***
На то, чтобы вытащить себя - всё ещё нет сил. Разбит. Он носит себя как мешочек с осколками в надежде найти всё-таки какой-нибудь ёбаный клей. Март 2018 Сеул. Ю. Корея. Сынён чувствовал, что они видятся, скорее всего, последний раз в этом... в следующем... И, в общем, наверное, не скоро. Настолько не скоро, что возможно и никогда. Он видел как Ибо отвязывает их нити от себя. И они, одна за одной, остаются привязанными только к нему самому. Тянутся за ним оборванными. И со стороны это, должно быть, выглядит печально. Сынён тоже их отвяжет, только не сегодня. "Сегодня" они ещё послужат. Ему. Им. Ибо вновь говорил с ним каждым своим прикосновением, прямо во время прямого эфира, что: вот, я рядом, Сынён, я всё ещё тут. Обнимал и ласково поглаживал пальцами, как будто бы невзначай, его бедро... ноги... руки... Сынён был благодарен за эти утешающие лёгкие касания пальцев. И кто бы знал, как тяжело ему было тогда вытерпеть... Ведь хотелось, очень хотелось совершенно по-дурацки вцепится в его клетчатую чёрно-красную куртку! Заорать, не обращая внимания на любые приличия, утыкаясь лицом в грудь! Какие там приличия?! Внутри камень на камень не поставить. Нет этих камней-кирпичиков - всё в пыль. Выплакать бы залежалую травящую горечь! Показать бы всё, что копилось эти долбанные несколько лет! Как когда-то давно... Но на этот раз они бы поменялись местами. Конечно он никогда этого себе не позволит. Обезьянка всё ещё улыбается вам в камеру. Будь она проклята.***
Ибо, мы же оба чувствуем, что прощаемся. Со мной, с тобой, с нашим не случившимся “когда-нибудь - никогда”. И всё же, как хорошо, что тут так много людей. Это даёт мне необходимые силы на то, чтобы я мог вести себя как обычно. Ну, почти - на как обычно сил нет... И не было. Мне хочется натянуть свою красную шапку прямо на глаза и оставить её так до самого конца трансляции. Скрыть своё лицо. Но... Тёплая ладонь сзади, ползет по спине под кофтой. "Что ты делаешь?!" Он гладит по кругу по пояснице, успокаивает. Легче ли мне? Да, так лучше. Или... Я не знаю. Теряюсь. Гладит низко, по кромке брюк, нежно. Смотрит исподлобья, еле заметно улыбается. Я тоже, я тоже... Сегодня ты разделишь это со мной? Я показываю, ты видишь это? Можно. Я разрешаю, чёрт тебя возьми... Ты понимаешь меня. Это у нас было всегда. Ты уверенно касаешься моего бедра ладонью, чтобы подтянуть к себе и вторую мою ногу. Я этого не делал. Снова инициируешь ты. И тебе мало, тебе недостаточно того контакта, что у нас уже есть. Хочется ближе, больше. Поэтому теперь обе мои ноги в брюках симпатичной расцветки "милитари" покоятся на твоих широко расставленных коленях и их обхватывают твои руки. Никто ведь не поймёт нас? Люди по ту сторону экрана и не заметят. А если даже и... Ребята лишь коротко переглядываются. Я замечаю как им неловко. Вэньхань старается перевести всё внимание зрителя на себя. Но тебе, похоже, действительно насрать. Ну а что такого?! Мы просто давно не виделись. Мы просто старые друзья. Мы просто соскучились друг по другу. Мы просто... Я не сопротивляюсь. Ты знаешь, что делаешь, ты знаешь, что делаю я. Повеселимся? Очень хорошо, очень вовремя. Я с удовольствием посмеюсь со всеми. Я снова буду самым громким. Только ты слишком много кашляешь сегодня. Опять простудился? Нет, снова. Нам так смешно. Это было весело, правда, я помню. Я запомню.***
