сause i just like you

      В Рождественское волшебство Чанбин вообще-то никогда не верил. Ещё с тех пор, как в детстве в порыве радости самолично оторвал бороду у «самого что ни наесть настоящего Санты» и увидел под ней знакомый подбородок дяди Тэ, который изо дня в день видит в собственном отражении в зеркале — отличительная черта всех мужчин в семье по маминой линии. Сказать, что Чанбин был тогда разочарован — не сказать ничего. Впрочем, он никогда не был глупым малышом, поэтому тогда лишь выпутался из рук «Санты» и, понимающе притворившись, будто ничего не произошло, сообщил, что сходит в комнату за микрофоном (вообще-то за игрушечным, но малыш Со разумно определил, что для «игрушечного» Санты хватит и игрушечного микрофона) и зачитает рэп собственного сочинения. Что, как и всегда, сделал на высшем уровне, довольно наблюдая, как у всей их «маленькой» семейки челюсти попадали в салаты, потому что на матерные и жесткие высказывания в рэпе Чанбин не поскупился уже тогда, затем гордо выхватив подарок из рук ошалевшего «Санты» и пообещав «быть хорошим мальчиком» в наступающем году.       Верно, уже с самого детства у маленького Чанбина были заметны таланты и особая старательность во всём, что связано с искусством, будь то рэп, танцы, продюсирование и написание текстов… Да даже лиричные песни он исполнял настолько эмоционально и проникновенно, что в музыкальной школе ему не было равных и преподаватели часто отправляли его на конкурсы представлять школу, хотя вокал никогда не был наиболее сильной и отработанной стезёй Чанбина. И нет, маленький Со никогда не был недостаточно трудолюбивым или безответственным, увлекаясь исключительно музыкой (по правде говоря, как раз наоборот: любое дело, за которое Чанбин брался, он выполнял на высшем уровне, что даже и придраться не к чему). Тем не менее именно творчество привносило в его жизнь особый смысл, наслаждение самим процессом и заслуженные достижения. Поэтому дойдя до уже вполне осознанного девятнадцатилетнего возраста, Чанбин без труда разъебал всю андеграундную рэп-индустрию и, несомненно, будучи замеченным знающими людьми, всего за год или полтора поднялся на верхние строчки чартов. Правда, в «волшебство» и «счастливое стечение обстоятельств» верить он стал ещё меньше, полностью убедившись, что наши личные достижения зависят исключительно от желания, стремления и приложенных в нужную точку усилий.       Вот только, к несчастью, от разочарований, неудач, тяжёлых периодов в жизни и следующих за ними депрессий никто не защищён. Особенно когда проект, ради которого ты на кон поставил всё, и сам рушится, и огромным массивом всевозможных последствий буквально пробивает дно, проламывая «фундамент», на котором ты с таким трудом выстраивал профессиональный небоскрёб. И с этим столкнулся и Чанбин… «“Сверхновая» андеграундного рэпера SpearB мощно взорвалась, но так же быстро потухла, затушенная водой светлой истины и правды»; «“Андеграунд — лишь пародия на искусство, а потом такие вышедшие в свет ‘таланты’ воруют творения других артистов», или мнение экспертов и история краха известного рэпера SpearB», — вопили заголовки на всех новостных порталах, пока менеджер и директор маленького агентства Со старались успокоить вымотанного обстоятельствами Со Чанбина. Хейтеры же на вылезший из ниоткуда скандал лишь довольно поржали, противно разнося на весь интернет свое раздражающее «а я же говорил, нужно быть совсем глухим и не уважающим себя, чтобы слушать такое говно» или «пусть катится обратно в свой адеграунд, таким на большой сцене не место».       А Со, как ни пытался, был бессилен перед ситуацией. Чтобы доказать собственную невиновность, первично отведенных трёх месяцев оказалось мало, и агентство приняло вполне разумное решение, что Со следует уйти на время со сцены, до тех пор, пока не появится достаточно доказательств, чтобы опровергнуть обвинения. Но чем больше времени проходило, тем тяжелее Со ощущал себя, и спустя полгода напряжения строчки текстов создавались уже совершенно через силу, а каждый написанный звук будущей мелодии, казалось, противно резал слух и давил на сознание. Тогда-то в жизни Со Чанбина и появился Чан — старый знакомый ещё со времен андеграунда, с которым они когда-то даже записали пару треков (и еще с неким Han’ом, о коем Чанбин не слышал ничего с тех самых пор). Впрочем, «многообещающая» 3RACHA тогда так и не стрельнули, а контакты друг друга так же быстро затерялись в повседневной суете и активной работе ради «лучшего будущего».       И Со, честно, сомневался, стоит ли принимать такое подозрительное и неожиданное предложение от «австралийского друга», как поездка в Сидней на Рождество (тем более, что о жизни Бана помимо увлечения рэпом Чанбин знал ничтожно мало), но менеджер и директор талантливого SpearB почему-то ухватились за эту возможность, как за последнюю ниточку в попытке вытащить Чанбина из «депрессии». В итоге Со пришлось смириться и, без разбора затолкав в чемодан вещей на две недели (а какая, собственно, разница? все равно все джинсы и толстовки вне сцены у него одинаковые), вылететь в Сидней ближайшим рейсом, билет на который был «заботливо» предоставлен агенством.       И хотя Чан расписал «программу» рождественских каникул весьма ярко и красочно, но Чанбин вообще-то мало верит в то, что эта поездка ему как-то поможет: последние полгода жизни Со всё ещё казались ему сном — нехорошим кошмаром, в котором он уснёт сегодня, а завтра проснётся, и всё совсем как прежде, как в день релиза «Sorry, I Love You». Вот только заголовки на следующий день не начнут пестреть обвиняющими предложениями, пока Чанбин искренне недоумевает, как текст, написанный им в порыве откровенных эмоций, вдруг оказался плагиатом. Тогда он ещё наивно надеялся, что с этой песней принесёт в души других людей — таких же встревоженных возникшими чувствами к другу или подруге — определённое спокойствие и ощущение, что они услышаны и не одиноки, что их чувства — это вовсе не ошибка, и они не должны за них извиняться… Но получилось совсем наоборот, а каждое утро теперь Со изо дня в день просыпается в кошмаре, словно заточённый во временной петле, где слухи совершенно не желают утихать, а новые сутки под копирку повторяют предыдущие.       