предстоящий день перед рождеством

      — Пахнет чем-то вкусным, пряностями. Ты печёшь что-то? — на кухне действительно пахло чем-то пряным. Это были только приготовленные печенья для Санты, вытащенные из духовки. Фёдор аккуратно клал каждую из них на железный поднос и осматривал на наличие трещинок, которые можно закрыть ещё оставшимся тестом в миске. — Невероятно.       В воздухе висел аромат горячего шоколада, праздничной выпечки и с минуты сваренного глинтвейна. Медленный рассвет настиг их сквозь натёртые до блеска окна, а дымка от тумана уходила куда-то к лесу. Он взглянул на стоящие рядом часы, настроенные на местное время: маленькая стрелка уже доходила до восьми утра. Вот надо же, кому пришло бы в голову возиться с выпечкой в такую рань? На кухне отсутствовал свет, единственным освещением были окна и горящие свечки. Руки сами потянулись к кружке, стоящей на обеденном столе, полной шоколада и отдающей корицей. Фёдор, похоже, решил позаботиться о жаворонке в доме, и налить стакан с утра.       Рукава мятой рубашки, наспех надетой с утра, были закатаны по локоть, а на руках оставался тонкий слой сладкой белой пудры. Мужчина расстегнул пару пуговиц сверху, случайно марая белую одежду. Его фартук с надписью «Поцелуй повара» неряшливо висел на шее, завязанный в небольшой узел где-то посередине спины, весь в муке и засохших каплях разноцветной глазури. Он стоял за столом весь растрёпанный, но выглядел по-домашнему уютно, привлекательно и свежо.       — Вчера было куда теплее и у меня выпал шанс съездить за нужными продуктами, так что я решил не откладывать и выпечь печенье с глазурью, — хвастался Достоевский. Это правда. Несмотря на его слабое здоровье, позавчера он с храбростью выбрался в мороз (уже не такой лютый, как в начале декабря) и скупил еды в два больших пакета. В полдень до открытия магазина на улице в снегопад образовалась целая очередь, люди шли скупать перед Рождеством выпечку и, что не удивительно, алкоголь. Бутылки и фляжки чокались в пакетах вместе с коробкой бенгальских огоньков и пару брусками мяса. Акции к празднику висели с ценником почти на всех продуктах, у него был выбор рассмотреть всё получше. — Сигма, ты не выглядишь особо впечатлённым.       — И что же, прямо вышел на улицу?       — Прямо-таки да, вышел.       Сигма сидел на небольшом кресле, накрытом чем-то мягким, и скучавши читал книгу рецептов к Рождеству, выцепляя особо понравившиеся блюда с различной сервировкой. Он не умел готовить даже простейшие кушанья, зато популярностью на кухне пользовался Фёдор, что занимался их завтраком, обедом и ужином. За последний месяц блюда почти не повторялись. То ли дело было в том, что денег в доме стало хватать больше, чем на простое проживание, то ли его где-то искусно научили этому таланту. Мужчина часто отмахивался рукой, упоминая что-то о бабушке и рецептах в семье. Взгляд Сигмы устремился по заснеженной скатерти с оборочками, где на деревянной доске стояла блестящая кастрюля глинтвейна с бутылкой мускатного вина. Пахло неимоверно вкусно.       Достоевский, видно живший по принципу «чем больше, тем лучше», сделал из остатка теста ещё парочку фигурок, и на блестящем подносе стало лежать не меньше двадцати маленьких сахарных человечков. Его тёмные волосы были стянуты в низкий короткий хвост с помощью случайно подобранной резинки, чуется, Николаевской, раз разноцветной и цветастой, а на остром носу сверкали прямоугольные очки с толстыми линзами. Худыми руками, завёрнутыми в перчатки, мужчина перебирал пряности и просовывал в пакеты радужную глазурь. Сигма не привык наблюдать за таким Фёдором, ведь в Рождество он казался бó‎льшим поклонником Гринча или небезызвестного Скруджа — скряга-старикана, что не знает больше радости, чем в богатстве и деньгах. Ему также было предложено распробовать одно печенье, отчего он не сумел отказаться.       — Когда-то давно моя бабушка помогла мне, юному, советом: «Если тебе тяжело, иди маленькими шагами. Возможно, сначала будет трудно, но позже ты не заметишь, как твои шаги станут шире, а темп быстрее. Тогда ты, после, поймёшь, что добился желаемого», — бросил Фёдор, снимая кипячёный чайник с плиты. На часах пробило восемь утра и в соседних домах, как по инерции, загорелись огни. — Она была мудрой женщиной и я всегда чутко прислушивался к её советам, пока не увидел, что она читала мне цитаты из книжки «Мысли мудрых людей на каждый день».       Дом наполнился лёгким смехом и от этого делался ещё боле живым. Обычно никто никогда не видел Достоевского таким: настолько раскрепощённым, то-то искренним и настоящим. На бледном лице выступил еле заметный румянец.       