Мы стояли у отеля вдвоём. Он льнул ко мне. А мне было не надышаться, не на-ды-шать-ся. И нужно так много нервов, чтобы просто стоять тут, в свете холодного неона, спокойно. - Я выкурю сигарету? Моя красная шапка давно была в руках у Ибо. Отросшие длинные волосы свободно падали на лицо, ничуть не мешая мне видеть его обеспокоенных глаз. - С каких пор ты куришь? Он разочарован? - С недавних. Молчит. Правильно, лучше пусть ничего не говорит. - Сынёни, твой папа... - Не могу об этом. Мне больно, мне так больно...я не смог... Я вынужденно поднимаю голову вверх, к чёрному небу. По вискам скользит, но я привык. Я не смог. Если спросит что-то ещё - не выдержу. Я бы этого сейчас не хотел. Я не этого хотел тогда. Не отводит глаз - все видит, чувствует. А я достаю то, что меня медленно убивает - так медленно, что я ещё точно смогу многое себе позволить и успеть... Может даже доживу до сорока, если всё же не соберусь на перезагрузку к Мирозданию намного раньше - сам . Я смогу себе это позволить? - Я редко, не переживай. Брошу. Но не сейчас. Ибо кивает, теребит красную шапку, ждёт и снова покашливает. Ночь сегодня... холодная. Чем громче ты смеёшься и чем веселее шутишь - тем лучше, сильнее и тише ты умеешь страдать. Здорово. Да? Да. Живой огонёк щёлкает в руках, передает жизнь сигарете и гаснет. Бумага тлеет, дурманящий дым заполняет натренированные лёгкие. Не закашливаюсь, не в первый раз. Сегодня в первый раз будет другое. Ведь больше не нужно ждать. Всё это потеряло смысл. У нас с ним было так мало времени, а мы побоялись и потеряли даже его. Вообще всё. К лучшему ли? Слишком долго ждали, до тех пор, пока это не стало для нас реально невозможным. Думали, что у нас есть "завтра". Глупые. Кто из вас думал так же? Я не смог Я стою опустив голову вниз. Похоже у меня вошло в привычку опускать её. Будто на плечи давит слишком тяжёлый груз. И, видимо, я правда стал делать это слишком часто. Шея. Она болит. Затягиваюсь ещё раз, смотрю на него исподлобья. "Я вижу тебя." - Пойдём, Ибо? Тяну его за руку. Сигарета - в урну. Он удивляется, что я веду не в сторону отеля: - Не в отель? - Нет, ко мне домой, - улыбаюсь, - Не волнуйся, дома никого не будет еще неделю. Прямо сейчас мне жаль, что у нас нет её, этой недели. Но для меня - к лучшему. Я смогу побыть в одиночестве до приезда мамы. Возможно, что это понадобится. Понадобится совершенно точно. Я не хотел вести его в комнату, где спали сотни лиц. Я хотел отвести домой, чтобы воспоминания о нём были... домом. Остались запертыми в моей собственной комнате. Сегодня мы сможем хоть немного отогреться на тлеющих углях? - Я понял, как скажешь. У тебя всё есть? Заедем в аптеку? - волнуется. А я улыбаюсь. Мы всё ещё юны. И в наших глазах горят прежние огни безумия. - Всё есть. Садись в машину и пристегнись. Всю дорогу он смотрел на меня. - Сынён, я тебе никогда этого не говорил, лично тебе, без посторонних, наедине. Ты... красивый. Особенно... это... Я не даю ему договорить: - А ты просто невероятный дурак! Я за рулём! Не говори мне такие... сейчас. - Молчу до дома! - он смеётся.***