Попытки написать что-то дельное, пока Со летит в самолете, ожидаемо терпят крах, а крышка ноутбука в очередной раз воет от болезненного хлопка. Единственное, что остается Чанбину — свято верить, что рано или поздно весь его ужас закончится. И лучше бы вообще-то рано, и желательно за эти проклятые зимние каникулы. Вот только загвоздка в том, что ничего хорошего от Рождества Чанбин давно уже не ждёт, и хорошо бы ему за эти «праздники» просто в очередные проблемы не вляпаться, ибо выпутываться из них ресурсов уже нет.       Чан, впрочем, встречает Со наоборот излишне позитивно: радостно размахивает во все стороны почти метровой табличкой с типичным «WELCOME SEO CHANGBIN» и распугивает проходящих мимо пассажиров и провожающих. На мгновение Чанбин вспоминает, что видит Бана впервые, и если бы не табличка, в жизни бы не понял, к кому из всей этой толпы ему подходить. Мысль развернуться и уйти обратно в сторону самолета от этого громкого «позорища» возникает мгновенно, но Чан замечает Со раньше, чем артист вообще успевает эту мысль переварить, обречённо понимая, что он единственный тут такой фрукт «во всем чёрном и с чёрным чемоданом» (о чём сообщил Чану перед вылетом, а Бан, к слову, не смог не поржать с такого «разнообразия» цветов в гардеробе знакомого). Тем не менее, видимо, замечая состояние артиста, Чан весьма понимающе не дёргает Бина в течение всего пути до дома, давая отдохнуть. По мнению Бана, Со действительно выглядит неважно, и это не может не расстраивать его по-отцовски заботливую натуру, и всё же он надеется, что этот «отпуск» поможет Чанбину выйти из творческого кризиса. Хороший отдых и смена обстановки ещё никогда и никому не служили во вред.       И вот наконец попадая в дом Бана (нет, даже ещё не в дом, скорее, только в квартал), Чанбин просыпается от количества слепящей глаза иллюминации. Он, конечно, привык, что и в Корее дома украшают на Рождество, но такое скопление гирлянд на один квадратный метр он, честно, встречает впервые: стены и крыши зданий, декоративные заборы, зеленеющие кусты и деревья в округе — все вдоль и поперек увито разнообразными огнями всевозможных форм и видов, которые будто бы превращают весь район в одну большую новогоднюю ель, пестрящую красками во все стороны. И Чан, конечно, говорил, что Рождество тут празднуют с размахом, но чтоб настолько… Чанбин, если честно, не ожидал совершенно. И не сказать, что Со не нравится, как всё это выглядит, скорее уж как раз наоборот, внимание особенно привлекает и завораживает, вот только всё ещё остаётся совершенно непривычным и создаёт какую-то незнакомую для Чанбина атмосферу, отчего он даже представить не может, какие еще «причуды» местного празднования Рождества ему предстоит узнать. Ведь всё это — только цветочки, очевидно, а вот какими будут ягодки… Впрочем, раз Чан сказал, что Со понравится, значит так и должно быть, разве нет?       — Чан вернулся! — ключ зажигания глушит автомобиль, но за стеклом салона восторженный голос Чанбин на самом деле слышит лишь краем уха, к тому же, ещё не до конца придя в себя ото сна, но всё же сразу замечает, как смягчаются черты лица Бана, стоит последнему бросить взгляд в сторону крыльца, откуда, во все стороны размахивая руками и чуть не споткнувшись пару раз и не уронив, кажется, камеру, ослеплённое светом гирлянд, вылетает блондинистое «нечто».       «Нечто» со всех ног несётся к передней двери автомобиля Чана, пока Бан торопливо дергает за ручку и почти бросается этому «нечто» навстречу в попытке поймать от падения. Вот только «нечто» всё равно спотыкается и бухается носом в землю прямо в несчастных десяти сантиметрах от ног Чана… Так изысканно матерясь всеми возможными английскими ругательствами, что у Чанбина в голове даже успевает пронестись мысль, что со своей вовлечённостью в рэп-индустрию и особой любовью строчить диссы он и на корейском-то столько матов не знает. Чан же лишь обречённо и как-то даже стыдливо закатывает глаза, пока его взгляд практически так и кричит: «и это с ним я живу в одном доме?!»       Однако вопреки ожиданиям Бана, по-отцовски расправившего руки и готового к приветственным объятиям от блондинистого паренька (как сейчас уже смог рассмотреть Чанбин), тот всё же вскакивает на ноги, принципиально избегая обнимашек Чана (который, к слову, остаётся стоять, непонимающе моргая и скривив бровь в немом «эм, в смысле?»), буквально облетает легковушку подобно урагану и чуть ли не с петель срывает пассажирскую дверь Бина. Чанбин со своей заторможенной реакцией из-за лёгкой сонливости сейчас (да и в принципе из-за плохого сна последние несколько недель), реагирует совершенно не сразу, когда ему в руки всучивают какую-то непонятную коробку с окошками, отчего артист совсем не сразу понимает, что держит в руках самый обычный адвент-календарь. Тем не менее на непонимающее чанбиново «что это и зачем?» из всей нечленораздельной каши эмоциональных высказываний с огромной примесью жаргонного австралийского лексикона Со успевает выловить лишь «present» и «Ли Феликс», а вот какие глаголы между ними, ни в жизнь бы не смог ответить.       — Феликс, успокойся. Поменьше эйфории и австралийского акцента, иначе иностранцы тебя никогда не поймут, — устало выдает Чан, оттягивая парня от двери Со и позволяя последнему наконец спокойно вылезти из автомобиля. — Чанбин, это Феликс, мой двоюродный брат. Который ужасно мечтал с тобой познакомиться, как видишь.       На что парень неожиданно виновато улыбается, а Чанбин вполне логично задумывается, почему английский Бана он прекрасно понял, но при этом из километровой речи этого гиперактивного ребёнка вычленил лишь два слова? Хотя братья они всё же лишь двоюродные, наверно, поэтому генетика такая разная.       — Я Ли Феликс, — неловко выдает гиперактивное чудо, сверкая очаровательными щёлочками вместо глаз, и как-то совершенно неосознанно для себя Чанбин на это очарование охотно покупается, но где-то в голове всё же ставит отметочку о том, что улыбка Феликса не только до безобразия обаятельная, но и с определенной долей хитрецы, так что вряд ли у Ли совершенно простой и понятный характер.       — Со Чанбин, — звучит, возможно, излишне устало, но Со своего состояния и не скрывает, всем своим видом давая понять, что сегодня его сил хватит лишь доползти до кровати.       К счастью, австралийцы Чанбину попались, видимо, особенно понимающие, так что оба смотрят на Бина как-то даже укоризненно, поскорее заталкивая гостя в дом на второй этаж, где его давно уже ждёт приготовленная комната с мягкой постелью (попытаться сейчас накормить Чанбина братьям показалось нецелесообразным: это явно не то, что ему нужно, и Со, скорее всего, вырубился бы прямо за столом, в духе «лучших» комедий красиво угодив лицом в тарелку).