За окном гаркнула ворона. Сигма задумчиво глянул на улицу, вдыхая носом аромат горячего шоколада и навёрстывал упущенное, недосмотренное, до чего недоглядел. На нём располагался тёплый вязаный свитер, пижамные штаны и странные тапочки с необорванной этикеткой. Плед с узором ромбов покоился на плечах, точно плащ, и согревал тело от утренней прохлады. Аккуратной рукой он держал за ручку кружку, потягивая напиток, а второй печенье от Фёдора. Над его губами виднелись шоколадные усы, но он даже не заметил этого. С улиц сдуло как ветром автомобили. Яркие огоньки и гирлянды красиво сверкали с окон домов, а на витринах магазинов красовались пышные маленькие ёлочки с ценниками. Вот бы купить одну такую, пусть даже и стоит большая в зале, не бывает в Рождество много ёлок.       — Сигма, не мог бы ты мне помочь? — бархатный голос раздался прямо над головой. Тот уже почти закончил с пряностями, натёр дочиста стол, где валялись остатки муки и глазури, и разложил в глубокую миску печенье. Фартучек выглядел потрёпано, а рубаха сияла разноцветными пятнами.       — Смотря что ты имеешь в виду.       — Подарок. Я не знаю, что подарить Николаю, — признался Фёдор, наливая себе горячего крепкого чая и закидывая туда три ложки сахара с горкой. Лицо его, как казалось, выражало смесь смущения и полной растерянности. Несмотря на тесную дружбу с Фёдором, Сигма знал своего друга очень мало. Крайняя отчуждённость вошла у него в привычку, и думалось, он не хотел открываться более. Его руки обхватили кружку чая с бергамотом, из которого шёл густой пар, будто пытаясь согреться. На пальцах виднелись обгрызенные кусочки заусенцев, некоторые из которых были в засохших пятнах крови, а ближе к косточкам прощупывались выступающие вены.       Достоевский всегда подбирал по-хозяйски подарки к Рождеству, тщательно копя отложенные деньги в кармане своего кожаного кошелька. На остальные же уходили покупки украшений: от незаметной гирлянды около входа к большому венку в центре комнаты. Гоголь часто сам отзывался украшать дом, рисовать снежинки на окнах и, конечно же, самостоятельно подбирать ёлочные игрушки. Он был чуть выше двух метров и доставал до весьма труднодоступных местах, по сравнению с Сигмой или Фёдором. Можно сказать, дом зацвёл после прихода Николая. От одного взгляда на великолепия декора текли слюнки. На каждой стене висели узоры из мишуры, а также занавесом свисали огромные носки над камином. В них часто таились красно-белые леденцы и заначки со сладостями, о которых никто не подозревал, кроме него. Карманы чёрно-белых брюк в полоску захламлялись фантиками от конфет до сжатых обёрток шоколада. Спустя некоторое время они оставляли завёрнутые в цветную пленку коробки под стоящей ёлкой в гостиной, каждый открывая свой в вечер празднества. Оформление подарков всегда было почему-то у всех отличающееся — видно сложилось в следствии разных характеров.       Николай также нежно упаковывал дарения, как показывал фокусы — обматывал матовой красной лентой со сторон и затягивал тугой пышный бант сверху, придавая роскошный вид. Этот человек был непредсказуем в своих поступках и словах, порой которых реальный смысл уяснялся позже. Прошлой зимой он подарил Фёдору Библию в новом издательстве, а также небольшой граммофон, с которым ему удалось научиться довольно неплохо обращаться. Коллекция пластинок стояла на полке в хронологической последовательности: классика, джаз, а после американский поп. Они скупались пару раз в год, чтобы не надоедало слушать старые. Диски хранились в красивых упаковках и каждая подписывалась названием песен с прилепленным стикером поверх.       Едва прошло не больше пары минут, как в зале раздалось лёгкое шипение и знакомо зазвучала песня Элвиса Пресли «Blue christmas». Сигма вздрогнул, когда часы на стене с колокольчиками пробили десять часов утра. Длинные светлые волосы растрепались по плечам, свисая слипшимися прядями вниз, и ниспадали на глаза. Он повернулся к Фёдору, сидя в нагретой камином гостиной и натягивал на своё тело пуховое одеяло. Достоевский взволнованно ходил из угла в угол, то и дело натыкаясь на предметы, по-своему сложив руки за спиной. В его руках лежала какая-то бумажка. На ней, похоже, вырванной из блокнота, виднелся список разных покупок, написанный рваным почерком с вычеркнутыми пунктами.       — Кажется, я знаю, как тебе помочь.       — Ты так думаешь? — вместо ответа Сигма вырвал из его рук кусок потрёпанной бумаги, и, вытащив из-под сидушки завалявшуюся синюю ручку, прикинул пару вариантов. Это казалось таким очевидным, таким простым и правильным решением. Он передал ему её обратно, методично указывая на подчёркнутое слово рядом со списком. Узкие глаза расширились от удивления, когда Фёдор прочитал написанное, в его взгляде можно было заметить глубокую благодарность.       