В лифте они не смогли пропустить меж собой и сантиметра пространства, воздуха. Ибо, в кои-то веки, обнимал его так жадно, крепко. Дыхание шумное, родное. - Сынён, мне... страшно. Я не уверен что смогу, ты же... Конечно помнит. В тот день Сынён подумал, что не успел. Он помнит порванную рубашку, он помнит, как Ибо рвало в приступе. Он помнит, как старался аккуратно вести машину, он помнит, как... его сердце истекало кровью. Но позже, дома, он выяснил с помощью одного телефонного звонка - обошлось. Им в тот день очень повезло. И Сынён сделал всё, для того чтобы такого никогда больше не случилось. - Я... был всегда и буду готов, если не усмирить твои страхи, то хотя бы..., - Сынён замолчал, он заглянул Ибо в глаза, - Сегодня я сделаю всё, что ты попросишь. Хочу, я безумно этого хочу... Две высокие фигуры стояли в гостиной, сжимая друг друга в объятиях крепких рук. Это были такие объятия, в которых находиться больно, но и отпустить - невозможно. Но надо было, совсем ненадолго, не как в прошлый раз. Сынён поджал губы, отрываясь от Ибо, от его "своего", до сумасшествия любимого запаха: - Мне стоит подготовиться. … Сынён зашёл в комнату совсем не прикрывая себя. Подходя, он расчертил световую полосу от приоткрытой двери своей тенью - гибкой и пластичной, повторяющей каждый его изгиб. Он опустился на кровать рядом, приглашая ближе к себе. Как всегда, одними только глазами. На его тело теперь падал тусклый свет из коридора через приоткрытую дверь. И Ибо чувствовал просачивающуюся грусть через этот образ. Ведь сегодня, сейчас, Сынён разрешил себе не играть. Не корчить из себя клоуна, не храбриться весельем. Быть таким, каким его видел несколько лет назад только Ибо, только в их комнатке, в кровати, которую "услужливое" агентство выделило им ровно одну на двоих. Сыграло ли это важную роль в том, к чему они пришли? Уже не важно. Сейчас Ибо казалось, что он не был бы собой, не стал бы собой без всего этого... Без прижимающегося сзади по ночам теплого и уютного Нёна, без своих закинутых на него во сне ног, без его просящего в забытье стона: " Помоги..." и, несколькими минутами позже, без тёплого и вязкого на своей ладони в ванной. Ибо придвинулся к нему, лёг рядом и открыл свои объятия: - Иди ко мне. Дай мне тебя обнять. Почти как... Сынён потянулся ближе, в распахнутые руки, свернулся калачиком, подогнув под себя ноги и не стесняясь наготы, как это было раньше. И был накрыт и прижат ещё ближе, рукой и ногой Ибо. Ближе... Воспоминания словно из прошлого, но совершенно не с тем привкусом. Тогда было свежо и сладко, словно мятная жвачка. А сегодня это сладкое креплёное вино, которое прижжёт их внутренности своим неизбежным горючим послевкусием - горем. - Помнишь, как во сне я закидывал свои руки и ноги на тебя? Ответом послужил сухой поцелуй в шею. Ибо вёл рукой по его спине, пояснице, ягодицам. Спокойно, уверенно. Он несколько лет хотел прикоснутся вот так и просто гладить, иногда успокаивать, иногда дарить и самому чувствовать. Так хотелось чувствовать! Время упущено, у них больше ничего не осталось. Только это пресловутое “сейчас”. Хотелось кричать возводя глаза к небу: "За что?! Почему с нами?!" Почему... ничего уже не вернуть? Сынён приподнял голову: - Поцелуй меня. Как в первый раз, помнишь? Ибо помнит... Ту разъедающую боль внутри из-за чертовых чужих слов, нечаянно подсмотренных в его телефоне, помнит разочарованный взгляд, помнит, как он упал от неожиданной силы удара, утянув за собой карниз. Помнит немеющую часть лица, помнит уставшие красные глаза напротив, которые просили закончить уже это хоть чем-нибудь! Чем угодно! И тот эфир для Бразилии он тоже помнит, тогда у них не вышло нормально замазать синяк на его скуле, про который на удачу никто и не спросил... С трепетом первого сорванного поцелуя, Ибо приблизился и заправил ещё мокрые длинные пряди волос Сынёна. И, придерживая голову, чувствуя под пальцами