***

      Вот только в случае Чанбина, к сожалению, всё совсем наоборот. Бессонница привычно не позволяет уснуть вплоть до момента, когда мельтешащие лучи утреннего солнца вновь скользят по стене, пробираясь в открытое нараспашку от жары окно.       Со снова измотан. Похоже, для него это уже перманентное состояние. Все попытки задремать кажутся совершенно нелепыми, и, обречённо шаркая тапочками по лестнице, Чанбин спускается на первый этаж: в лучшем случае — найдет снотворное (ну а что, вдруг повезёт? Не может же чёрная полоса в жизни быть совсем без белых вкраплений), в худшем — хотя бы прекратит растрачивать время попусту, окончательно проснувшись, и подумает, чем бы полезным себя занять.       — Чанбин? — удивлённый, несколько сонный бас шёпотом шелестит где-то за спиной, и Чанбин от неожиданности давится стаканом воды. Феликс оказывается с ним рядом почти мгновенно, роняя из рук излюбленную подушку, которая безжалостно пачкается о пыльный пол, и принимается активно постукивать по чужой спине.       — С-пас-си-бо, — сквозь кашель и почти хрипя выдавливает Чанбин, старательно выворачиваясь из-под крохотной, но на удивление ничуть не лёгкой ладошки Ли; взгляд паренька напротив всё ещё искрится недоверием, и Со в ответ ему лишь чуть вымученно выдыхает: — уже всё в порядке, честно.       — Почему ты не спишь? — Феликс хватает со стола первый попавшийся стакан (все тот же, из которого секундами ранее отпил Чанбин, и будь Со наивной школьницей, давно бы уже нафантазировал себе сказку про косвенный поцелуй… вот только Чанбин же не, правда?)       — Проснулся от жары.       Врёт. Чистосердечно и искренне. Вот только кого он пытается обмануть своей ложью, Чанбин и сам не в курсе, потому что Феликс-то эту ложь читает практически насквозь, отчего прищур австралийца становится лишь недоверчивее. Он на выдохе ставит на стол уже пустой стакан, поднимает с пола подушку, неторопливо отряхивает и кладет на стул, а потом старательно ищет что-то в навесных шкафчиках — и каждое это простое действие Со почему-то ловит, будто в замедленной съёмке, и впитывает так жадно… Есть всё же в Феликсе что-то такое, что Чанбин не способен отчетливо описать или хотя бы распознать, но чувствует почти на интуитивном уровне… Что-то такое, что совершенно путает Чанбина (впрочем, как и всех окружающих Феликса людей, кто знает его не слишком хорошо), что-то совсем загадочное и необъяснимое, но так сильно влияющее на личность австралийца, что-то…       — Вот, — тонкая нить мысли обрывается, жестоко роняя Со с небес разума и философии на землю. Феликс стоит перед ним, всё ещё скользя неодобрительным взглядом по чужому лицу, и протягивает Чанбину пачку снотворного.       Со выдыхает. Что же… Феликс его ложь ожидаемо раскусил. Очевидно, Ли о Чанбине знает намного больше, чем артист о нем.       — Спасибо.       Не жалея собственный организм, Чанбин выпивает сразу пару таблеток, всё ещё наивно надеясь, что однажды от них он всё же заснет без задних ног. Вот только любые лекарства для Со — давно уже лишь плацебо, и измотанный морально организм в действительности плохо поддается эффекту снотворных.       А Ли Феликс, кажется, знает и об этом.       — Пошли, — кривясь от увиденного, австралиец, похоже, заметно огорчается и измученный стакан и пластинку из рук артиста забирает даже как-то слишком аккуратно; количество выпитых Со таблеток не радует его абсолютно, лишь саднящей болью напоминает о том, что Феликс, наверно, никогда бы в жизни не пожелал вспомнить вновь, — диван в зале не такой удобный, но, думаю, я могу помочь твоей бессоннице. По крайней мере разово…       Чанбин даже возразить ничего не успевает (нет, даже просто подумать, чтобы что-то возразить), как оказывается укутан теплым рождественским пледом (кажется, подарочным.? Интересно, для кого…), а вместо подушки Феликс очень бережно устраивает его голову на своих ногах. И Со, честно говоря, не то чтобы сильно «за», потому что ощущение неловкости и вполне логичное смущение никто не отменял, вот только Ли выбора не оставляет совершенно (на самом деле Чанбину просто очень нравится так думать; но согласитесь, признаваться в этой маленькой слабости кому-то, и уж тем более себе, совсем не обязательно, правда?), когда запускает ладошку в чужие волосы, любовно поглаживая. И казалось бы, нет в этих действиях Феликса совершенно ничего такого, вот только Чанбин плавится под ними, подобно податливому металлу.       — Я не помню с начала, — неожиданно запинается в словах Ли, и Со почему-то это сильно смешит, на что Феликс дуется до безобразного мило, вот только из-за подобного выражения лица (больше похоже на моську: как в мультике про Рапунцель или Кота в сапогах — Чанбин, если честно, пока не определился) Со становится лишь смешнее, и улыбку сдержать никак не получается.       Феликс понимает это, как зеленый свет, и каждое следующее мгновение Со умирает изнутри, вновь и вновь возрождаясь: «голос у Ли совершенно невероятный» — думается Чанбину, прежде чем впервые за долгое время он наконец действительно засыпает сладко.

