проблемы.
Огромный бриллиант на изящном золотом колечке сиял в ночи ярче самой луны; блестел прекраснее, чем море на пламенном закате; светился изнутри бездонной, искренней любовью. Это была не шутка. Не розыгрыш, не издевка. Крепкий алкоголь Джуд с трудом проглотил. Тот задержался дольше положенного в горле, обжигая его, а пустой стакан готов был в любой момент потрескаться в чрезмерно крепкой хватке. — Нет. Лейла к вину не притронулась. Рука медленно опустилась, так же, как и печально-виновато ей пришлось опустить глаза. — Нет. Лео знал, каким будет первый ответ, но вот второго не просто не ожидал: он был шокирован до глубины души. В попытках понять, но не в состоянии поверить, ему только и оставалось игнорировать начавшуюся гневную тираду Джуда и всматриваться в каждое киношно-замедленное движение ресниц той, кто заменяла ему мать долгие годы. Внутри что-то рухнуло. А то, что осталось, в плохом предчувствии напряглось. Окружающая тропическая зелень в безветрии молчала. Море неподалеку, но не шумело; и весь мир стих, пока Лео неотрывно смотрел и ждал хоть какого-то объяснения от Лейлы, борясь с подступающим чувством предательства. Сердце стучало будто не в груди, а в ушах, настолько тошнотворно-неторопливо, но громко и болезненно, что его хотелось как-нибудь самостоятельно ускорить. Вместе со временем, тянущимся назло. Из перевернутого и едва удерживаемого бокала на землю упали несколько красных капель. Собравшись с мыслями, Лейла подняла голову. На нее были направлены глаза без единой капли злости, но с бескрайним океаном веры. Веры в то, что она вот-вот предоставит исчерпывающее объяснение, веры в ее неподдельную честность, веры в правильность каждого слова, веры в поддержку. Она незаметно закусила нижнюю губу изнутри, поскольку сейчас не могла дать ничего из этого. Несмотря на то, что всей душой рвалась. — Присядь, — прозвучала мягкая просьба, едва ругательства от игнорируемого участника беседы, наконец, утихли. Лео не шелохнулся, продолжая неотрывно смотреть на Лейлу, на ее затрудненный тихий вдох, из-за которого немного напряглась шея, и почти беззвучный сдержанный выдох. Надежда близилась к обрыву отчаяния. — Я говорю тебе «нет» сейчас, поскольку считаю, что ты торопишься. Вы встречаетесь меньше года. Да, ты любишь ее уже много лет и долго сдерживался, поэтому просто немного… — Никогда! Джуд подскочил, хлопнул ладонями по столику, заставив стеклянную столешницу завибрировать, и перебил так внезапно, что даже Лейла удивилась, повернувшись к нему и упустив из вида вспыхнувшую на мгновение злость в Лео. Прекрасный, хрупкий и ни в чем не виноватый бокал он медленно вернул на место. — Оборзел вконец, — продолжил Джуд, но спокойнее. Хотя по его угрожающему виду, поддавшемуся вперед телу и вздувшимся на лбу венам едва ли можно так подумать. — Я изначально был против ваших с Люси отношений, а ты теперь свадьбу захотел. — Кажется, ты не правильно понял. — Лео засунул руки в карманы брюк. От греха подальше. — Я не прошу твоего благословения. Оно мне и даром не сдалось. Считай, просто поставил в известность. — Щенок… В итоге Джуд вскипел раньше. Скулы напряженно двигались, ругательства в голове накладывались друг на друга, и ведомое крайним раздражением тело само оказалось перед нахалом, руки сами ухватили его за воротник рубашки, приподнимая и заглядывая как можно глубже в бесстыжие глаза. Но тот и бровью не повел. Что ни говори, Лео действительно любил Люси, и тем опаснее была его самоуверенность. Здравый смысл быстро вернулся: ни угрозами, ни шантажом влюбленного идиота не проймешь, поэтому он отпустил помятый воротник. Во что бы то ни стало, свадьбы нельзя допустить. Следовательно, и методы не имеют значения. — Ты лжешь. Был бы искренним, держался бы от Люси как можно дальше. — Низкий голос Джуда звучал уже совершенно естественно, и откровенная манипуляция лилась как по маслу, выводя вечно спокойного человека на шаткий мостик злости. И ошибочных умозаключений. — Хочешь сказать, ты против свадьбы из-за моей работы? — спросил Лео, нахмурившись и вытащив руки из карманов. Впрочем, дожидаться ответа не стал, посчитав его очевидным. — В таком случае, ты лжешь побольше меня. Проводишь подпольные сделки, водишь открытую дружбу с Доном, да и его сынку крестным приходишься. Первый шаг на мостик сделан. — Откуда ты… — Не важно, откуда, — произнес он, неосознанно готовясь ко второму шагу. — Я знаю не только то, во что вы посчитали нужным поставить меня в известность ради дела. Хотя в Магнолии я почти ничего не могу, но наблюдателя в первых рядах имею. — Это был не шаг, а прыжок, обрушивший несколько хрупких дощечек позади. Притихшая Лейла затаила дыхание, а Джуду пришлось сильно постараться, чтобы ни капли настоящего беспокойства не просочилось сквозь маску обычного упрямца-отца, дорожащего безопасностью дочери. Якобы не придав значения брошенным по неосторожности словам, он продолжил: — В любом случае, есть то, чего ты не имеешь и никогда не сможешь иметь. Лео открыто усмехнулся. Не существовало для него ничего невозможного, особенно, если это касалось Люси.— Будущее.