металл его серёжек, он коснулся лица мягкими губами. В уголок его губ, в другой, в курносый круглый кончик носа, в скулы, веки, пока он не ответит ему наконец. Устало выдохнув, разомкнёт доверчиво губы. Как в первый раз. В нежности прикосновений можно потеряться - и именно такой Ибо на самом деле… Каких-то несколько лет назад. Как они хотели, как... Можно ли всё это показать сегодня, рассказать в этой комнате? Ибо пробовал губы Сынёна по одной. Они у него маленькие, аккуратные, их хочется... накрывая его рот своим - мокро, тепло, расслабленно, напористо. Все движения будто тяжёлые волны океана - одна за одной, одна за одной, и телом в такт. Приникнуть. Напоить и напиться. И не нужно учиться - они сейчас так расслаблены, любое действие как будто уже прописано в их головах кем-то, когда-то. Что же это за писарь, решивший так нарисовать их переплетающиеся жизни и тела?! Сынён отдаётся нежным голодным губам, глухим низким нотам стонов, вливая в них в ответ свои - и его стоны выше, намного выше - океаном ощущений в его жадный рот. - Боже мой, Ибо, сними одежду! До боли в мышцах хорошо чувствовать тяжёлое горячее тело своим. И Ибо тянет его на себя, чтобы Сынён полностью накрыл его собой. Как не хватало им этой дозволенности! Ибо скрещивает ноги на крепкой спине и медленно опускает-ведёт ими ниже, оглаживая ягодицы и упругие нежные бёдра. Спускает до колен, расцепляет, фиксирует разведённые бёдра Сынёна, переплетая этим движением их ноги. Сынён несколько раз глубоко вздыхает и теперь он точно спокоен. Эта любовь должна была закончится несчастным случаем. Он прислоняется крепче к щеке Ибо своей, дышит запахом с кожи и волос. И он такой же как три, четыре... пять лет назад. - Пахнешь всё так же. Ибо прижимает одной рукой голову Сынёна ближе к себе и этот жест неуместно кажется отеческим. Ладонью другой руки массирует поясницу, и ещё шире раздвигает их переплетённые ноги, раскрывая для себя Сынёна. Взгляд Ибо направляется в потолок: - Так же - это как? Как я пахну для тебя, Нён? Вдох щекочет кожу. - Лесом, что необъятен, хвойной смолой и цветами, ненавистными тобою из-за прошлого - пионами. Для меня - именно белыми. И... когда тебе тепло, то твой аромат сильнее. Глупые слова, как в самой дешёвой картонной драме, прорвались наивным - и не только из-за его возраста - признанием. Да Сынён и был именно таким: наивным, верящим в сказки, волшебство, мистику. Но от того и признание было намного сокровенней, чем их обнажённые тела на простынях - никто не в силах был приблизиться к нему настолько близко, никому нельзя было показать, никто бы не принял, не понял, кроме... Сегодня, в этой комнате. Он будет понятым и принятым. - Нён, мне сейчас тепло? - Да… Сынён не отрывает щеки, когда чувствует как тёплые пальцы поглаживают, а затем раздвигают ягодицы. Они лежали так долго, даря друг другу прикосновения и мягкие, почти задушенные временем поцелуи. Голодные до ласки тела приводили их в возбуждение, казавшееся когда-то давно неестественно постыдным. Сейчас же... Плоть к плоти, твёрдо, естественно. С рыком, стоном, криком. Мокрым лбом в ключицы: - Ибо, вытащи из меня пальцы, я сейчас снова... ммм...