Sleep, sugar, let your dreams flood in Like waves of sweet fire, you're safe within Sleep, sweetie, let your floods come rushing in And carry you over to a new morning

***

      Просыпается Чанбин лишь где-то к обеду, чувствуя себя на удивление действительно отдохнувшим. Через огромные окна проливается дневной свет, солнечными бликами снующий по стенам. Феликса ожидаемо уже давно нет рядом, но Со от всей души благодарен австралийцам, что никто не стал будить его, дав отоспаться, видимо, за все прошедшие пару месяцев.       — Как чувствуешь себя? — интересуется Бан, стоит Со войти на кухню.       По комнате витает приятный аромат выпечки, а в глаза бросается ощутимый бардак: куча ёмкостей разных размеров, составленных причудливой пирамидкой, рассыпанная по неаккуратности по всему столу мука, измазанный в тесте венчик, норовящий вот-вот скатиться на пол (к слову, Со его ловит чуть ли не в последний момент), множество разнообразных специй и пустой пакетик от корицы, валяющийся где-то на полу… Чанбин же лишь заинтересованно выгибает бровь: он, конечно, сравнительно мало знает о своём австралийском друге, но, помнится, тот говорил, что не любит готовить (за исключением мяса, вроде бы, но и тут артист, в общем-то, не уверен наверняка).       — Это Феликса, — понимающе хмыкает Чан, попутно поддерживая намеревающуюся свалиться пирамидку из тарелок. — Любишь сладкое, кстати?       — Не то чтобы очень, но иногда скучаю по маминым имбирным печеньям, — немного погодя признается Чанбин, когда уже совсем по-детски крутится на высоком барном стуле.       Бан не может не отметить, что настроение у Со, по сравнению со вчерашним вечером, поднялось по крайней мере на несколько делений, что на самом деле крайне радует. Интересно только, почему: австралийцу хорошо известно про бессонницу друга, и вряд ли причина сравнительно хорошего настроения Бина заключается во сне на не самом удобном гостиничном диване при свете полуденного солнца (кстати, хороший вопрос, как он вообще там оказался).       — Крис, как там мои… О, привет, Чанбин, как чувствуешь себя? — Феликс выглядит уже привычно позитивным и сияющим без малого всеми цветами радуги, совсем как прошлым вечером, а от его утренней серьёзности, кажется, не осталось и следа, из-за чего Бин прибывает в некотором замешательстве, всерьёз задумываясь, а не приснилось ли ему всё это, но, впрочем, отметает эту мысль так же быстро: проснулся-то он всё же на диване (да и как давно ему в последний раз вообще что-то снилось? По ощущениям — ещё в прошлой жизни).       — Спасибо, я выспался, — к собственному удивлению, Чанбин не врёт совершенно, даже не пытаясь скрыть довольную улыбку, пока Феликс наивно спасается бегством от собственного, накатившего подобно сильнейшему и совершенно неконтролируемому урагану, смущения, пытаясь занырнуть под барный стол как можно ниже и «прикрыться» многострадальной духовкой по типу «я готовность выпечки проверяю, не отвлекайте».       Крис же за всем этим «спектаклем» наблюдает с особым интересом, не без удовольствия подмечая: он влип (вот только кто конкретно этот «он», Бан и сам ещё не до конца уверен; а может и вовсе оба?)       А Чанбин всё сидит и сидит… И ещё некоторое время продолжает Феликсу своим присутствием на кухне глаза «мозолить», пока Ли практически помирает от ста восьмидесяти градусной жары возле духовки, в третий (погодите… Или это уже шестой?) раз поочерёдно переворачивая каждую из печенек. Когда там Со уже наконец надумает уйти? Сколько Ли ещё тут так сидеть?       — Сейчас спалишь, — услужливо напоминает Чан, совсем неожиданно присаживаясь на корточки рядом с Феликсом, отчего последний нервно дёргается; Ли выглядит безбожно покрасневшим, несколько вспотевшим и, кажется, почти дымящимся (и Чан, честно говоря, даже думать не хочет, из-за чего конкретно; в конце концов, у его брата в голове иногда такие чертята обитают, что лучше и не знать). — Он ушёл, выползай из своей «берлоги».       Феликс в этот момент, кажется, выдыхает вселенную. Охарактеризовать этот тяжёлый и облегчённый одновременно вздох как-то иначе Бан попросту даже не может, кое-как сдерживая уж очень отцовский смешок, как если бы родитель застал своего пятилетнего ребенка «целующимся» в песочнице с соседским мальчишкой.       — Знаешь, Феликс, прятаться от «проблем» за духовкой действительно очень взрослый поступок, — с каким-то то ли коварным, то ли излишне довольным (и, по мнению Ли, на самом деле не предвещающим абсолютно ничего хорошего) прищуром сообщает Крис, вновь выпрямляясь во весь рост и наблюдая за реакцией Ликса теперь «с высоты своего родительского опыта».       — Заткнись, Крис… Просто помолчи, прошу…       Но в этот раз своего нервного смешка Чан не сдерживает.