Это слово отозвалось болезненным эхом в голове каждого: Джуд, с учетом проворачиваемых не всегда законно дел, не смел и помышлять о беззаботной пенсии; Лейла готовилась позволить оборвать свое время, причем скоро, сознательно отворачиваясь от боли, которую причинит близким, устав от своей; Лео, давным-давно добровольно надев цепи, а теперь почти завершив обдумывание плана по освобождению, какой-то противной крохотной частичкой разума понимал правоту Джуда, хоть и признавать упрямо не желал. Сидя в воображаемой клетке, можно увидеть лишь воображаемое небо. Кому-то его становилось слишком мало. Кому-то, наоборот, — слишком много. А кто-то вовсе не поднимал головы. Но было у них кое-что общее. — Я смогу, — твердо заявил Лео, посмотрев Джуду прямо в глаза. — Я отойду от дел, а после мы с Люси уедем так далеко, что ни Бог, ни Дьявол нас не найдут. Вся решимость мира в данный момент не способна превозмочь убежденность Джуда в трагичном финале. Он устало потер переносицу. — Этого никогда не будет достаточно. Даже если твое настоящее однажды уйдет в прошлое, рано или поздно, оно вернется. — Ты не… — Допустим, получилось: вы поженились и уехали, — перебил Джуд, неожиданно положив руку на плечо Лео. Она была тяжелой, ладонь — широкой, но почему-то давление теперь ощущалось гораздо меньше, чем от произнесенных ранее слов. Какой бы ни была первоначальная цель диалога, с примесью настоящих эмоций, хочешь того или нет, но перестаешь импульсивно отбрасывать наигранные посылы и о чем-то уже задумываешься. Особенно о том, что прозвучало далее: — Но представь, что оно вернулось в тот момент, когда тебя не было рядом с Люси. Представь, что ты вошел в дом, залитый ее кровью, что ее тело стыло прямо на твоих руках, что ее кожа из светлой превращалась в мертвенно-бледную, что ее пересохшие от продолжительных криков губы с запекшейся кровью больше не способны были улыбаться, что ее открытые карие глаза отражали не теплоту любящей души, а холод смерти, и никакие мольбы не могли заставить ее проснуться… В оцепенении Лео боялся вдохнуть. Дикий ужас пробежался по спине ледяными мурашами, кончики пальцев покалывало от легкого онемения, глаза начинало щипать то ли от редкого моргания, то ли от ярких картинок в голове и подступающих слез. Ноги слабели. Хотелось упасть, хотелось кричать изо всех сил, пока горло не разорвется, чтобы затем повалиться замертво рядом с этой Люси. Джуд опустил руку на второе плечо, крепко сжал и слегка тряхнул Лео, заставляя посмотреть себе в глаза. Нет, он еще не закончил. — А теперь представь, что в том доме были и ваши дети… Сердце пропустило такой сильный удар, будто попыталось раздавить все органы, и к горлу подступила тошнота. Рухнув на колени, вцепившись в волосы, зажмурившись, он тихо вторил отрицание малейшей вероятности подобного развития событий. Отчаянно. Безостановочно. Неумолимо. Лейла комкала платье, храня молчание вопреки желанию кинуться и обнять, забирая часть нестерпимого мучения себе. Пока могла. Джуд стиснул зубы до острой боли в голове. Фигура Лео, скрюченного на земле безжалостной пыткой отчетливо-страшных представлений, не радовала их от слова «абсолютно», но и поменять планы не побуждала. Обратной дороги не было. Примерно через полминуты, невыносимо долгих, немые крики неожиданно прекратились. И так же резко Лейла повернула голову, услышав фантомный металлический треск. Столько лет он просидел в их с Люси тени верным сторожевым псом. Без претензий из-за ограничения свободы. Без жалоб на короткую цепь. Без откровенных или скрытых помыслов сбежать. Его собственная воля совпадала с поставленной задачей, но теперь начинались расхождения, толчок которым Джуд и Лейла дали сами. Попытка убедить в ошибочности принятого решения была реализована ошибочным методом. Теперь стало ясно. — Послушай, — произнес Джуд негромко, опустившись рядом с Лео и пытаясь придать голосу твердости вместо виноватости, так и норовящей как-нибудь просочиться. — Со всеми нашими многолетними препирательствами, на самом деле я уважаю тебя, Локи. Как уважал твоего отца. Ты нужен нам, но… не в качестве члена семьи. Треск усиливался. Еще немного, совсем