- влажные пальцы послушно выскользнули из горячего тела и нащупали на середине кровати нужный сейчас пакетик рядом с открытым флаконом. Руки дрожат. - Нён, помоги. - Конечно, давай сюда. Его аккуратные небольшие ладони не дрожат как собственные Ибо - они раскатывают скользкий латекс по члену, пальцы осторожно поддевают край резинки, чтобы немного её поправить, но она всё же зажимает плоть чуть сильнее, чем должно быть... - Резинка тебе маловата. Сынён выдавливает гель что неестественно сильно пахнет вишней на ладони, которые слишком приятно, слишком так, как надо ведут сверху-вниз. Ибо подаётся вперёд, ловя ускользающее плотное прикосновение. - Так много раз думал: если буду снизу, получится ли у нас, - Сынён смотрит сверху вниз и ласково улыбается. Он снова выдавливает гель, заводит руку уже себе за спину, проверяя, вставляя в себя пальцы. Ибо слышит влажные, сводящие его сегодня с ума звуки. И это возбуждает его настолько, что мелькает мысль плюнуть на затеянное и слизать с него это вишнёвое, хлюпающее сейчас сквозь его пальцы, безобразие! Всегда был рядом в той проклятой комнате, проклятой кровати на двоих! Так похожий на него самого, такой красивый, свой... Нежная улыбка Сынёна ускользает. Приоткрытые губы, беспомощный стон из-за поглаживающей широкой ладони Ибо, обхватившей его член, снявшей с него вязкие капли. Горячий… - Нёни.. - голос Ибо проваливается в бас, - Как ты хочешь... чтобы мы это сделали? - Не знаю, как лучше, ммм… не пробовал.. Ох, остановись, - Ибо был уверен, что его глаза сейчас закатились от удовольствия, - Стой...ммм... - голова падает вниз и Сынён сам отстраняет от себя ласкающую руку. Дыхание становится глубже и громче от того, что Ибо сегодня уверен: Сынён готов сейчас сделать для него всё... Всё, о чём он мог раньше только мечтать в своих бесстыдных непроизвольных снах. - Хочу тебя попой кверху. Ты готов встать для меня так? И Сынён не собирается терять этот момент, поэтому он послушно встает на четвереньки, упираясь локтями в покрывало; прогибает спину так, чтобы Ибо это понравилось; и прячет в руках лицо, давно потерявшее всякий стыд. - Бери. - Нён... - Ибо встаёт сзади на колени, проводя по изогнутой для него спине. Гладит везде. Желанно, жарко, - Эта твоя поза сводила меня с ума еще в семнадцать. Ты так хорошо это делаешь… Покажешь мне, как ты умеешь двигаться? Сынён немного приоткрыт и расслаблен для него. Но Ибо не торопит, он прикасается к нему большими пальцами рук, поглаживая, обводя, и немного проталкивает их, чтобы проверить. И ему кажется, что Сынён ещё не настолько подготовлен, чтобы Ибо смог толкнуться в него безболезненно. - Нён, давай ещё расслабим тебя. Я помогу, иначе... - Я не хочу тратить на это время. Достаточно. Всё нормально, давай уже... И следом Ибо слышит его короткое: - Мм! - еле слышно, полувсхлипом. Сначала он вжимается лицом в руки сильнее, но когда Ибо делает ещё один небольшой толчок вперёд отросшие волосы Сынёна взметаются вверх, вслед за его головой: - Подожди, я сейчас расслаблюсь, не двигайся. Ибо понимает, что это тяжело для него. Не столько на физическом плане, сколько... Он слышит, как Сынён быстро и глубоко хватает воздух ртом, и как медленно, сквозь зубы, с тихим стоном выпускает его, одновременно стараясь вновь расслабиться. - Мне остановиться? - собственные вздохи проходят через раз, а мышцы вокруг не расслабляются сильнее наоборот начинают сжиматься туже, обхватывая головку, - Нёни? - Ибо понимает, что так никуда не пойдёт, если Нён не сумеет довериться ему сегодня до самого конца... Это было неожиданно. Резко. Но он ведь... Сынён вёл себя так всегда. И эта ситуация тоже не стала исключением. Он одним движением назад насадил себя на член Ибо практически полностью. Ему