Несильная пурга, стихшая утром, пришла под вечер опять с такой силой, что скрипели окна. Разложенные ленты и обёрточная бумага ожидала, когда ею начнут упаковывать подарки. На ворсистом тёплом ковре, рядом с зажжённым камином, лежала коробка из-под обуви и длинная чёрная трость с серебряным набалдашником. Насколько хорошо помнил Достоевский, Сигма полгода не мог подобрать себе туфли. Он нашёл идеально подходящие — на небольших каблучках с носами, острыми будто бритвы, и сделанные под заказ из искусственной кожи. Они были без узоров, ровно такие, какие бы мог выбрать только менеджер казино. Белая бумага бережно упаковывала подарок, а после была затянута пурпурной лентой с корешком. Фёдор начал запаковывать трость, лежащую справа, в целлофан, положив её в длинную коробку с надписью фирмы. Она продавалась на распродаже по акции в ближайшем магазине и была услужливо сунута в руки при одном лишь взгляде на неё. Владелец всего хлама, что здесь продавался, старик в красивом сюртуке, уверил, что это лучшая его трость и даже всучил скидку. Гоголю понравилась бы такая в коллекции.       Когда свечки в серебряных подсвечниках были зажжены, а ужин красиво располагался на только постиранной скатерти, часы пробили восемь вечера. Это был предрождественский день. День, когда весь дом стоял на ушах, повсюду горел свет, а на кухне то ли дело сквозил аромат только испечённой еды. На столе лежала готовая сервировка, под ёлкой таились подарки вместе с наполненными носками.       Глухо щёлкнул замок. Входная дверь распахнулась, в дом ворвался морозный ветер и порыв снега. Николай мысленно расплывался в улыбке, входя через небольшой проём и снимая верхнюю одежду: он предвкушал, как будет греться у камина, как ему вручат долгожданный подарок или, как минимум, коробку вкусных конфет. Его светлая коса совсем растрепалась и выглядел он взбудораженный праздником. Разноцветный шарф свисал на шее до пола, шапка с помпоном слезла на глаза, пальто распахнуто. Коврик с надписью «WELCOME» приветливо встретил его на пороге. Сняв и повесив всё на крючки вешалки, он тихо прошёл в коридор, где в конце, между лестницей и гостиной, на кухне горел свет. Сигма и Фёдор что-то увлечённо обсуждали, иногда смеясь и стараясь не перебивать друг друга, чтобы услышать собеседника. На секунду послышался хлопок, видно, пробки из-под шампанского, а затем снова смех. Гоголь незаметно притаился в гостиной, рассматривая украшения, что успели нацепить его друзья на стены. В цепких руках лежало две упакованные коробки со следами растаявшего снега. Хотелось поскорее положить всё это богатство под ёлку и уйти праздновать предстоящее Рождество, но, как назло, взгляд устремился на длинный подарок, неподалёку от переключателя гирлянды. Он обернулся пару раз назад, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь рядом, и сел поближе к коробке прочитать этикетку.       — Ты можешь открыть и узнать, что в коробке, если хочешь, — прошептал под ухо Фёдор, садясь рядом на ковёр. На его плечи заботливо накинули плед, а в руки сунули кружку травяного чая. Николай потрясённо вдохнул обжигающий воздух, не сводя голубых глаз с друга. Признаться, он никак не ожидал, что его застукают так легко и ловко. — Я не скажу Сигме об этом.       С этими словами Достоевский передал подарок. Фокусник слегка встряхнул коробку, пытаясь догадаться до того, что лежит внутри. Отодвинув обёрточную бумагу и раскрывая картон, ему открылась небольшая опорная трость, сделанная из бамбука с вычурной рукояткой. Она была идеальная, под стать его росту и украшенная орнаментом. Повертев её и так и сяк, он всё никак не мог налюбоваться изделием. Хотелось поскорее пройтись с нею по улице, покрасоваться перед проходящими мимо людьми или посмотреться в зеркале.       — Ты не мог этого сделать, — прошептал он неверующе.       — Я знал, что твоя старая трость изжила себя. Ты всё время думал о новой, но боялся расстаться со старой, поэтому я решил сделать это за тебя, — произнёс Фёдор, неотрывно смотря на Гоголя, глаза которого блестели ещё пуще. Руки сами потянулись к мужчине, чтобы обвить их вокруг тощих плеч. Они крепко обнимались, и было так приятно, что его обнимают со всей нежностью. В комнате витал аромат слегка надушенного флакона сладких духов и еле заметный древесный запах бамбука. Здесь не было ссор или ругани, только тишина и гармония. — С Рождеством, Николай.