чуть-чуть, и цепь сломается окончательно. В том, что в следующее мгновение Лео повалил Джуда на землю и замахнулся для удара, наибольшую угрозу ощутила Лейла, выплеснув на обоих бокал нетронутого вина. Со светлыми рубашками им обоим можно попрощаться. Вместо вина в прозрачном стекле с изящными тончайшими стенками будто находилась студеная вода со льдом из Северного Ледовитого океана — именно такой охлаждающий и отрезвляющий эффект возымело действие той, кто обычно более беспристрастен и рассудителен, чем трое Лео, вместе взятых. Сам он замер, непонимающе посмотрев на поднятую вверх собственную дрожащую руку, то ли от вложенной силы, то ли от пронизывающего страха. Было больно. Было все больнее. И эту боль причиняли отнюдь не посторонние люди. В конце концов, Лео, по-прежнему со сжатыми кулаками, встал, умоляюще взглянул на Лейлу, которая вовсе небрежно от него отвернулась. Затем безвольно их разжал, осознавая истину, неподвластную ему и при самом огромном желании. — Дело ведь не в моей работе… — Лео неожиданно начал делиться сокровенными мыслями, когда его слушатели ожидали бегства, и каждое лишнее слово жестоко, жесточайше скребло ногтями по черному стелу их замыслов, — не в грязных делах; не в лужах крови, в которые я ежедневно окунаюсь по самую глотку… Верно? — Подняв взгляд на Джуда, Лео убедился в своей правоте по его ровным виноватым губам и отсутствию оправдания, даже глупого и банального. — Верно. Ведь… будь на моем месте Нацу Драгнил, дела обстояли бы в корне иначе. Даже если… мы одинаковые… Ничего. Нельзя было на этого ответить ничего. Уже просто не получалось. Леонард ушел. Джуд приподнялся, но остался сидеть на траве. Подогнув одну ногу и сжав переносицу, он отрицательно покачал головой. — Без тебя — сорвется. Пусть Лейла знала и не хотела признавать, данный факт необходимо было принять максимально серьезно. Она, наконец, выпустила беспрерывно сжимаемую синюю ткань платья. Та была жестоко смята, а пальцы болели. И как ни расправляй — аккуратными движениями прежнего вида не вернуть. — Видимо, так и есть, — произнесла она понуро, глядя на забытое на столике великолепное колечко. — Придется… подготовить новую цепь. Песок, сохраняющий до самого утра приятное тепло южного солнца, раздражающе замедлял спешку босых ног. От чего Лео хотел убежать? От неутешной обиды на второго самого близкого в жизни человека, заменившего отвратительное подобие матери? От безжалостной превратности тайно уважаемого человека? Или его же правоты? Шаги ускорялись, все сильнее проваливались, все отчаяннее отталкивались от зыбучей поверхности. Желание достичь какой-то непонятной цели во что бы то ни стало усугубляли всплывающие в воображении ужасающие фрагменты, от которых не удавалось отмахнуться. Куда ни пытайся смотреть — кровь. К чему ни пытайся прислушаться — тишина. Что ни пытайся почувствовать — смерть. Добравшись до спальни, которую они с Люси единодушно выбрали на первом этаже из-за притененного пальмами вида на море и отдельного выхода с террасой, Лео буквально влетел в распахнутые двери и устремился к шкафу. Вытащив с откровенным грохотом пустой чемодан, он начал поиски по нескольким потайным кармашкам крайне необходимого в данный момент средства успокоения, но раздражение от промокшей вином рубашки, липнущей к телу, достигло максимума, поэтому она полетела в сторону. Каким-то чудом такие же белые брюки остались чистыми. Обволакивающий дивный аромат муската, успевший будто впитаться в кожу, впервые в жизни не радовал. И, кажется, так же впервые от одного запаха повышался градус в крови. В полутемной комнате горели два прикроватных светильника. Из ванной не доносились ни шум воды, ни какие-либо другие звуки, хотя дверь была приоткрыта, чего Лео не заметил. Как и того, что Люси стояла в другом конце спальни около комода. Мокрая и наспех обернутая белоснежным полотенцем, с неожиданным приходом Лео она вдруг совершенно забыла, зачем преждевременно вышла. В первые секунды ей хотелось окликнуть его, спросить, что же он так отчаянно ищет и может ли она помочь, но затем странный интерес взял верх. Почти не шевелясь и не дыша, Люси слушала, как трещали