нравилось аккуратно, постепенно. Но Сынён всё ещё не мог отпустить контроль, просто отдать его, он всё ещё был напряжён, насторожен. Будто ещё не понял, что с ним... что с ними сейчас происходит. Мягкие короткие толчки и успокаивающие поглаживания по всему его телу, где ладони Ибо только могли достать. И вот он, еле различимый голос его удовольствия. Ибо жадно слушал. Стоны. Много. Высоко и без перерыва. Так в его характере... Чувственно, жалобно, искренне. Держать себя в руках, отдаваясь Ибо в первый раз за всё долбанное упущенное время - просто не было возможным. Сынён показывал каждым толчком и стоном, насколько это было ему нужно! Насколько было невыносимо терпеть и душить свои желания все эти годы! Хныкал, отдаваясь наконец держащим его рукам. Он больше не контролировал, не направлял, он понял, что может... Он хватался пальцами за вколачивающиеся в него бёдра, и собственные руки не были послушными, они вновь и вновь падали на кровать не находя себе покоя. Одновременное количество ощущений в нём, на нем, везде грозило... И он правда сошел с ума на эти долгие минуты, захватившие его тело и разум диким, необузданным удовольствием, что изливалось на серые простыни, сплетая их голоса воедино, скорее всего... В последний раз.***
Пусть не заканчивается, пусть останется. Пусть останется за стенами этой комнаты и никогда не выйдет. Но дороги расходятся. И приходится держать руки в карманах, заламывая пальцы один за другим, чтобы только не сорваться и не затащить его обратно в квартиру, в эту комнату. Провожать тяжело. Очень. До аэропорта нельзя, нельзя быть замеченными. Только до отеля. Надо из машины его выпустить. - Ибо? Парень оборачивается и смотрит, будто бы ещё хоть слово ему скажи и он послушается, пойдёт за ним. Нет. Сынён смотрит в сторону: - Смотри какой сегодня красивый рассвет. Ни единого облачка нет. А цвета какие чистые. Видишь? Ибо переводит взгляд куда-то вдаль, рассматривая восходящий день. И всё-таки хмурит брови, не совсем понимая... Что Сынён хочет сказать? - Чистые цвета романтики. Синий - цвет неба. Оранжевый - цвет Солнца. Небо и Солнце. Разве нужно что-то ещё?! Ибо отвечает ему: - Больше ничего. - Верно, ничего. Мне когда-то папа рассказал про это и я накрепко запомнил, - Ибо кивнул и перевёл взгляд на него, - Ибо, тебе пора. Нельзя опаздывать. - Да, я знаю… - Иди. Я буду писать. А может, даже звонить, если у тебя будет время поболтать со мной. Сынён вновь улыбался Ибо. Маленькая глупая обезьянка. Пусть лучше так, не надо слёз и долгих объятий. И так паршиво, пусть хоть расставание будет светлым, с надеждой на будущее. Не общее, но всё же светлое. Ибо потянулся рукой к щеке Сынёна, но тот перехватил её почти у своей щеки и прижал к губам, закрыв глаза лишь на секунду. Взмах ресниц: - До встречи, Ибо. Тепло руки исчезло, дверь в салон мягко открылась и так же захлопнулась. Стройная тёмная фигура отдалялась от машины. Сынён не стал смотреть, как здание скрывает в себе его Ибо. Он как можно быстрее развернул машину, по неаккуратности задев кучу строительного песка, (и на кой чёрт он тут был!?) оставляя за собой клубы пыли, растворяясь в них. У Сынёна не выходит... Он заезжает за соседнее здание и останавливает авто под кроной большого дерева. Сейчас все равно, видит ли его кто-нибудь в его горе и бессилии, что сотрясают тело рыданиями. Некрасиво. Горько. Отпускать - очень больно. Мудрое старое дерево скрыло его в то утро от посторонних