[Try] to love yourself

Кости Эджа мерзко ныли от долгих часов без движения. Он был вновь прикован к койке наручниками, без доступа к магии. Какая-то часть его отчаянно боролась за свободу, а какая-то — надеялась как можно скорее обратиться в пыль и кануть в небытие. В голове стоял нестерпимый грохот, в несуществующих ушах звенели несуществующие колокола. Эдж слышал громкие истошные крики, но на сей раз не свои собственные. Этот голос он узнал бы из тысячи. Рэд… Рэд, его дорогой брат, вопил от боли, от яда человеческой решимости, кислотой разъедавшей его душу. Но Эдж слышал, как тот через стоны и крики страданий призывал всё новые и новые атаки. Звуки выстрелов бластера сотрясали стены и наносили урон — к несчастью, не столько их мучителю, сколько самому Рэду. Но он не сдавался, возможно, впервые за долгое время всерьёз превозмогая себя в попытках остановить этот нескончаемый фарс. Эдж до хруста костей звякал проржавевшими цепями, но те всё никак не поддавались. Сквозь бетон и решётки он чувствовал, что Рэд уже едва стоял на ногах. Силы неумолимо покидали его, но победа всё ещё была слишком далека. Эдж хотел помочь, рвался в бой, к брату, но не мог даже сдвинуться с места. Если бы только он смог сбежать отсюда, если бы смог найти выход, если бы брату не пришлось поглощать всю эту решимость… Вдруг до него донёсся душераздирающий вопль Рэда, оборвавшийся быстро и резко — как на обрезанной плёнке. А дальше была лишь тишина — звонкая, давящая. Тщетно. Всё, всё было тщетно! Рэд был решителен до конца — и это его погубило. Это всё-таки его погубило! Теперь всё было кончено. Тёмная фигура, ничуть не выглядевшая потрёпанной после сражения, вновь возникла в поле зрения и приближалась, приближалась к нему. Только не он. Только не опять. Только не снова! Ничто не в силах было это изменить. — Эдж… Тёмные усики магии крепко обвивали его тело, сковывая намертво. Нет, нет, нет!.. — Эдж! Он резко подскочил с кровати с широко раскрытыми глазами, но вокруг по-прежнему царила непроглядная тьма. Скелет понял, что упирается головой о что-то. О кого-то. — Звёзды, ты проснулся! Наконец-то… — облегчённо выдохнул высокий скелет, мягко обвивая его руками. — НЕ СМЕЙ, НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — Эдж тут же вырвался из объятий. — Не бойся, — скелет крепко сжал его за плечи и взглянул ему прямо в лицо. — Это я, видишь? — едва подавив панику и привыкнув к темноте, Эдж различил черты лица своего друга. Папирус. Они спали в одной комнате. Значит, он был рядом и должен был… — ГДЕ РЭД?! — Тише, весь дом перебудишь, — попытался успокоить его Папирус, но… — ОН КРИЧАЛ! ТЫ НЕ СЛЫШАЛ?! МЫ СРОЧНО ДОЛЖНЫ— — Кричал только ты, — настаивал Папирус. — Успокойся, пожалуйста, — он слегка ослабил хватку на его плечах, но не отпустил совсем. — Прислушайся. Папирус смолк на какое-то время. Эдж тоже с трудом заставил себя заткнуться. Теперь он слышал лишь своё сбитое дыхание. Дома было тихо. И темно. — Видишь? Он спит, с ним всё хорошо. Он в безопасности. Папирус помедлил секунду, прежде чем вновь осторожно прижать перепуганного скелета к груди. — И ты тоже в безопасности. Я рядом. Сон. О боги, это был всего лишь сон. Один из тех, что разбивал его душу на мелкие кусочки. Сколько же раз он их видел?.. Он так устал от них. Устал от всего. Ему просто хотелось исчезнуть. Каждый глоток воздуха давался Эджу с безумным усилием. В горле будто застрял комок колючей проволоки. Каждый вздох грозил перерасти в позорный всхлип. — Дыши глубже, — тихо пробормотал Папирус. — Вдох, — он глубоко вздохнул, и Эдж рвано вдохнул вместе с ним. — Выдох, — скелет медленно выдохнул, чувствуя, с