от рваных движений молнии чемодана и разлетались по светлому паркету оторванные пуговицы, наблюдала за грубыми действиями рук, от которых прежде получала исключительно сердечную нежность; и думала не о том, что же разозлило само воплощение сдержанности, а о том, какую из своих многочисленных тайн он привез на отдых. Ту ли, о которой ей на самом деле известно? Или… Наконец, зажигалка и пачка сигарет нашлись, и Лео выскочил на террасу. Люси мысленно упрекнула себя за несвойственную подозрительность и злое любопытство, затем тихонько вышла следом, остановившись в дверном проеме. Слегка дрожащие руки не сразу справились со старой зажигалкой. После первой глубокой затяжки, слишком глубокой, Лео выдохнул со сдавленным хриплым рыком, выпуская с дымом нечто безмерно тяжелое, почти неподъемное и едва его не раздавившее, нечто мучительно пронизывающее каждую клеточку тела и души, нечто невыразимо жестокое, нечто нестерпимо болезненное. Нечто страшное. Люси смяла край полотенца, а когда Лео неожиданно сел на пол, будто рухнул, вовсе испугалась. В то же время, красный лев на оголенной крепкой спине был невозмутим.Свирепый хищник. Он же защитник.
Не успела она погрузиться в раздумья о том, как же он отличается от других преступников, с десятками которых приходилось иметь дело, как Лео вдруг усмехнулся, развеяв мысли. Он потер глаза большим пальцем свободной руки, пока в другой дымилась сигарета, и печально улыбнулся. Как-то позабылось. Сколько прошло? Лет пятнадцать? Нет, девятнадцать. Тогда тоже… адский страх застилал разум беспросветной пеленой отчаяния. Но если в те мрачные юношеские годы сил катастрофически не хватало, то сейчас — хоть отбавляй. Вот и решение неожиданно сложилось само собой: раз Джуд до сих пор сомневается в его способностях, надо продемонстрировать их максимально наглядно и неоспоримо. Все ведь предельно просто. Хотя придется подумать, как именно это сделать. Ощущение угрозы на фоне кратковременных сомнений в самом себе развеялось, и вторую затяжку Лео выпустил уже с облегчением. Третья подарила спокойствие. Точнее, окончательно вернула. Он прилег, подложив руку под голову, и продолжил мирно курить, то ли с сочувствием, то ли с завистью смотря на невозмутимые звезды, которым не знакомы ни паника, ни ярость, ни… любовь. Как, наверняка, и их величавой предводительнице – луне. Но через пару секунд заметил, что был не один. — Люси?! Лео мгновенно выпрямился в положении сидя и хотел спросить, давно ли она тут стоит, как упавший на пальцы пепел сменил удивление на чувство стыда бестолкового подростка, пойманного с поличным за чем-то постыдным. Повертев головой, он заметил урну на самом краю террасы, со специальной чашей-пепельницей сверху, и намеревался подскочить, чтобы избавиться от сигареты, но Люси его опередила, спокойно и молча забрав ее из его рук. — Прости, — тихое грустное извинение под стать теплому позднему вечеру, когда сантименты берут верх над любыми обидами и хочется простить абсолютно все. Люси всматривалась в красивый задумчиво-хмурый профиль Лео и ощущала, что он пытался извиниться не за припрятанные сигареты. Пытался, но никак не мог. Взгляд сверху вниз на него, на его рвущиеся искренние побуждения рассказать правду отзывался уколом совести, ведь облегчить даже немного чистосердечные терзания Люси ни разу и не осмелилась. Поделись она тем, что ей давно известно о многих его темных делишках, на плечах Лео хотя бы на один кирпич стало бы меньше, а на ее теле на тысячу поцелуев больше за принятие его таким. Но молчание продолжалось. — Что случилось? Ты же бросил курить полгода назад. — Не зная, с чего начать, Лео закрыл глаза. — И зачем ты настоял, чтобы мои родители поехали с нами, если при каждой встрече цапаешься с отцом? Ложь всегда давалась ему тяжело. Люси прекрасно ее различала, пусть и не подавала вида, ведь эта ложь была слишком… занятной. Кладезь темных тайн, прикрытая вуалью обворожительной галантности, с теплым блеском в беззаветно влюбленных глазах и почти благородной тайной целью. Какая женщина со слабостью к загадкам сможет устоять? Легко ли признать скрытые пороки, когда так хочется считать себя…хорошей?