***

      По правде говоря, Чанбин никогда не любил наряжать ёлку. В детстве, возможно, это и казалось забавным развлечением и иногда даже дарило какое-то особое ощущение праздника, но лишь до тех пор, пока ожидания маленького Со с громким дребезгом не разбились об «игрушечного» Санту. После, «праздник» с каждым годом казался ему всё более наигранным и помпезным. И все менее имеющим смысл. А ёлка как-то незаметно превратилась в бесполезную, привитую исключительно общественными и семейными устоями традицию, которую Чанбин «соблюдал» только из-под палки, а то и вовсе слал в далекое эротическое.       Поэтому стоит австралийцам несколько дней спустя лишь заикнуться о рождественской ели, и Чанбин как будто сразу оживает, особенно активно отпираясь от добровольно-принудительного занятия, что никак не может не смешить Чана и Феликса, которые, в принципе, теперь готовы продолжить свое «издевательство» чисто ради такой реакции. Оживший Со (пускай и с совершенно чудной реакцией) эмоций вызывает куда больше, чем в состоянии «Камасутру опробовал только с жизнью, и я тут явно не сверху».       И все же у Феликса свои способы добиваться желаемого, а потому Чанбин под лучами солнечного счастья, ака Ли Ёнбок (как выразился Чан, он «по секрету» выдал Бину корейское имя Ликса ещё пару часов назад, затем картинно так и хитро подмигнув; Со, конечно, так и не распознал «тонкого намека», зато пришел к выводу, что Феликсу его второе имя идеально подходит), совершенно плавится и раскисает, мигом теряя бдительность и даже не замечая, как оказывается втянут в «очень веселую» детскую забаву по украшению ёлки. Всё же делать это одному и с кем-то — совсем разные вещи…       В отличие от того, как это всегда происходит дома у Чанбина, Бан и Ли наслаждаются процессом в полной мере, впрочем, делая практически всё, помимо самого украшения дерева: они запаковывают огромную кучу подарков, объясняя, что всё это планируют раздарить друзьям и родственникам, и обклеивают их пёстрой бумагой в цветных коробочках; одновременно с этим пытаются повеситься на мишуре; снимают с потолка гирлянду, потому что неожиданно обнаруживается, что гирлянды дома закончились, и ель украшать, в общем-то, нечем; а ещё доедают феликсовы имбирные печеньки раньше, чем он успевает доготовить, отчего Ли обиженно тащит старших в магазин, потому что «вы съели! Так почему я один должен идти в магазин за ингредиентами?» И Чанбин подмечает, что почему-то действительно чувствует себя… счастливым? (ну, хотя бы в сравнении с последними несколькими месяцами?)       И всё же больше всего Чанбина удивляет, что в последние дни перед Рождеством торговые центры Сиднея, кажется, вовсе не планируют закрываться на ночь. Витрины магазинов переливаются в темноте отблесками уличных фонарей и гирлянд, и всё это так напоминает Со родной Сеул, вот только дома он бы никогда не попал в ТЦ после десяти вечера. Но австралийцы, похоже, живут по совершенно другому графику, и даже после полуночи множество людей, не сумевших адекватно организовать свое расписание, всё ещё посещают магазины с целью закупиться такими необходимыми подарками. Себя он тоже ловит на неожиданной мысли, что подарить что-то Чану и Феликсу хочется тоже особенное: такое, чтобы от всего сердца, и памятное, и полезное. Но времени до Рождества оказывается мало катастрофически, так что Чанбин покупает лишь то, что позволяет ему ассортимент наполовину пустых магазинов.       На неожиданные вопросы своих (о, Боже, Чанбин правда мысленно их так называет?) австралийцев Со лишь прячет пакеты подальше за спину с надуто-протестующим «не лезьте! потом увидите», вот только Крис с Ликсом на редкость настойчивые, а потому все пытаются отнять подарки у и без того, сравнительно с ними, низкого артиста. Чанбину приходится вернуться в магазин и попросить упаковать подарки прямо на кассе, к тому же ещё и завернуть их в несколько пакетов «чтобы не просвечивало». Впрочем, нужный эффект он получает, так что раздосадованные Бан и Ли так и остаются ни с чем, кидаясь нелепыми детскими «угрозами» по типу «ну и не надо! Тогда я тоже не покажу! Бе-е-е».       И лишь по возвращении в дом Бана Чанбин облегченно выдыхает, будучи полностью уверенным, что спрятал пакеты достаточно надежно. Феликс тем временем уже заканчивает возиться с тестом для очередной порции имбирного печенья и всё ещё надуто уворачивается от примирительных объятий Со, над чем Чан в очередной раз лишь лукаво посмеивается.       Когда последние подарки оказываются упакованы, а ель наконец превращается в рождественскую, совсем сливаясь с броским праздничным убранством дома, Чанбин уже не в первый раз замечает неловкость Феликса. Что Со успел понять о Ли за проведённые вместе несколько дней, так это то, что Ёнбок отличается особенной неуклюжестью, а потому и сейчас оказывается вдоль и поперек измазан в блестящем клее, коим вообще-то должен был упаковывать подарки… Вот только далеко не коробочки сейчас пестрят глиттером, а ладони и щёки Ликса. Вернее, коробочки, конечно, тоже празднично сияют, но на Феликсе как будто сам космос потанцевал: ладони мерцают почти как в том меме из Твиттера с золотыми руками, а блеск веснушек рассыпается глиттерными созвездиями на щеках. И Чанбин почти погибает с каждым взглядом на такого Феликса, чувствуя, как космос зарождается и в нём самом, знаменуя каждый миг взрывом новой сверхновой.       — Феликс, сходи-ка умыться, — почти присвистывает Крис, старательно выпроваживая Ли в ванну и краем глаза наблюдая за зачарованным и еле дышащим Чанбином, который того и гляди откинется прямо на месте от такого переизбытка чувств, которые уже даже и не старается скрывать по сравнению с прошедшими днями (младший засел внутри чересчур плотно); и Чан даже не сомневается, какой ответ получит на собственный вопрос, тем более когда Со в таком состоянии, и всё же решает спросить совсем невзначай и чисто для собственного успокоения: — Нравится?       — Очень, — быстрее, чем успевает подумать, признается Со, лишь с задержкой осознавая собственные мысли и чувства.       — А ты ему, кстати, тоже.       Но Чанбин уже не слышит, оглушенный набатом собственного голоса внутри.       «Нравится?»