какой тяжестью выдыхал его друг. Они повторили это ещё несколько раз. Видимо, Папирус много раз до этого успокаивал своего брата точно так же, когда тому снился очередной кошмар. Каждое слово он произносил так вкрадчиво, так вовремя, будто говорил их уже тысячи раз. — Тебе лучше? Эдж не знал, что ответить. Лишь чувствовал, как по скулам текли быстрые струйки слёз, и только сейчас понял, что плакал всё это время. Он пытался взять себя в руки, но чем больше сдерживался, тем сильнее росла в груди удушающая боль. Всепоглощающая, давящая боль. Её было так много, что становилось невыносимо. Скорбь свербела на кончиках зубов горечью непрошеных слёз. Горько, горько, горько!.. Эдж вцепился в спину Папируса, давая нарывавшей ране в душе вскрыться. Он рыдал, сотрясаясь всем телом, и не мог остановить судорожные всхлипы. Эдж спрятал голову в изгибе шеи друга и крепко жмурился, дрожа от новых болезненных приступов. Он будто не рыдал все эти месяцы, не терзал себя прошлым и не засматривался на ножи, думая о будущем. Будто прежде не захлёбывался в слезах, прячась в ванной, и не собирал себя по осколкам, ранясь о каждый край. Только теперь он, казалось, по-настоящему отводил душу, и только сейчас испытывал нечто похожее на облегчение. Время тянулось патокой, лишая скелета последних сил. В какой-то момент слёз просто не осталось, словно он все их выплакал. Остались только резь в глазах и саднящее горло. Внутри стало так пусто, что Эдж бы уже потерял ощущение собственного присутствия, если бы Папирус привычным движением не продолжал гладить его по лопаткам. Мягко, аккуратно, осторожно… И тепло. Размеренно, спокойно и тепло. Чёрт возьми, как же ему этого не хватало. Но он совершенно точно не заслуживал подобного отношения после своей жуткой истерики. Папирусу и так было тяжело — Эдж не имел права обременять его ещё больше. — П-прости за это, — слабо выдохнул он. — Я не должен был– — Не извиняйся, — тут же отозвался Папирус. — Слёзы — лучший способ дать волю чувствам, когда их становится слишком много! — он слегка повёл плечом, аккуратно отрывая от себя прильнувшего Эджа и вновь заглядывая ему в глаза. — Не волнуйся — ты всегда можешь вновь на меня положиться! Папирус тихонько хихикнул, и тепло разливалось уже где-то глубоко в груди Эджа. Звёзды, друг был так чуток и добр к нему, что просто не верилось. Он впервые ощутил, что в самом деле не был готов расставаться с ним. Но он должен был. — Мне нужно проверить брата, — проговорил Эдж, всё ещё чувствуя тянущую тревогу. Рэду было очень нехорошо в последнее время. Перед глазами всё стояла эта огромная расплавленная дыра в его черепе. Она не затягивалась и не становилась меньше ни на миллиметр. Казалось, она расползалась день ото дня всё больше, сколько бы лечащей магии на неё ни уходило. Эдж и сегодня должен был быть с ним, но, видимо, отключился после бесчисленных бессонных ночей. Вдруг за это время с ним что-нибудь случилось? Вдруг он— — Не нужно, — прервал его мысли Папирус. — С ним Санс. Он бы дал знать, если бы с Рэдом что-нибудь случилось. Всё-таки спать по очереди было весьма недурным решением для этого ленивого мешка костей. И если раньше Эдж наотрез отказывался оставлять брата хоть на минуту, то теперь понимал, для чего это было нужно. Рэду нужен был полный покой. И всё же Эдж не был уверен, что двойник брата ненароком не заснул на посту, как прежде делал на работе. — Не пойми меня неправильно, — осторожно начал он, — но я всё ещё очень сильно переживаю за Рэда! — И я переживаю! — уверял Папирус. — И Санс тоже. Мы бы никогда не оставили его одного, ты же знаешь! — он вновь нашёл глаза Эджа и взглянул в