глаз. Ибо собирает свои вещи очень быстро. Обычно он делает это медленнее, раза в два, наверное, точно. Ещё 20 минут до выхода. Можно полистать вейбо. Он хватается за телефон и листает, пропуская цветные слайды и иероглифы один за другим. А через несколько минут ловит себя на мысли, что смотрит сквозь телефон. Что он там листал? Что искал? Для чего все эти действия по инерции?! Ибо опирается локтями на широко расставленные ноги и закрывает лицо ладонями. Сквозь пальцы прорывется всхлип. Но ладони крепче давят на лицо. Нельзя, скоро выходить. Глубокий вдох - выдох. Отпускать - больно. Стук в дверь и голос за ней помогают: - Ибооо! Выходи, тебе пора! - Иду! - он хлопает себя по коленям и поднимается. Сеул. Неделю спустя. - Ах, дорогая! Рада, что ты вернулась! Будет сегодня время - заходи на ужин ко мне. Женщина лет сорока закрывала дверь своей квартиры, будучи в совершенно замечательном расположении духа. Так как именно сейчас она пойдёт по магазинам и обязательно купит давно приглянувшееся ей платье, а потом зайдёт в продуктовый, чтобы порадовать себя и гостей хорошим ужином. А ещё потому, что её подруга и замечательная соседка наконец-то приехала домой, и у неё есть новость, которой очень уж не терпится с ней поделиться. Ох, ну до вечера точно не утерпит! - Вчера вернулась? - Да нет. Вот только сейчас. Ты меня поймала! - миниатюрная симпатичная женщина была очень уставшей, но отвечала как всегда, с теплотой и улыбкой. - Это хорошо, что я тебя поймала, - женщина подмигнула и подошла поближе, - У меня для тебя новость. Думаю Сынён тебе ещё не говорил о ней. - О ней? Соседка ответила почти шёпотом: - Пока тебя не было, Сынён определённо приводил домой девушку. Ох и голосистая! - женщина заговорщически тихонечко захихикала, - Мне аж завидно стало! Видать стены в нашем доме всё-таки тонкие! - Подруга всё же не удержалась со смеху. Этим же днём Сынён стоял на кухне у раковины, занимаясь мытьем посуды после их совместного с мамой обеда. Женщину терзали сомнения и беспокойство. Она смотрела на сына, стоящего к ней сейчас спиной и не спеша намывающего посуду. Больше всего он не любил мыть посуду. Слишком тихий и послушный. - Нёни. - А. - А почему ты мне про девушку не хочешь рассказать? - Какую девушку? - Ту, что была тут во время моего отъезда. Сынён замешкался на мгновение. - Я не приводил сюда никакую девушку. Женщина свела брови. Девушек тут не было, тогда… - А кого приводил? - А должен был? - Прекрати, Нёни. Моя подруга слишком любопытный человек. А стены в нашем доме оказались слишком тонкими. И, возможно, она слышала то, чего не должна была. - Мам... -Сынён выключил кран и облокотился руками о раковину. Поворачиваться сил не было, - Я не приводил девушку, мам, прости. Повернуться всё ещё не было сил. - Ибо? Его руки с силой сжали бортики раковины, но он всё же смог ей кивнуть: - Мама, прости меня. Этого больше... этого больше, этого... Послышались задушенные всхлипы. Ей всегда было больно за него, она знала. С тех пор, как они только познакомились, все разговоры с сыном сводились к Ибо. Потому что ему не с кем было говорить об этом. Некому говорить… Теперь есть с кем. Но легче от этого не станет. Ни через год, ни через два, ни через четыре… Она это знает.***