***

      Сочельник наступает как-то совсем незаметно для Со, поскольку следующие несколько дней он проводит в одиночестве в очередных попытках написать хоть что-то. Но мысли непослушно путаются, скачут от одной к другой, а текст как будто совершенно не передает весь смысл, что пытается вложить артист, отчего очередной файл в Word'е безжалостно закрывается без сохранения с, казалось бы, целиком написанной песней. Смешанные чувства душат Чанбина изнутри, но он не находит им выхода, поставив внутренний блок на самого себя, чем лишь сильнее давит, позорно пугаясь голоса собственного «я».       — Бин, как ты?       Последние несколько дней Чан всегда входит в комнату Со уже без стука, прекрасно зная, что тот на него всё равно не отреагирует. После того вечера Чанбин закрылся слишком неожиданно и выходил из комнаты исключительно поесть, никак не реагировал на их с Феликсом попытки наладить контакт, отнекиваясь постоянным «мне нужно написать, агентство требует хотя бы черновик материала». И хоть Чан знал правду о ситуации Со, он не чувствовал себя в праве лезть, лишь давая Бину то время, в котором он так отчаянно нуждался.       Феликс в последние дни выглядел ничуть не лучше. Отстраненность Чанбина сильно влияла на Ли, и Бан вспомнил не лучший период, из которого ему когда-то пришлось вытягивать брата в надежде, что такого больше никогда не повторится. Но сейчас он вновь здесь и отчаянно старается не позволить Феликсу провалиться в ту пропасть, в которой Ёнбок оказался после смерти матери… Когда боялся оставаться один, когда не мог заснуть ночами… Когда Крис пел ему строки «Sleep», способные успокоить одиночество Феликса лишь потому, что именно эту песню пела ему мама. С тех пор прошло много времени, и маленький Феликс давно научился отпускать людей, но скрывать боль за улыбкой так и осталось плохой привычкой, а потому временами он смеялся гораздо громче и звонче остальных. Вот только мало кто знал правду.       И Чан не хотел, чтобы хоть кому-то из них было больно, возможно, в очередной раз взваливая на себя по-отцовски слишком много. Но именно поэтому находится здесь, рядом с Бином. Потому что Со это нужно, потому что Феликсу это нужно, потому что ему самому нужно…       Тем не менее ответа на свой вопрос к Чанбину Чан ожидаемо не получает, наблюдая за тем, как крышка ноутбука в который раз за эти дни плачет от хлопка. Снова пусто.       — Пошли, сегодня сочельник. Ты обещал мне, что именно на это мероприятие сходишь с нами. Этот день особенный для Феликса.       Чанбин поднимает глаза, утыкаясь пустым взглядом в лицо Бана, и Криса пробирает болезненным холодом от того, насколько ничего не выражающий и безэмоциональный этот взгляд. Но всё же он буквально молит о помощи, словно последние отголоски сознания Со стараются прорваться сквозь толстый лёд зрачков. И Чан решается сделать шаг.       Крышка ноутбука вновь открывается по инициативе Бана, который не встречает сопротивления своим действиям со стороны артиста, так что выдыхает и открывает последний несохранённый проект.

Ты смеешься так звонко над тем, что остался один Дождь хлестал по щекам, бил ветер стёкла витрин Но я слышал, как внутри тебя бился хрусталь Пожалуйста, перестань Пожалуйста, перестань И всё в этом мире так странно. С каждым днем тебе всё холодней Ушедший взглядом в себя, ты прячешься от людей А память твоя — на сердце якорь Но только не вздумай плакать Только не вздумай плакать А память твоя — на сердце якорь Но ведь я буду рядом Даже когда перебьётся хрусталь Когда догорят все краски заката Пожалуйста, перестань Ведь я буду рядом

      Чану плохо: Чанбин разбивается изнутри, крошится на миллиарды мелких песчинок и каждую из них безжалостно топчет, и топчет, и топчет, пока не сотрёт себя в прах. Вот только люди — не фениксы, а саморазрушение в разы опаснее шрамов, оставленных другими; от него нельзя восстановиться… Ведь только ты сам можешь собрать и склеить себя по кусочкам…       — Пошли, — наконец запоздало отзывается Бин, снова захлопывая крышку чуть ли не вместе с ладонью Чана.       Бан больше не может позволить себе ждать.