них самым пронзительным, самым участливым взором. — Пожалуйста, позволь помочь тебе хоть раз! — Вы и так достаточно помогали мне, — тяжело выдохнул Эдж. — Но я справлюсь, правда. — Я знаю, — тихо, но твёрдо ответил Папирус. — Знаю, что ты справишься. Ты очень сильный! Но и тебе стоит хоть немножко отдыхать! Отдых? Хах, неплохой вариант… был бы, не будь время их врагом. Кто знал, сколько времени осталось. Осталось ли оно вообще?.. Счёт наверняка шёл на дни. С каждым днём Рэду становилось всё хуже — Эдж видел это как никто другой. Ни одно непривычно медленное движение, ни одно болезненное подёргивание на лице не ускользало от его взора — Рэд буквально таял на глазах, но Эдж ничего не мог сделать. Ему нечего было предложить, кроме пространных попыток помочь с повседневными делами. И совершенно ничего по существу. Это чёртово бессилие сводило его с ума. — Он умирает, Папирус, — наконец выдавил Эдж из себя неприглядную правду. И ничто не могло изменить этот факт — ни лекарства, ни магия, ни ободряющие слова. — Поэтому сейчас я должен быть с ним. Пока ещё… могу. Эдж с силой сжал в кулаке кусок простыни. Чёрт, зачем он вообще сказал это вслух? Он не мог с этим просто смириться, не мог признать это как факт, не имел права так быстро сдаваться!.. Но с каждым днём вера всё таяла, а отчаяние — росло. — Я понимаю, — чуть слышно ответил Папирус. — Но Эдж, таким пренебрежением к себе ты лишь растревожишь Рэда ещё больше. Он ведь… тоже переживает за тебя. И Санс, и… Я очень сильно за тебя переживаю, слышишь? — Папирус провёл по его сжатой ладони кончиками пальцев, едва-едва касаясь костей. Эдж смолк, полностью сосредоточившись на ощущениях. — Я не имею права просить, ведь сам уже сдался когда-то, оказавшись… в подобной ситуации, — на мгновение Папирус отвёл взгляд, но затем вновь вернул его Эджу. — И всё же… я прошу тебя — проживи с нами ещё один день, — он наклонился чуть ближе, почти переходя на шёпот. — Будь решительным. Ради себя, ради Рэда, ради… Он осёкся, и отчего-то у Эджа вновь закололо в груди. — Мы найдём решение, — Папирус нежно положил руку на его ладонь. — Я обещаю. Эдж знал, насколько значимыми были эти слова. Знал, как никто другой. Он постепенно разжал кулак и молча повиновался моменту. Столь… тонкая забота была для него в новинку. К тому же… пусть брат старательно убеждал его, что «сброшенной» реальности никогда не существовало, — сознание Эджа рушилось, а тело помнило. И не терпело никаких прикосновений. Было трудно понять, чего он боялся больше — быть испачканным или… испачкать кого-то другого. Но Папирус будто бы знал — как надо. Не шарахался в страхе навредить, но и не переходил черту. Он шёл через непроглядный океан боли по очень тонкому льду, но каким-то образом сохранял баланс. Было ли это… его решимостью? Папирус отвлёк его от мысли, легонько кивнув в сторону окна. Эдж проследил за его взглядом и увидел, как рассеивались тучи, открывая взору ночное небо с яркой россыпью звёзд. Их мерный блеск вселял крохотную надежду. С ними тьма не была такой глубокой и неотвратимой. (Быть может, под общим небом они не уйдут под лёд.) Решительность стоила им многого — слишком многого. И всё же… несмотря на ужасы этой ночи, Папирус улыбался ему — легко, тепло и открыто. Отчего-то он продолжал верить, что всё ещё можно исправить. Продолжал возвращать Эджа к жизни и согревать его измученную душу. Отчего-то лицо медленно наливалось краской. Хотелось, чтобы Папирус всегда так улыбался. Хотелось, чтобы он тоже не забывал о себе. — И я обещаю, — ласково, но твёрдо произнёс Эдж. — Я буду решительным. Ради нас всех. Он взял руку Папируса в свою. — Ради тебя.