лёгкость. невероятно приятную. все переживания словно ушли из жизни, и на душе легко. ничего не тревожит и не беспокоит. все заботы улетучиваются. это безграничное умиротворение расслабляет. хочется навсегда статься в такой гармонии с собой. — пап? у Мишель тёмно-рыжие хвостики и чёлка. прям как у Мэри. девочка заметно подросла, а красивое пышное лимонное платье безумно идёт ей. она тянется ручонками к отцу, широко-широко улыбаясь и будто бы пытаясь вывернуться из чужих объятий — поскорей бы к папе в руки. — Юпитер? теперь уже очередь мужчины задавать вопросы. подросший и повзрослевший парень всё с теми же кудрями, но теперь со здоровым цветом лица, широко улыбается Фури, держа Мишель в руках и направляясь к мужчине. он позволяет девочке ухватиться за шею отца, а сам отходит, умиротворённо улыбаясь. он ждёт пока девочка поцелует папу, а затем сам задаёт вопросы, поднимая свои глаза-карамельки: — как ты? — чувствую… лёгкость. — это хорошо. девочка держится крепко за шею своими маленькими, но сильными ручонками обнимая отца. Фури улыбается ей, отвечая на пустые вопросы и поглядывая на Юпитера, смиренно стоящего. Юпитер тоже улыбается, глазами лаская радующегося ребёнка с отцом. — ты выглядишь счастливым. — я счастлив, Фур. всё сложилось как надо, и сейчас нам всем хорошо. как же тут не быть счастливым. Фур — так его звали только родители. откуда Юпитер знает?.. это вмиг становится неважно. все заботы улетучиваются, и он чувствует лёгкость. невероятно приятную. Юпитер неожиданно обнимает их двоих, а Мишель пальцами зарывается в кудри парня и утыкается в них носом. — апельсинка… — тянет девочка блаженно, хихикая.
апельсинами пахнет совсем рядом. Фури резко вдыхает полной грудью. вокруг белые больничные стены, на нём самом больничная роба. вздохнув ещё раз, мужчина чувствует этот запах — запах апельсина совсем рядом. уронив голову на кровать возле Фури, смирно спит Юпитер. после сна в теле бесконечная усталость. даже некоторая лёгкость. мужчина тянет руку к кудрям парня, проводя по ним ладонью. мягкие. — Фури, ты проснулся. — Юпитер поднимает голову, и мужчина тут же неловко убирает ладонь. — как видишь. у парня на щеке царапина, а возле глаза синяк. — это я вслед за тобой врезался, — оправдывается Юпитер, неловко улыбаясь. — но это я ещё легко отделался. у тебя целый ушиб и сломанная нога. парень нервно усмехается, а Фури подмечает не немую ногу в гипсе под больничным одеялом, а чертовски милую улыбку Юпитера. — ты знаешь, что ты краснеешь. — я? да никогда! и краснеет ещё сильнее. они по-тихому вместе смеются, как дети-заговорщики, ей-богу! но Юпитер резко замолкает, отводя глаза. с его губ почти срывается надо позвать медсестру, или там твоя дочь с какой-то женщиной, или мне наверно пора, или ещё какая-нибудь херня. что-то в духе хаотичного Юпитера. — я… — что тебе нужно? Юпитер замирает. пытается понять, о чём его спрашивают. а затем снова краснеет. — так ты слышал… Фури терпеливо ждёт. — я хочу попробовать отношения с тобой. да, пускай они немного детские и наивные — ты же типа мой кумир детства, а тут выпадает шанс один на миллион: кумир детства с тобой на одной трассе, так ещё и твой соулмейт! так что я просто хочу попробовать, как все другие люди: со свиданиями, может какими-то неловкими первыми поцелуями, хотя мы прошли этот этап, — Фури усмехается, но не перебивает, — и я даже готов с твоей дочкой возиться. я видел её в приёмной — она просто чудо. а глаза очень знакомые! так что… как-то так. некоторое время Фури молчит, раздумывая. Юпитер уже думает поинтересоваться, что же не так, но мужчина неожиданно говорит. — я готов на это, да. он говорит серьёзно. с полным пониманием возможного риска. улыбка на губах-ванили Юпитера стоит этого. — подожди, то есть Мэйделин видела тебя? — конечно! ты без сознания шесть дней валялся. мы давно с ней познакомились. они смеются, расслабляясь наконец полностью и выдыхая. для Юпитера было все эти шесть дней тревожно, сможет ли мужчина вообще когда-либо с ним разговаривать, учитывая, что именно он, Юпитер, вызвал его посреди ночь на своеобразное «рандеву». а Фури надеется, что его сон — предсказание. и что он сделал всё верно, чтобы это сновидение свершилось с точностью до хвостиков Мишель, её лимонного платья и улыбки Юпитера.***