***

      Рождественские песнопения при свечах — особая традиция в Австралии, и Феликс с Крисом никогда не пропускали этот день. Они оба всей душой надеялись показать это событие Чанбину, когда тот приедет, вот только последние несколько дней слишком отчетливо дали Ли понять, в каком состоянии артист. И если сначала казалось, что Со начал оживать, потихоньку пробовал чувствовать и стал забывать об ответственности, которая тяжёлым грузом навалилась на него за последнее время, то сейчас Феликс был сломлен не меньше Со, потому что он больше не знал, чем мог помочь ему, но непослушное сердце совсем по-детски ныло и нуждалось в том, кто плотно заперся в отведённой ему комнате. Поэтому сейчас, когда Чанбин спускается по почти заученной пытливым взглядом Феликса лестнице вместе с Крисом, Ли не может поверить своим глазам.       В руках у Со такая же ещё не зажжённая свечка, легкая джинсовка на всякий случай и пара кроссовок, купленных в ТЦ пару дней назад. Неужели он правда пойдёт с ними? От приятного осознания с души у Ли спадает, кажется, целый Эверест. Хочется верить, что даже если Бин совсем не в порядке, то ему хотя бы уже не так плохо, верно? Иначе он бы ведь не пошел? По крайней мере, Феликс очень старательно убеждает себя в этом, наконец за долгие дни пытаясь хоть немного улыбнуться.       А Чанбина коробит от одного взгляда на Феликса. Это уже совершенно не тот ребёнок, с которым Со познакомился в первый день: нет ни сияющей улыбки, ни полумесяцев в глазах, и созвездия на щеках выделяются насыщеннее на побледневшем лице, вот только они смотрелись гораздо лучше, когда Ликс светился подобно лучику, словно подсвечивая веснушки собственным внутренним светом. И Чанбину становится ещё хуже, когда он понимает, из-за кого всё это…       Феликс о нём волновался.       Чанбин давно понял, насколько эмоционален Феликс. Каждая его клеточка кричит о страхе потерять дорогих людей, с которым Ли отважно борется, вновь и вновь пересиливая себя. Вот только Со не думал, что стал настолько важен для младшего за эти дни. Чанбин был ужасным эгоистом, когда не думал о чувствах тех, кому причиняет боль. Не думал о Чане, о Ёнбоке… Не думал о себе, когда нутро умоляло о пощаде, прося просто позволить себе быть счастливым… Но Чанбин не слушал. Как же много ему теперь исправлять и сколько ран залечивать… И чужих, и своих. И лишь по собственной глупости и глухоте…       Чанбин, честно говоря, всё ещё плохо понимает, где находится, когда они направляются куда-то ночными улицами сияющего Сиднея. Возможно, по-прежнему путаясь в собственных мыслях и ошибках, Бин всё-таки больше не ограничивает себя, когда Ли касается подушечками ладони Со, почти сразу отдёргивая руку. В этот раз Чанбин уже сам не позволяет, крепко сплетая пальцы с растерянным Феликсом и неловко стараясь улыбнуться. Потому что так просит его «я». Потому что это нужно Феликсу.       Нет, Чанбин всё ещё не в порядке, но он хочет быть в порядке как минимум ради других, кто так сильно волнуется за него: ради семьи, которую Бин долгое время игнорировал из-за сложных взаимоотношений в прошлом; ради фанатов, которые продолжают верить в него; ради менеджера и директора, которые борются за Со даже сейчас; ради Чана и Феликса, для которых Бин гораздо важнее, чем может себе представить…       И лишь оказываясь на Сидней Майер Боул, Чанбин приходит в себя, когда тысячи голосов в унисон исполняют какую-то неизвестную Со австралийскую песню. Феликс все еще держит его за руку, другой — придерживая капающую свечку. И Чанбин, честно, заметил бы уникальное событие, творящееся вокруг него прямо в этот момент, вот только заворожённый взгляд никак не получается оторвать от Ёнбока, чей голос среди десятков тысяч Со слышит будто единственный. У Феликса он действительно уникальный. Уникальный для Чанбина. И Со ничего не может сделать с тем, что слышит лишь его, пока взглядом жадно впитывает каждую черточку чужого лица, улавливая, как по щекам весенней капелью из полуприкрытых век струятся слезы.       «Нравится».       Чанбин слышит.       «Он нравится».       «Нравится, нравится, нравится».       Голос внутри кричит, разрывает Со на кусочки от распирающих чувств, и совсем не позволяет вздохнуть, но Бин его слышит и слушает.       Потому что это его Счастье, и Ёнбок скрывает внутри непомерно много боли, каждую песчинку которой Чанбин желает проглотить, чтобы больше никогда не отдавать обратно. Бин видит, слышит и чувствует всё в Феликсе в этот момент, но не замечает лишь собственные слезы, которые скатываются с еле слышным «люблю», пока Со отчаянно сжимает руку, которую больше не желает отпускать.

I'm serious, I'd rather hurt instead of you Seeing you smile makes me happy Even though you look the prettiest when you smile When you just wanna cry, don't fake a smile

      Строчки впервые за долгое время всплывают в голове артиста сами собой. И так же бесконечно нравятся.

***

      Ночь для Чанбина пролетает в одно мгновенье, признание самому себе в чувствах словно поселяет в груди у Со маленького Феликса — что-то настолько же светлое, тёплое и необъятное, чему хочется не позволить потухнуть. Строки одна за другой льются из артиста подобно водопаду, и к утру песня совместно с минусом дописывается сама собой. Вот только Со до сих пор не может понять, чего не хватает, его голос звучит в ней слишком просто и совсем не передаёт всего, что так эмоционально отражается в тексте.       — С Рождеством, Чанбин!       Феликс и Чан вваливаются в комнату Бина практически с ноги ровно в девять утра, принимаясь разу заваливать подарками и вытаскивать вниз на «рождественский завтрак». Впрочем, Чанбин съедает не особо много адекватной еды, но зато с удовольствием поглощает одну за другой имбирные печеньки, и в какой-то момент Ли даже волнуется, не станет ли старшему плохо. Но Бин вместо этого лишь жадно забирает всю оставшуюся порцию, с серьёзным взглядом «моё» зыркнув на австралийцев. Чан же лишь примирительно поднимает руки, мол «забирай, забирай, только не подавись».       Но Чанбин всё-таки давится. Правда, значительно позже, уже пожёвывая печеньку больше просто ради того, чтобы занять чем-то неспокойные руки и непослушный язычок, который так и норовит признаться Феликсу в чувствах вот прямо здесь и сейчас. Поэтому, как только Со отдаёт свой подарок Ёнбоку, то сразу же всеми возможными и невозможными методами старается утихомирить гул в ушах и смущающие реакции собственного тела. Вот только всё идет совсем наперекосяк, когда, вскрыв упаковку, Феликс наигранно удивлённо кидается на Чанбина (ну как будто бы он правда не знал, что там находится? только разве что Чанбин мог подумать, что Феликс такой наивный) вместе с этой одинокой серёжкой, впрочем, радуясь подарку от Со абсолютно искренне.       — Наденешь её мне? — тихо шепчет Ликс прямо на ухо старшего, и вот тут уже Чанбин действительно давится, не ожидавший такого подвоха.       Крис же, наблюдающий все это время за «сладкой» парочкой, в который раз забавно присвистывает, борясь с едким желанием кинуть им «да пососитесь вы уже», мысленно в очередной раз сравнивая стоимость подарка для Феликса со стоимостью подаренной ему Чанбином дорожной подушки для шеи. Приоритеты ясны. Но опять-таки Чан отмалчивается, полностью давая «ЧанЛиксам» (как Чан уже мысленно их окрестил) право разобраться в отношениях самим. Да и Феликс, к тому же, судя по «томному» шёпоту, явно решил всерьёз взяться за Чанбина, а от такого Ли Феликса ещё никто не уходил жи… Кхм, нецелованным.       И всё же, как только Чанбин трясущимися руками наконец надевает Ли эту несчастную серёжку, несколько раз успешно уронив её на пол и поцеловавшись с Енбоком, но совершенно не так, как хотелось бы (честно признаться, Чанбин никогда в жизни так не жалел, что губы у него находятся не на лбу), Феликс наконец уходит из кухни под гордое «пойду похвастаюсь Сынмину, что мне my man подарил». Со выдыхает: это было похоже на прогулку по лезвию ножа, потому что…       — Ну, и как песня? — Чан сбивает Со с мысли, в конце концов утаскивая у того самую последнюю имбирную печеньку.       Песня, точно… Бин совершенно забыл, что как раз почти доработал её, когда к нему ворвались австралийцы. Но голос… Что же с ним делать?       — Почти, — Со ловит заинтересованный взгляд Бана, наблюдая, как последняя печенька исчезает во рту Криса (увы, Чанбин-таки не уследил). — Вообще-то, текст и минус уже готовы, но вот голос… Я попробовал исполнить её несколько раз в разных тональностях, но каждый раз будто чего-то не хватает. И я не могу понять, чего именно.       — Покажешь?       По правде говоря, Чан совершенно не надеется на положительный ответ, вот только Чанбин соглашается слишком просто и уже через минуту возвращается из комнаты со своим излюбленным ноутбуком. На самом деле мнение Бана для себя Чанбин считает более чем важным, он действительно способен указать на ошибки и дать дельный совет. Во времена 3RACHA Бину особенно нравились его идеи, и Со старался достичь как минимум того же уровня в продюсировании, которого достиг Чан, удивительно только, что со своими навыками и познаниями после неудачной попытки в 3RACHA, Крис больше не пытался выйти на большую сцену, кажется, будучи вполне довольным редкими выступлениями в андеграунде.       Вот только реакция Чана на текст и музыку вводит Со в полнейший ступор: австралиец отзывается лишь громким заразительным смехом. Неужели там всё настолько плохо? А ведь Чанбину текст показался отличным. Да что там говорить, лучшим из всего, что Со писал! И музыка, казалось, настроение передает идеально… Отчего, честно говоря, от Чана вердикт Со ждет с чуть ли не трясущимися руками, однако…       — Просто дай эту песню Феликсу, поверь, твоя проблема с голосом разом решится. О, ну можно ещё здесь сделать дуэт. Кстати, вас обоих. Звучать должно будет даже лучше, чем ты, вероятно, представлял, когда писал.       И тут Чанбина переклинивает: он писал каждую партию в музыке, пока слух его строчка за строчкой улавливал лишь голос Енбока. Как же стыдно-то, черт возьми!