Четыре года спустя. Сынён как всегда, по традиции и правилам, вёл прямой эфир для своих немногочисленных фанатов прямиком из здания агентства, с коим его контракт будет длиться ещё несколько лет. Позади него - серебряный блестящий дождик и синие надувные шары, являющие собой надпись “с днём рождения” на английском. Торт, свечи, весёлый колпак. Сынён сегодня выглядит достаточно радостным? Двадцать четыре… А Ибо сегодня двадцать три. Они до сих пор иногда переписываются, но всё реже и реже. А звонят друг другу и того меньше. Может сегодня? Позвонить ему? Поздравить с Днём Рождения? Он же у них в один день… Прямо сейчас и позвонить! Да! Почему бы и нет?! Фанаты будут рады... Гудки. Слишком долго. Не берёт трубку. Не взял. На другом конце экрана можно было услышать: - Всё... всё в порядке. У Ибо много работы, да… Он сейчас работает. Очень много работает. Мы созвонимся позже. Обязательно созвонимся. Не созвонились. Сынён получил лишь смс с... поздравлениями. Маленькая, такая глупая обезьянка. Ибо сейчас… У него есть теперь друг намного ближе. Тот мужчина в курсе их общего прошлого. Сынён узнаёт это, когда приезжает в Пекин. Он думал, что они смогут провести время как старые друзья. Но когда он поднялся на нужный этаж отеля, когда Ибо открыл ему дверь своего номера, Сынён понял, что больше не будет... Не то что "как раньше не будет", а вообще - не будет. Никак. Ибо сделал свой выбор. Пусть даже этот выбор перечеркивает их... прошлое, годы бок о бок, дружбу? Сынён не имеет никакого права судить. Он и не собирался этого делать в любом случае. Так что он имеет право лишь согласиться с выбором и, не смотря на онемевшие внутренности, смочь искренне пожелать счастья. Ибо не смотрел на него, не считая ровно пяти взглядов вскользь. Да, Сынён считал его взгляды. Взгляды, как будто и не было ничего, как будто не было времени. Не было их. Пришедшая любовь отсекает прошлое без боли. Сынён был приглашён только для того, чтобы расставить точки. Вернее, Сынён предположил, что скорее на этом настоял он. По чести надо, необходимо сказать лично, в лицо. Чтобы человек понял наверняка и не чувствовал себя совсем уж обесцененным. Совсем уж... Хотелось смеяться по привычке. Что он и делал тогда в "чужом" номере, "чужого" отеля, в "чужой" стране. Ибо сжимал в пальцах игровой джойстик и смотрел в экран проходя уровень за уровнем. Его Ибо больше не смотрел на него, больше не видел, и больше не был - "его". Сынён - улыбался. Чтобы было легко. Чтобы Ибо не почувствовал себя "виноватым" перед ним ни на долю секунды. Губы как всегда растягиваются в гримасу всё более и более весёлую. Будь проклята эта идиотская улыбка. Обезьянка - ноль. Сынён не стал больше задерживаться, красть у Ибо его такие редкие часы отдыха. Для того чтобы встретиться с ним сегодня, ему итак пришлось пожертвовать... многим. " - Пиши, звони мне. Если понадобиться помощь - я всегда помогу, ты знаешь." Это последнее что он услышал. После был лишь приятный слуху щелчок закрывающейся за его спиной двери. После щелчка - тишина. Очень долгая... тишина. Длиною до самого дома, до своей комнаты. Сынён сам, не вынужденно, не из-за разговора на самом деле даже, принимает окончательное решение. Больше не звонить, не писать. И… не видеться тоже. Даже если пригласят. Он придумает что-нибудь. Так - правильно. Так - действительно легче. Поэтому на всех последующих встречах от агентства где присутствует Ибо - Сынён волшебным образом занят. Всё в порядке. У Сынёна много работы, да... Он занят. Очень много работает. Я не смог. Они созвонятся позже?! Когда? Этому было суждено закончиться несчастным случаем. А значит, “когда-нибудь никогда”.