Босые мокрые ноги приблизились вплотную к печально сидящей фигуре. Влажные пальцы осторожно закрались в прилежно зачесанные назад волосы, легонько и бережно прошлись до затылка, слегка касаясь закругленными ноготками кожи головы, и завораживающе-медленно опустились к шее. Лео грузно выдохнул. Как-то необъяснимо, лишь одним бережным движением ей удавалось мгновенно снять с него напряжение и развеять самые тяжелые тревоги, вместе с которыми улетучивалась притягательная атмосфера неисчислимых тайн. Его тайн. А это уже расстраивало. Самую малость. Поэтому к подобным гипнотическим манипуляциям Люси прибегала не часто. — Прости, — едва слышно повторил Лео, уткнувшись лицом в белое полотенце и пряча в нем жгучее сожаление. За доминирующим ароматом свежести от кондиционера для белья он четко улавливал запах орхидей — любимой пены для ванны Люси: такой тонкий и чувственный, но неизмеримо глубокий, сладко-терпкий и преступно манящий. Соблазнительный. Наклонив голову, Лео подставил под филигранную ласку шею, вызывая у Люси улыбку, незаметную для нее самой, и так крепко обнял обнаженные и мокрые колени, что она пошатнулась. Улыбка стала шире, совесть затихла. Череда невнятных и непонятных «Прости» и «Спасибо» закончилась, стоило левой руке начать закрадываться под полотенце. Постепенно, по сантиметру выше. По распаренной коже было слишком легко скользить. Неторопливость давалась нелегко. Однако будучи уверенным всем сердцем, что дорогая, что его самая бесценная Люси достойна лучших ласк на свете, Лео старательно сдерживался. Почти добравшись до ягодиц, его рука опустилась обратно к коленкам, а затем обе синхронно снова направились вверх, чуть быстрее, чуть увереннее по внешним сторонам бедер. Полотенце перед лицом Лео медленно приподнималось. От близости его дыхания по телу Люси пробежались мурашки. Она сглотнула. Пальцы замерли в его волосах на затылке, ожидая и предвкушая дальнейшие действия. В тот момент, когда ладони направились ко внутренним сторонам бедер и с губ сорвался первый томный вздох, висящее на волоске здравомыслие напомнило Люси о себе. — Погоди, — с трудом произнесла она, секунду назад закрыв глаза, но резко их открыв из-за возникшей мысли. — Не здесь же… Вдруг родители выйдут на пляж и услышат. Лео откровенно усмехнулся, и не только не остановился, но и резко поднял руки еще выше, дотрагиваясь кончиками пальцев сокровенной цели. Люси вздрогнула и прикусила нижнюю губу. — Буду рад, если Джуд услышит, насколько тебе со мной хорошо. Нежные касания одного провоцировали все более жесткую хватку другой. Темп интимной ласки нарастал так медленно, едва ли уловимо. Собственное шумное дыхание Люси больше не слышала, а вот то, как ровное дыхание Лео приподнималось вместе с полотенцем, ощущала весьма ясно. Стыдливость задыхалась, но трепыхалась. — Имей совесть. Выдавленная с горем пополам пара слов не имела ни единого подтверждения посредством языка тела, и Лео улыбнулся. Полотенце достигло нужной высоты, чтобы не мешать и ничего не скрывать, и ответить хоть словом без пошлости оказалось невозможно: — Давно. Вдруг привстав на одно колено, он будто выбил воздух из легких Люси, но вместо того, чего она ожидала и жаждала, Лео принялся осыпать бедра поцелуями. Достаточно легкими, чтобы вспорхнуть к небесам. Достаточно влажными, чтобы погрузиться на самое дно удовольствия. Достаточно нежными, чтобы растаять от блаженства. Достаточно возбуждающими, чтобы сгореть в адском пламени минимум трижды. Каким образом они оказались на кровати — никто не понимал. Да и не пытался. Ему хотелось целовать ее вечно, хотелось обнимать вечно, хотелось оберегать вечно. Хотелось любить ее вечно. И любые препятствия выглядели ничтожными в сравнении с этим всепоглощающим чувством.Но…
Великолепный план был обречен на провал.До опадения последних цветов магнолий оставалось меньше четырех месяцев.