***

      По правде говоря, просить об этом Феликса Чанбину было максимально неловко. Он не был уверен, что Ли вообще заинтересован в музыке, что уж говорить о том, чтобы записать вместе песню. Но Феликс же совершенно удивляет Чанбина, почти сразу выкрикивая уверенное «Да!»       Вот только по мере чтения перевода текста, взгляд австралийца слово за словом наполняется чем-то совершенно сложным и непонятным для Со, но совершенно ясным для Ёнбока: чем-то, что путается с сердцем, искрится в глазах и отдаётся жжением на кончиках пальцев, чем-то, что пляшет языками пламенеющего желания по изнывающей коже и целует так сладко-сладко, что Феликс и рад бы задохнуться от этой приторности — Чанбином. Ликс отнюдь не глупый или наивный и строчки песни ясны ему как день. И как же, мать вашу, ему хочется кричать на каждом углу, насколько сильно он влюблен. Совершенно бесповоротно и так по-детски наивно, потому что с Чанбином хочется всегда и везде, прилипнуть и больше никогда не отлипать. Просто потому что с Со Чанбином. Потому что от бешено колотящегося сердца по коже мурашки разбегаются только с ним, потому что каждое слово он помнит только его, потому что только на его присутствие тело реагирует так неадекватно.       Но максимум, на который хватает сейчас Ёнбока — неуверенно дернуть опешившего артиста за рукав толстовки, притягивая максимально близко, и уткнуться смущенным и, скорее всего, до невозможного покрасневшим лицом в плечо Чанбина, выпалив неловкое «люблю», потому что как признаваться в чувствах Феликс, если честно, понятия не имеет. Но Со слышит всё прекрасно, замирая, словно зачарованный, когда Ли руками обвить его торс пытается. Выходит плохо, потому что Со на порядок шире, и Феликс лишь больше смущается от собственных закравшихся мыслей, ведь Бин не просто привлекательный, для Ликса в нём идеально без малого всё.       И кажется, мгновения для них тянутся слишком долго, прежде чем Феликс отстраняется, чтобы почти невесомо и совсем по-детски коснуться чужих губ своими, словно спрашивая разрешения, ожидая хоть какой-то реакции, чтобы быть уверенным в чувствах Со. И Чанбин действительно отвечает: стоит Ли отодвинуться лишь на миллиметр, Чанбин сам целует. Всё так же нежно, но куда более настойчиво, словно предлагая перейти на «новый» уровень, но в то же время позволяя Феликсу действовать и решать самому. И Феликс не сопротивляется, просто не может и не хочет, послушно размыкая губы, но всё тело словно простреливает от ощущений, когда Чанбин целует глубоко и неистово.       В голове у Ликса пусто, как никогда: песня для него давно уже отошла на задний план, а мысли тают, подобно сахару в горячем чае — плавятся, растекаются и затем исчезают насовсем, оставляя лишь приторно сладкие ощущения чанбиновых касаний, от которых у Феликса, кажется, диабет, потому что ему и плохо, и мало. Да и вообще, Ёнбок жадный, действительно жадный до Чанбина. Чанбин необходим ему больше, чем воздух, его прикосновения — единственное, что поддерживает Ли, и кажется, отпусти его Со сейчас, Феликс растворится, не оставив и следа. Впрочем, Феликс был бы совсем и не против исчезнуть, если Чанбин всегда будет рядом.       А Чанбин будет.       И хоть рождественские чудеса развеиваются, стоит празднику остаться в прошлом, Феликс все-таки Счастье, а не чудо. И если вдруг однажды Ли суждено стать дымом, рассеявшимся по ветру, Чанбин сотрётся вместе с ним.

Cause I like you There's no other reason, I like you When I watch you smile, there's nothing more I could ask for Cause I just like you